Жарок ее? Нет, в приданом — огонь, от него идут стрелы.
140 Можно свободу купить, — и жена подмигнет и ответит
На объяснение: вроде вдовы — богачиха за скрягой.
К Бибуле что же горит таким вожделеньем Серторий?
Любит, по правде сказать, не жену он, а только наружность.
Стоит морщинкам пойти и коже сухой позавянуть,
Стать темнее зубам, а глазам уменьшиться в размере,
Скажет ей вольный: «Бери-ка пожитки да вон убирайся!
Нам надоело с тобой: сморкаешься часто; скорее,
Живо уйди! Вон с носом сухим приходит другая».
Жены, пока в цвету, как царицы, требуют с мужа
150 Стад канузийских овец, фалернских лоз, — да чего там? —
Требуют всех рабов молодых, все их мастерские;
Дома не хватит чего, но есть у соседа, — пусть купит.
В зимний же месяц, когда купец Язон загорожен
И моряков снаряженных палатки белые держат, —
Им доставляется крупный хрусталь, сосуды из мурры
Больше еще да алмаз драгоценный, тем знаменитый,
Что красовался на пальце самой Береники: когда-то
Дал его варвар блуднице, — сестре он подарен Агриппой
Там, где цари обнажением ног соблюдают субботу
160 И по старинке еще доживают до старости свиньи.
Ты из такой-то толпы ни одной не находишь достойной?
Пусть и красива она, и стройна, плодовита, богата,
С ликами древних предков по портикам, и целомудра
Больше сабинки, что бой прекращает, власы распустивши,
Словом, редчайшая птица земли, как черная лебедь, —
Вынесешь разве жену, у которой все совершенства? —
Пусть венузинку, но лучше ее, чем Корнелию, Гракхов
Мать, если только она с добродетелью подлинной вносит
Высокомерную гордость, в приданом числит триумфы.
170 Нет, убери своего Ганнибала, Сифакса и лагерь,
Где он разбит; убирайся, прошу, ты со всем Карфагеном!
«О, пощади, умоляю, Пеан, и ты, о богиня,
Стрелы сложи; неповинны сыны! Только мать поражайте».
Так кричит Амфион. Аполлон же лук напрягает:
Кучу детей уж хоронит Ниоба и вместе супруга
Только за то, что считала свой род знатнее Латоны,
А плодовитость свою — как у белой свиньи супоросой.
Где добродетель и где красота, чтобы стоило вечно
Ими тебя попрекать? Удовольствия нет никакого
180 В этом высоком и редком добре, что испорчено духом
Гордым: там горечи больше, чем меда. Кто предан супруге
Вплоть до того, чтобы часто не злиться, чтоб целыми днями
Не ненавидеть жену, которую так превозносит?
Правда, иная мала, но для мужа она нестерпима.
Хуже всего, что супруга себя не признает красивой,
Если не сможет себя из этруски сделать гречанкой,
Из сульмонянки — афинянкой чистой: все, как у греков.
Хоть и позорнее нашим не знать родимой латыни,
Греческой речью боязнь выражается, гнев и забота,
190 Радость и все их душевные тайны. Чего еще больше?
Любят, и то — как гречанки! Простительно девушкам это;
Ну, а вот ты — девяносто тебе уже скоро ведь — тоже
Хочешь по-гречески? Нет, для старух эта речь непристойна,
Сколько уж раз говоришь ты по-гречески так похотливо:
«Жизнь ты моя и душа»; при всех произносишь, что было
Только что под одеялом! Бесстыдно-разнеженный голос
Похоть разбудит у всех, захватит, как пальцами; пусть же
Перья спадут, и лицо твои годы выдаст, хотя бы
Ты говорила нежнее, чем Гем, нежней Карпофора.
200 Ежели ты не намерен любить законной супруги,
Значит, нет и причин, чтоб тебе на ком-то жениться,
Трат не надо на пир, не нужно и винных лепешек,
Тех, что дают в конце церемонии сытому гостю,
Ни подношений за первую ночь, когда на роскошном
Блюде блестят золотые монеты — Траян и Германик.
Если в супружестве ты простоват и к одной лишь привязан
Сердцем, — склонись головой и подставь под ярмо свою шею:
Ты не найдешь ни одной, что бы любящего пощадила;
Если сама влюблена, все же рада и мучить и грабить.
210 Стало быть, меньше всего полезна жена для того, кто
Сам обещается быть желанным и добрым супругом:
Ты никогда ничего не даришь, коль жена не захочет,
Ты ничего не продашь без нее, против воли не купишь;
Склонность твою предпишет она и откажет от дома
Старому другу, который бывал здесь еще безбородым.
Сводники или ланисты вольны составлять завещанья,
Право такое ж дано гладиаторам — слугам арены, —
Ты же добро завещай соперникам разным в наследство.
«Крестную казнь рабу!» — «Разве он заслужил наказанье?
