И еще одно важное упущение — не были предусмотрены мои действия на случай пленения союзными войсками. А это как раз и произошло. Школа отходила все время на запад и в Бисмарке американцы неожиданно настигли ее. Сначала я переоделся в гражданскую одежду, но, выйдя на улицу, был узнан знакомым поляком. Еле уговорил его не выдавать, что я немецкий разведчик. После этого я опять переоделся в немецкую форму, уничтожил все документы, награды, оружие и сдался в плен американцам. Они отвезли в Бельгию в лагерь немецких военнопленных, затем во Францию. Война приближалась к концу, а я не знал, что мне делать. Сказать американцам, что я советский разведчик — я не имел права без санкции. Если бы операция была хорошо продумана, я бы, конечно, не попал в такую ситуацию.
В конце концов, я придумал себе легенду и рассказал ее коменданту лагеря. Суть ее в том, что я — советский разведчик, месяц тому назад в составе группы из 3 человек в немецкой форме, с немецкими документами был выброшен на западный берег реки Одер. Цель — установление расположения оборонительной системы противника, но в связи с наступлением наших и отступлением немцев мы потеряли друг друга.
Я попросил американца предоставить мне возможность встречи с моим командованием. Он обрадовался, что видит союзника, сказав, что немедленно свяжется с командованием. Примерно через неделю меня отвезли в Париж и передали в нашу военную миссию…»
В Главное управление контрразведки Смерш Александр и Галина попали вместе. Их привезли с аэродрома на машине. Галина захватила материалы на «Сатурн» с собой.
Пока шли по улице Кузнецкий мост увидели у одного из зданий сатуратор — прибор для газированной воды. Их устанавливали на тележках. Столик был застелен клеенкой, на котором стояли две стеклянные колбы для сиропа, круглая мойка с дырочками и ручкой сбоку. По соседству стоял баллон с газом. Сатураторы подключали к водопроводу. Газировщица ставила стакан на мойку донышком вверх, поворачивала ручку, и тонко-упругие струи воды обмывали стакан изнутри. Потом она наливала в него примерно столовую ложку сиропа и заливала шипящей холодной газированной водой.
Понаблюдав за этим достижением человеческой мысли, Александр предложил Галине:
— С каким сиропом желаешь пить?
— Малиновым!
— А я с вишневым… Вишню с детства люблю.
Заплатив по 20 копеек за стакан и утолив жажду, они направились на Лубянку с пропусками в здание № 2.
Зайдя в одну из булочных, они были удивлены специальным приспособлением для резки хлеба. Этот механизм был встроен в прилавок и представлял собой длинное узкое стальное полотно, напоминающее ножовку без зубов, заточенное как нож снизу. Продавец с помощью ручки опускал на подведенные под него батоны и буханки и без особого усилия ровно отрезал нужный кусок. Хлеб продавался на вес! На прилавке стояли весы с гирьками.
— Гильотина?! — удивилась Галина.
— Разумное приспособление. Ножом кухонным не нашинкуешь хлеб ломтиками — руки отсохнут.
— Мудрецы…
— Согласен, — кивнул Александр.
Эти «гильотины» исчезли из быта по советским городам и весям только в 1960-е годы — батоны и буханки стали иметь стандартный вес, точный до грамма…
В Москве Козловы обратили внимание на обилие портретов Сталина — они висели на стенах домов. За стеклами витрин магазинов крупных и малых. А дальше пошла державная логика. Ни одна газета не обходилась без его фотографии.
После Победы любовь к Сталину из организованной властями превратилась в естественную и всеобщую — общенародную.
21 июня 1945 года Сталину было присвоено звание Героя Советского Союза. А спустя неделю — звание генералиссимуса «за выдающиеся заслуги перед Родиной в деле руководства всеми вооруженными силами государства во время войны». Он стал 5-м генералиссимусом после боярина Алексея Семеновича Шеина — 28 июня 1696 года, князя Александра Даниловича Меншикова — 12 мая 1727 года, герцога Антона Ульриха Брауншвейгского — 11 ноября 1740 года и графа Александра Васильевича Суворова — 10 ноября 1799 года.
Сталин после войны стал божеством и многие советские граждане, судя по газетным сообщениям, верили в силу сказанного им слова. Но существовали и другие мнения, особенно в глубинке и среди тех, кто был репрессирован 2-й послевоенной волной из числа возвратившихся из плена наших воинов. Многие были незаконно наказаны, пройдя благополучно даже через фильтрационные лагеря. Эта категория граждан считала, что несправедливость перенести тяжелее, чем любую другую беду. А послевоенных бед было по горло…
И вот они на седьмом этаже. Для них это было «седьмое небо», как ни как — победители!!!
Но, увы, такого участливого общения на Лубянке, какое было с Козловым летом 1943 года, когда он стал «Следопытом», почему-то не получилось. В. С. Абакумов с ним не встретился. На грозу Абвера навалилась другая гора проблем ожидаемого нового реформирования органов госбезопасности и судьбы его военной организации Смерш, подчиненной НКО.
