Лишь головою осла в веночке украшено было,
Возле которой, резвясь, играли питомцы деревни.
Пища была такова ж, каковы и жилища и утварь;
100 И неотесанный воин, не знавший еще восхищенья
Перед искусствами греков, когда при дележке добычи
Взятого города в ней находил совершенной работы
Кубки, — ломал их, чтоб бляхами конь у него красовался,
Шлем же носил вырезные рельефы: волчицу, веленьем
Власти смиренную, двух Квиринов под сенью утеса,
С голой фигурой Марса: копьем и щитом угрожая,
Он нависает, врага поразить и низвергнуть готовый.
Кашу тогда подавали в горшке этрусской работы,
Ну, а что есть серебра, — на одном лишь оружье блестело.
110 Все было в те времена, о чем позавидовать можно:
Храмов величье тогда заметнее было, и голос
Мог быть услышан в ночи по столице, когда наступали
Галлы на нас с берегов Океана, а боги служили
Сами пророками. Так наставлял нас в древние годы
И неизменно был полон заботы о благе латинском
Древний Юпитер из глины, еще не запятнанный златом.
Делались дома столы из собственных местных деревьев
В те времена, и на то шел старый орешник, который
Сломит порывистый Эвр и на землю повалит случайно.
120 Только теперь богачам удовольствия нет от обеда:
Им ни лань не вкусна, ни камбала; мази и розы
Будто воняют для них, если стол их широкий не держит
Крепко слоновая кость с разинувшим пасть леопардом,
Сделанным из клыков, что шлют нам ворота Сиены,
Или же быстрые мавры, иль инды, что мавров смуглее;
Эти клыки в набатейских лесах оставили звери;
Слишком они тяжелы для голов. Аппетит возрастает,
Сила желудка растет, ибо стол на серебряных ножках
Беден для них, как кольцо из железа. А я опасаюсь
130 Гордых гостей за столом, что сравнить меня могут с собою,
Худость мою презирая: ведь нету ни крошки слоновой
Кости у нас — ни игральных костей, ни фишек хотя бы;
Даже ножей черенки — и те не из бивней слоновых.
Впрочем, от этого нет никогда протухших припасов,
И неплохие у нас за столом разрезаются куры.
Правда, не будет таких мастеров разрезанья, которых
Хуже бы лавка была обученных Трифером ученым,
Где под его руководством и вымя свиное, и зайца,
И кабана, и козу, и скифских птиц, и фламинго,
140 И гетулийскую лань разрезают тупыми ножами,
Так что по всей по Субуре гремит их обед деревянный.
Резальщик наш — новичок: не умеет стащить ни куска он
Козочки, ни крыла у фламинго; доселе неловкий,
Он лишь умеет украсть незаметный вовсе кусочек.
Кубки без всяких затей, что купили на медные деньги,
Нам не разряженный раб подает, а тепло лишь одетый.
Фригия? Ликия? Нет. Не искали его у торговца,
Денег не стоил больших. Обращайся к нему по-латыни.
Все в одинакой одежде рабы, коротковолосы, —
150 Только сегодня они причесались, гостям услужая;
Тот вон — сурового сын пастуха, а скотника — этот:
Матери долгое время не видев, он тихо вздыхает,
В хижину тянет его, он грустит по знакомым козлятам;
Честный взгляд у раба и открытый характер: такими
Быть бы не худо и тем, что одеты в огненный пурпур;
В баню идет этот раб, не осипший и не развращенный
С малых годов, и еще не щиплет под мышками волос,
Не прикрывает свой член приставленной с мазями банкой.
Он вина тебе даст, разлитого на склонах гористых
160 Местности той, откуда он сам, у подножья которых
В детстве играл он: отчизна одна — у вина и у служки.
Может быть, ждешь ты теперь, что здесь начнут извиваться
На гадитанский манер в хороводе певучем девчонки,
Под одобренье хлопков приседая трепещущим задом?
Видят замужние жены, лежащие рядом с мужьями,
То, о чем стыдно сказать иному в присутствии женщин:
Для богачей это способ будить их вялую похоть,
Точно крапивой. Но все же для женщин гораздо сильнее
Здесь наслажденье: их пол разжигается больше мужского
170 И, созерцая иль слыша подобное, — мочится сразу.
Эти забавы совсем не годятся для скромного дома.
Пусть себе слушает треск кастаньет со словами, которых
Голая девка не скажет, в вертепе зловонном укрывшись;
Пусть забавляется звуком похабным и разным искусством
Похоти — тот, кто плюется вином на лаконские плиты
Пола: ведь здесь мы легко извиняем богатство; лишь бедным
Стыдно и в кости играть, и похабничать стыдно, когда же
Этим займется богач, — прослывет и веселым и ловким.
Наша пирушка сегодня нам даст другие забавы:
180 Пенье услышим творца «Илиады» и звучные песни
Первенства пальму делящего с ним родного Марона;
Голос какой эти скажет стихи — не так уже важно.
