И устроить это я планировал самостоятельно.
Именно поэтому и лежал сейчас в тени деревьев, накрытый маскировочной накидкой и сжимая в руках крупнокалиберную снайперскую винтовку. Группа поддержки состояла исключительно из тех, кому я доверял — четыре человека, включяя засевшего в передвижном оперативном штабе Корфа, который как раз «вел» машину Мещерского с коптера, оборудованного камерой с прибором ночного видения.
— Минутная готовность, — едва слышно прошелестел знакомый голос в наушнике.
— Уверен?
Корф не ошибался практически никогда, но я слегка нервничал — поэтому и решил переспросить. Слишком уже велика цена ошибки: один выстрел — и на тот свет отправится ни в чем не повинные бедняги из местных, решившие отправиться на рыбалку не в то место и в абсолютно неподходящее время.
— Абсолютно. Тридцать секунд.
— Принял.
До меня уже доносился шум двигателя. Припав к прицелу, я поймал в перекрестье участок дороги, на которой должна была показаться машина, положил палец на спуск, и выдохнул.
Машина выскользнула из-за поворота, на миг ослепив чуткую оптику светом фар. Триста метров… Двести… Сто…
Пора!
Палец плавно потянул спуск, и винтовка лягнула меня в плечо, отправляя к цели крупнокалиберную пулю весом в четыреста гран. Цельнометаллический заряд пробил тонкое железо капота, даже не замедлившись, прошёл сквозь хрупкие навесные детали и врезался в сердце машины — блок цилиндров. Металл треснул, словно лед под каблуком.
До моих ушей донесся удар, двигатель захрипел, словно поперхнулся, и заглох, сдавшись. Машина вильнула, сосокчила с дороги, врезалась в дерево, и замерла, выбросив из-под капота целое облако пара. Я отложил винтовку, выбрался из-под маскировочной накидки и неспешно направился к месту аварии, на ходу доставая из кобуры пистолет.
До машины оставалось не больше десяти метров, когда дверца справа распахнулась, и из салона, пошатываясь, выбралась темная фигура. Увидев меня, человек запустил было руку под мышку, но я оказался быстрее: вскинув оружие, поймал силуэт на мушку и выстрелил.
Человек покачнулся и тяжело рухнул на землю. Подойдя к машине, я дернул за ручку дверцы и, сунув внутрь дуло пистолета, снова открыл огонь.
Выстрел — водитель, только начавший приходить в себя, ткнулся лбом в руль, заливая кровью отработавшую свое подушку безопасности. Еще выстрел — и второй телохранитель, даже не успевший понять, что случилось, с хрипом откинулся на заднем сиденьи. Схватив за шиворот пассажира, я одним рывком выбросил его из машины на помятую траву и отступил на шаг.
Есть. Не ошиблись.
Всегда элегантный и даже франтоватый, сейчас Мещерский выглядел жалко. Лоб рассечен, аккуратная прическа растрепалась, глаза широко распахнуты, рот беззвучно открывается и закрывается, как у глубоководной рыбы в попытке схватить очередную порцию воздуха. Отойдя еще на пару шагов, я оставил экс-канцлера приходить в себя, и «проконтролировал» лежащего у капота охранника двумя выстрелами в голову. После чего уже без спешки выбросил опуствеший магазин, перезарядился, вернулся к Мещерскому и присел возле него на корточки, с интересом вглядываясь в лицо его сиятельства.
Передо мной был, пожалуй, самый опасный человек в Империи. Тот, кто чуть ли не с самого начала знал, кто я такой — и пожелал использовать меня в своих целях. Тот, кто не погнушался подложить под воскресшего в теле юнца покойного генерала собственную внучку. Хитроумный паук, раскинувший свою сеть на всю страну, дотянувшийся до далекой Иберии и, возможно, даже заставивший плясать под свою дудку самого Альфонсо Четырнадцатого.
Нет, таких людей определенно нельзя оставлять в живых. Оба Распутина по сравнению с ним сущие дети.
И именно потому эта история закончится здесь и сейчас.
— Доброй ночи, ваше сиятельство. Как самочувствие? — заботливо поинтересовался я, когда взгляд экс-канцлера стал чуть более осмысленным.
— Твоими молитвами… Владимир Федорович. Или мне следует обращаться — ваша светлость?
Мещерский попытался было осклабиться, но вышло жалко. Под конец фразы он еще и закашлялся — приложило его, видимо, крепко.
— Иногда кажется, что мое инкогнито являлось таковым только для меня самого, — сокрушенно-насмешливо проговорил я.
— А ты бы еще больше высовывался, геройствовал, да с речами выступал, — ухмыльнулся Мещерский. — Впрочем, ты всегда таким был. Не мог на месте усидеть. Вечно в самом центре событий.
— Ну… Характер у меня такой. — Я пожал плечами. — Ну а ты всегда был тихоней. Только себе на уме. Сидел себе, сидел, а без меня, я гляжу, развернулся…
— Развернулся, — кивнул Мещерский, так и не пытаясь подняться. — Без дуболома, привыкшего все решать силой, и его бестолкового братца стало гораздо проще…
— Стало проще что? Сдать Империю под внешнее управление? — пропустив мимо ушей «дуболома», поинтересовался я.
— Превращать варварское государство в европейскую державу. Кто-то же должен, в конце-то концов…
Мещерский будто решил под конец зачитать одну из своих речей — или просто так привык к подобным словам, что уже попросту не мог сказать что-то попроще.