Начальство на уровне отделов обозначилось какой-то пусть не холодностью, но безразличием — точно. Вместе с тем руководители отдела глубоко расспрашивали, как с ним вели беседу американцы, чем интересовались, что предлагали за доставку его с женой в Париж, почему держали целую неделю.
Он же рассказывал по нескольку раз один и тот же сюжет — все, как было на самом деле. На мелочах попадаются, а тут явно сквозила сама правда. Более того, Козлов передал в ГУКР Смерш собранные Галиной документы, оставленные немцами в разведшколе. Теперь, как ему показалось, и они не особо интересовали оперативников.
Слово Козлову:
«Как немецкий офицер в конце войны я попал в плен к американцам. Когда находился в плену, искал связи со своими. Знал, что они наши союзники. Однако как специалист понимал, что в разведке союзников нет. Табачок в этой сфере всегда врозь. Награды свои немецкие выбросил, потому что увидел, как с одного немца в американском лагере сорвали Золотой крест, который давали за личную храбрость…»
«Наверное, слабые бумаги по содержанию, — подумал Александр Иванович, — а ведь Галя рисковала».
После того как Козлов пообщался с большим начальством, его отвели в отдельный кабинет и предложили написать отчет. На столе лежала стопка чистых листов, чернильница и ручка. С той же самой процедурой встретилась и Галина в другой комнате.
— Не спешите, вспомните и обязательно укажите, где, как и в каких партизанских отрядах воевали до пленения, но особенно раскройте результаты работы в разведшколе «Сатурн», — инструктировал их майор в хорошо подогнанном и отутюженном обмундировании.
Через некоторое время отчеты были написаны и переданы руководству.
После этого они покинули седьмой этаж дома № 2 Лубянки, чтобы больше никогда не встретиться с его обитателями.
В Москве им места для проживания, кроме забронированной гостиницы, не нашлось, как и не было лишних денег. Командировочные — или карманные — быстро кончились. Пришлось попытать счастье на островке детства в родном Александровском на Ставрополье. Поехали туда. Родного очага уже не осталось. Родители рано ушли из жизни. Дом не сохранился — осталось одно пепелище.
Поселились Александр с Галей в лачуге у одинокой родственницы.
Здесь он слушал из радиоприемника — круглой черной тарелки, сделанной из плотной бумаги и висевшей на стене, — передачи с голосом Сталина. Он говорил тихим сиплым голосом с сильным кавказским акцентом, выговаривая вместо «б» — «п». Радио передало и репортаж с парада Победы 24 июня 1945 года. Командующий парадом маршал Жуков закончил свою речь словами:
«Да здравствует наша Победа! Слава победоносным воинам, отстоявшим честь, свободу и независимость нашей Родины! Слава великому советскому народу — народу-победителю! Слава вдохновителю и организатору нашей Победы — великой партии Ленина-Сталина! Слава нашему мудрому вождю и полководцу, маршалу Советского Союза великому Сталину! Ура!»
Для Сталина в тот период не существовало слишком лестных эпитетов. У советских людей начало складываться мнение, что история Советской России развивается исключительно по указанию больших начальников и, в частности, Великого Сталина. Люди верили в силу любого сказанного вождем слова…
Хибара стояла на краю некогда цветущей станицы. Плита в доме дымила, русская печь стояла полуразрушенная, крыша протекала, земляные полы источили мыши и крысы. Приближалась стылая осень с вечным атрибутом — дождями и прохладными ночами. Александр понимал, что если летом пролежишь — зимой с сумой побежишь. Все что можно было залатать, замазать, прикрыть, утеплить муж сделал быстро и толково. Галина была на сносях. Не функционировавшую печь пришлось разобрать. От места ее пребывания остался на полу только квадрат, напоминающий о старом монстре, сожравшем треть пространства кухоньки.
В октябре 1945 года мужу с женой пришлось временно расстаться. Галя уехала рожать на свою родину в поселок Базарный Карабулак Саратовской области, а Александр продолжил обустраивать хижину своими руками и решать безработные, а потому безденежные, проблемы.
После появления на свет ребенка к нему приехала жена с младенцем — сыном Сашей. Спустя некоторое время она устроилась работать санитаркой в местную больницу. Бывало, придет домой, а малолетний сынок сидит на земляном холодном полу и плачет. Сердце разрывалось у матери. Родственнице — тете Козлова, было наплевать на мальчонку. У бездетной родственницы Александра было иное понимание жизни — она днями пропадала где-то с подругами.
— Саша, ты мужик или тряпка? Надо что-то делать — также жить нельзя… Я так не могу. Это почти что средневековье, — сокрушалась Галина, глядевшая на мужа сухим птичьим лицом, таившим в себе зародыш терпеливой доброты.
— Милая, ну нет никакой работы, а если есть, то на меня кадровики косятся — был в плену, а носишь награды. Почему? Надо присмотреться к тебе… А дальше — облом, — пояснял жене свое состояние Александр.