220 В чем преступленье? Свидетели кто? Кто доносит? Послушай:
Если на смерть посылать человека, — нельзя торопиться». —
«Что ты, глупец? Разве раб человек? Пусть он не преступник, —
Так я хочу, так велю, вместо довода будь моя воля!»
Так она мужу велит; но скоро она покидает
Царство жены и меняет семью, затоптав покрывало,
Вновь исчезает — и снова приходит к постылому ложу;
Входа недавний убор, занавески она покидает,
В доме висящие там, и у двери зеленые ветви.
Так возрастает число, и в пять лишь осенних сезонов
230 Восемь будет мужей — достойный надгробия подвиг!
Теща покуда жива, не надейся в семье на согласье:
Теща научит ценить разорение полное мужа,
Теща научит искусно, хитро отвечать на записки,
Что соблазнитель прислал; она расположит подачкой
Иль проведет сторожей; хоть здорова вполне ее дочка, —
Теща зовет Архигена, одежды тяжелые снимет;
Скрытый меж тем в потаенных местах, любовник запрятан;
Он, нетерпения полный, молчит — и готовит оружье.
Ты не дождешься, чтоб мать дала дочери честные нравы —
240 Нравы, каких не имеет сама: ведь гнусной старухе
Полный расчет — воспитать такую же гнусную дочку.
Чуть не во всех судебных делах начинается тяжба
Женщиной: где не ответчик Манилия — глядь, обвиняет.
Сами они сочинят заявленье, записку составят,
Цельзу подскажут, с чего начинать и в чем аргументы.
Кто не видал эндромид тирийских, не знает церомы,
Кто на мишени следов не видал от женских ударов?
Колет ее непрерывно ударами, щит подставляя,
Все выполняя приемы борьбы, — и кто же? — матрона!
250 Ей бы участвовать в играх под трубы на празднике Флоры;
Вместо того не стремится ль она к настоящей арене?
Разве может быть стыд у этакой женщины в шлеме,
Любящей силу, презревшей свой пол? Однако мужчиной
Стать не хотела б она: ведь у нас наслаждения мало.
Вот тебе будет почет, как затеет жена распродажу:
Перевязь там, султан, наручник, полупоножи
С левой ноги; что за счастье, когда молодая супруга
Свой наколенник продаст, затевая другие сраженья!
Этим же женщинам жарко бывает и в тонкой накидке,
260 Нежность их жжет и тонкий платок из шелковой ткани.
Видишь, с каким она треском наносит мишени удары,
Шлем тяжелый какой ее гнет, как тверды колени,
Видишь, плотность коры у нее на коленных повязках.
Смейся тому, как оружье сложив, она кубок хватает.
Лепида внучки, Метелла слепого иль Фабия Гурга!
Разве какая жена гладиатора так наряжалась?
Разве Азила жена надрывалась вот так у мишени?
Спальня замужней жены всегда-то полна перебранок,
Ссор: на постели ее заснуть хорошо не удастся.
270 В тягость бывает жена, тяжелее бездетной тигрицы,
В час, когда стонет притворно, задумавши тайный поступок,
Или ругает рабов, или плачется, видя наложниц
Там, где их нет; ведь слезы всегда в изобилье готовы,
Ждут на своем посту, ожидая ее приказанья
Течь, как захочется ей; а ты-то, балда, принимаешь
Слезы ее за любовь, упоен, поцелуями сушишь!
Сколько бы ты прочитал записок любовных и писем,
Если б тебе шкатулку открыл ревнивицы грязной!
Вот она спит с рабом, вот всадник ее обнимает
280 «Квинтилиан, оправдай, прикрась что-нибудь!» — «Затрудняюсь.
Ты уж ответь сама». И она говорит: «Решено ведь, —
Ты поступаешь как хочешь, и я уступаю желаньям
Так же, как ты. Негодяй, баламуть хоть море, хоть небо:
Я — человек!» — Наглее не сыщешь, когда их накроют:
Дерзость и гнев почерпают они в самом преступленье.
Спросишь: откуда же гнусность такая и в чем ее корни?
Некогда скромный удел охранял непорочность латинок,
И небольшие дома не давали внедряться порокам
Там, где был труд, где недолог был сон, и грубые рук
290 Были от пряжи этрусской жестки, а к самому Риму
Шел Ганнибал, и мужья охраняли Коллинскую башню.
Ныне же терпим мы зло от долгого мира: свирепей
Войн налегла на нас роскошь и мстит за всех побежденных.
Римская бедность прошла, с этих пор у нас — все преступленья
И всевозможный разврат; на наши холмы просочился
Яд Сибариса, Родоса, Милета, отрава Тарента,
Где и венки и разгул и где господствует пьянство.
Деньги презренные сразу внесли иностранные нравы;
Нежит богатство, — оно развратило роскошью гнусной
300 Все поколение: нету забот у прелестницы пьяной;
Разницы меж головой и ногами своими не видит
Та, что огромные устрицы ест в полуночное время,
В час, когда чистый фалерн дает благовониям пену,