Нынче же дай себе отдых желанный, оставив заботы,
Все отложивши дела, если можно, на целые сутки.
Мы о процентах ни слова, и пусть не вызовет желчи
Тайна твоя, что жена, выходя на рассвете обычно,
Ночью вернется во влажном белье от любовного пота
(Все в подозрительных складках оно), со сбитой прической,
С ярко горящим лицом и с румяными даже ушами.
190 Ежели что беспокоит тебя, оставь у порога.
Мысли о доме забудь, о рабах, что все тебе портят,
Но особливо забудь о друзьях своих неблагодарных.
Празднество в эти часы в честь Кибелы пышно справляют,
Зрелища ждут — мановенья платка, и, как на триумфе,
Претор сидит (на коней разорился он); если позволят
Мне говорить в огромной толпе, в толпе чрезмерной,
Я бы сказал, что цирк вместил всю столицу сегодня;
Крик оглушителен: я узнаю о победе «зеленых».
Если бы не было игр, ты увидел бы Рим наш печальным
200 И потрясенным, как в дни поражения консулов в Каннах.
В цирк пусть идет молодежь: об заклад им прилично побиться;
Им-то идет — покричать, посидеть с нарядной соседкой,
Наша же старая кожа пусть пьет весеннее солнце,
Тогу откинувши прочь. Теперь тебе можно и в баню
Смело пойти, хоть еще до полудня час остается.
Так ты не мог бы и пять дней подряд провести, потому что
Образ жизни такой ведь довольно-таки надоедлив:
Нам удовольствие в том, что с нами бывает не часто.
Сатира двенадцатая
Право, Корвин, этот день — рождения дня мне приятней.
Праздничный дерн ожидает обещанных богу животных:
С белым овечку руном приведем мы Юноне-царице,
Белую также овцу мы дадим горгоносной Минерве;
Жертва, которую ждет от нас Тарпейский Юпитер,
Резво трясет своей длинной веревкой, готова бодаться,
Так как ведь это — игривый теленок, созревший для храмов,
Для алтаря, окропленья вином; не сосет уже вымя
Матери он, он портит дубы вырастающим рогом.
10 Если бы в доме моем был достаток, равный влеченью,
То притащили б вола пожирней пресловутой Гиспуллы,
Грузно-ленивую тушу, вскормленную не по соседству,
Но от умбрийских кровей — с изобильных пастбищ Клитумна,
С шеей, достойной удара слуги подюжее: ведь нынче
К нам возвратился друг, лишь недавно страх претерпевший;
Трепетен он до сих пор, удивляясь, что цел он остался,
Ибо, помимо морских невзгод, избег он ударов
Молнии: тучей сплошной превратилось в густые потемки
Небо, внезапно огонь поразил корабельные реи;
20 Каждый поверить готов, что в него и ударило пламя,
В ужасе тут же поняв, что опасней кораблекрушенье,
Чем загоревшийся парус судна. Происходит все так же
Тяжко, как в случае бурь, о которых писали поэты.
Слушай, какая еще есть опасность, — и ты пожалеешь
Снова его, хотя все остальное — лишь доля того же
Жребия, правда, ужасная, впрочем, известная многим,
Как это нам говорит и множество досок обетных
В храмах, — недаром известно: Исидой живут живописцы.
Участь такая постигла и нашего друга Катулла:
30 Так как средину судна уже всю заливало волнами,
Коих удары и тот и другой борта расшатали,
Так что и кормчий седой своим опытом им не принес бы
Пользы, — Катулл, уступая ветрам, стал выбрасывать вещи
За борт, бобру подражая, который себя превращает
В евнуха, чтоб избежать погибели из-за тестикул:
Так понимает зверек, что струи лишь бобровой нам надо.
«Все, что мое, — бросай!» — говорил Катулл; он готов был
Выкинуть самое ценное даже — пурпурные ткани,
Годные стать одеяньем изнеженного Мецената;
40 Ткани другие — из шерсти, которой окраску природа
Трав благородных дала, помогал золотиться источник,
Чудный таинственной силой своей, как и воздух бетийский.
Не усомнился Катулл побросать серебро и сосуды —
Дело Парфения рук, целый кубок вместимостью с урну,
Кубок, достойный хоть Фола-кентавра, хоть Фуска супруги;
За борт пошли и лохани, и множество утвари разной,
Чаши резные, из коих пивал и Филипп Македонский.
Есть ли на свете другой кто-нибудь, кто бы нынче решился
Жизнь предпочесть серебру и имуществу — только спасенье?
50 Не для того, чтобы жить, составляют себе состоянье
Многие, нет, — как слепцы, живут состояния ради.
Большую часть самых нужных вещей побросал он, и все же
Легче не стало; тогда он доходит, теснимый нуждою,
Вплоть до того, что, схвативши топор, подрубает и мачту, —
В этом спасенье его: при опасности крайней мы ищем