— Варварское… — я усмехнулся, глядя, как по виску его сиятельства скользит капля пота. — Ты так и не понял, да? Или притворяешься?
— Я то как раз понял отлично. Потому что видел, как вы с братцем построили из Империи резервацию. Военную. Сектантскую. Где вместо законов — приказы, вместо нормального парламента — Совет Безопасности и опереточная Дума, а вместо будущего — культ прошлого. И я понял, что вас нужно остановить.
— И поэтому убил Александра? — резко спросил я.
Мещерский промолчал и дернулся, а его зрачки в темноте вдруг расширилсь еще больше. Всего на секунду — но этого хватило.
— Ты думал, что спасаешь страну? — продолжил я уже тише. — Для этого ты убил «тирана» и пытался посадить на трон мальчишку, который только-только выучил русский язык и делал все, что ему говорят? Ждал, что Европа кинется аплодировать твоей «освобожденной Империи»?
— Они бы поддержали, — буркнул он. — Не все, но достаточно. Иберия, Голландия, Британия, германские королевства — они были готовы сотрудничать. Им нужна была стабильная Россия. Сдержанная, управляемая, без безумцев с Молотом в руках.
— А ты собирался стать ее управляющим? — я прищурился. — Новым Менцем? Или всё же мечтал о чем-то большем? Кресло в Лиге, медали, Нобелевская премия мира? Все ради стабильности, конечно.
— Кто-то должен был остановить этот поход в прошлое, — голос Мещерского вдруг стал хриплым, будто ему отчаянно не хватало воздуха. — Вы притащили с собой привидения: ордена, мундиры, поклонение императору и его цепным псам, охота на ведьм… Сам посмотри, что вы натворили! Вы сделали все, чтобы Империя никогда не стала современной страной.
— А ты сделал все, чтобы она перестала существовать, — вздохнул я. — Убрал правителя, притащил европейского ставленника. Будто по методичке. Только тебе не хватило одного: духа. Мы воевали за эту страну. А ты торговался.
— Мы боролись за то, чтобы у людей была альтернатива! — Мещерский попытался приподняться, но я ткнул его в плечо дулом пистолета, и он с шумом опустился обратно на землю. — Люди заслуживают нормального будущего, а не вашего… феодализма!
— Знаешь, в чем твоя ошибка, Иван Петрович? — Я склонился чуть ближе, глядя Мещерскому в глаза. — Ты всегда верил, что ты умнее всех. Что можешь обмануть историю, нацию и даже кровь. А потом удивлялся, что она бьет в ответ.
— А ты верил, что можно заставить целую страну жить страхом! — зашипел сердитый голос. — Острогорский… или Градов? Как тебе удобнее? Ты ведь даже не смог определиться, кто ты — бессмертная тварь из проекта или герой из сказки. Ты не вершитель справедливости — ты функция. Убийца с программой уничтожения, зашитой в мозг. А теперь еще и возомнил себя судьей.
— Я не судья, — тихо отозвался я. — Я свидетель. И солдат. А иногда — приговор.
— Смешно, — криво ухмыльнулся он. — Солдат, убивший свою страну.
— Ее убили ты и твои люди, — холодно ответил я. — Я же пытаюсь вернуть ее к жизни.
— Не тебе решать, кому быть на троне! — рявкнул вдруг Мещерский, собрав последние силы. — Не тебе, не твоей племяннице, не этим костюмированным паяцам из особой роты! Народ должен выбирать!
— Народ выбирает каждый раз, когда встает под флаг, — ответил я. Мягко, уже без всякой злобы — будто пытался увещевать обиженного ребенка, а не старого интригана.— И каждый раз, когда идет в бой. Народ выбрал Елизавету. А тебя — забыл. Потому что ты оказался не спасителем, а шкурником. И проиграл.
— Тебе плевать на выбор народа! — Потому что без диктатуры ты — никто!
— Я — тот, кто видит свою страну сильной державой, с которой считаются на всех континентах. — Я поднялся, направив на него пистолет. — Ты же — рыночный торгаш, стремящийся продать ее как можно дороже, добавив собственную честь и совесть в качестве бесплатного бонуса.
— А ты — скудоумный фанатик. Бестолковый солдафон, который за всю жизнь только и научился, что решать все проблемы оружием. — хрипло рассмеялся Мещерский, пытаясь перевернуться. — Ладно. Надоело. Давай, стреляй. Как умеешь — в затылок.
Я вздохнул. И медленно опустил пистолет.
— Нет, Иван Петрович. Не стану я тебя убивать.
Я присел рядом — так чтобы наши глаза снова оказались на одном уровне.
— Знаешь, — тихо сказал я. — Я долго думал, как закончить эту историю. Убить тебя? Судить? Отпустить? Но в итоге понял: ты не злодей, Иван Петрович. Не чудовище. Просто человек, который слишком сильно верил в собственную исключительность. Ты действительно хотел лучшего — только представлял это лучшее, разумеется, с собой в главной роли. В роли архитектора, серого кардинала и вершителя судеб.
Мещерский сердито оскалился, отворачиваясь, но перебивать не стал. И я продолжил:
— А еще ты не умеешь проигрывать. Потому и пытался бсежать. Потому и не смог умереть достойно, когда все разрушилось. Потому и сейчас — сидишь здесь, передо мной, с глазами, полными ненависти, вместо того чтобы просто признаться, что ошибся. И ошибался все это время — раз за разом.