— Говорят, мы ленивые. Вранье! Кто построил СССР и сделал его сверхдержавой? Люди-труженики! Ведь были свои замечательные самолеты, летающие в большинство стран мира. Мы первыми прорвались в космос. Мы утвердились в наличии мощного ядерного щита и меча. Мы до сих пор крупные специалисты в сооружении атомных энергоблоков. Мы гордились лучшими образованием и медицинским обслуживанием — бесплатными… Где все это? Раз-ва-ле-но, — грохотал Николай Кондратенко. — Россия за последние 2 века состарилась, но поумнела. Недаром же в нашей стране могли родиться такие гении как баснописец Крылов и сатирик Салтыков-Щедрин, перед которыми Лафонтен и Пруст, а тем более Франс, как щенки в сравнении с догами.
Козлов заметил, что он недавно прочел книгу рассказов и повестей «На узкой лестнице» лучшего, по его мнению, прозаика современности Евгения Чернова — второго Антона Павловича Чехова. Так вот, в рассказе «Старик и таксист» его персонаж Иван Иванович «шишкам завидовал, но не потому, что у них персональные машины, как раньше у купцов кареты были с ямщиками своими, — шишкам легче прокормиться. Они живут и не думают о завтрашнем дне, все достают, все как-то образовывают; и пенсия у них будет самая что ни есть: с бесплатным проездом по железной дороге раз в году. Езжай хоть на Курилы, туда и обратно, и все бесплатно. Как вот этот друг, — покосился Иван Иванович на старика, — на хороший кусок берет такси, и хоть бы что… Просто так, туда и обратно, без всякой нужды… А на эти деньги можно на всю зиму картошки запасти, можно обновить прихожую. А он на ветер червонцы. Нет, что ни говори, заелись люди, выламываются…»
А потом Козлов продолжил:
— Таких заевшихся, жадных противников элементарного меценатства расплодилось у нас как воронья.
В годы «оттепели», «застоя», «перестройки» и «реформ без реформ» в России происходили негативные процессы разрушения государственности, разворовывания и уничтожения колхозно-общинного и промышленного производства, приведшие к окаянным 1990-м.
Касались они в разговорах и военных тем периода начала войны, деятельности Козлова в разведке и послевоенных обид и мытарств последнего.
— У нас, фронтовиков, а тем более разведчиков, — не раз говорил Александр Иванович, — вся жизнь — в прошлом. А вспомнить нечего, одна пыль да стрельба в голове и позорное отступление в первые месяцы быстрого наступления гитлеровцев. А после войны безнадега и опять новые мучения. Вот и вся жизненная альфа и омега.
Нет, Козлов не обижался на Советскую власть — он люто презирал равнодушие, чванство и обогащение за счет обворовывание других, в какие бы они одежды не рядились.
— Вы, Николай Игнатович, войну застали младенцем, а потом изучали ее по учебникам истории и читая художественные произведении. Фильмы советские помогали вам найти и поймать истину. После девяностых вмешался Джорс Сорос и попытался через либералов доморощенных постепенно влиять на наше просвещение и в целом миропонимание… Стали переписывать прошлое с уничижительным уклоном. Знаете, Эренбург после войны, говорят, показывал письма и открытки немецких солдат. Обращения их к русским при занятии какой-то территории представляет дикое зрелище. Немцы ненавидели нас за то, что у нас для них не созданы европейские условия — «здесь нет гостиниц, удобств и повсеместно асфальтовых или мощеных дорог», — констатировал Козлов.
— Да, некоторые чиновники от образования продались Соросу за деньги — гранты их магнитили. Появилось глумление над школярами. У родителей, особенно у бабушек и дедушек, волосы поднимались дыбом, когда брали в руки соровскую интерпретацию нашего былого, заложенную в некоторых учебниках по истории. В них был яд на наше прошлое. Распространять такие книги начали с глухих регионов. Некоторые депутаты забили тревогу. Проверили — вскрылось, что в разных школах лежат на партах и столах «буквари» и «хрестоматии» по истории России с разным толкованием, в том числе с русофобской трактовкой прошлого. То есть искалась и такая «правда» о минувшей войне. Страшно то, что сегодня происходит сатанинский смех над прошлым, очернительство и оглупение народа. Жиреют только псевдорыночные кланы, ставшие элитой общества. Они купаются во власти, как демиурги. Вместо того, чтобы просвещать народ, эти догматики-рыночники через своих жрецов не позволяют исследовать нарастание противоречий внутри системы управления государством. Вместо того, чтобы просвещать людей «весомо, грубо, зримо», как горланил Владимир Маяковский в стихотворении «Во весь голос», жрецы создавали и создают мифы. Чтобы создать что-то достойное, надо кем-то быть! — утверждал глава Кубани.
— Война… Я ее видел уникально — и по одну сторону, и по другую. Летом 1941 года мне было страшно за Родину. Немец гнал наше воинство такими темпами, что стало стыдно за РККА и ее некоторых «полководцев». Если бы вы видели, что было под Вязьмой! Землю красили кровью наших погибших народных ополченцев гусеницы немецких танков. Я видел картины, когда быстроходные броневые машины гонялись за нашими обезумевшими солдатами. Настигали и давили. ПТР не было. А с бутылкой и гранатой не навоюешь с ними…
Потом в партизанском отряде я увидел раздвоение общества на партизан и предателей. Последних было на первых порах больше. Они пополняли ряды полицаев и старост сел, деревень, поселков и городов, превращаясь в хорошо вооруженных карателей. А у партизан и народных ополченцев существовала проблема с вооружением, одеждой, питанием. Снимали винтовки с убитых. Автоматов было мало. Вот так и воевали…
С боями я понял, что не надо заострять внимание на плохом, хорошего в жизни все-таки больше, иначе человечество не шагнуло бы в своем техническом оснащении так стремительно вперед. Любая война заставляет шевелить мозгами быстрее и думать глубже.
А в немецкой разведшколе я, к своему удивлению, узнал, что в РККА было больше танков с мощными дизельными моторами. У немцев «панцири» ходили на бензине. Нет, не ходили, а летали. Поэтому они выигрывали у наших машин за счет скорости, — утверждал Александр Иванович.
— А в чем немцы проигрывали? — спросил Кондратенко.
— Горели немецкие танки, как спички, если даже пуля попадала в мотор, не говоря уже о снаряде. А пэтээров у нас не было на вооружении. Потом, правда, появились. Ах, как они были нужны летом сорок первого! Обстановка заставила Сталина напрячь оружейников — артиллерийских конструкторов.
Что касается работы в «Сатурне» — ходил, как по лезвию бритвы. Нервы приходилось держать в узде — не расслабляться. Неверный шаг через предательство — и конец всему. Одолел я абверовских немцев, пришел с тайного фронта победителем. Я их задушил в их «сатурновском» логове. Взамен — чехарда: подозрения, лагерь, крах семьи, унижения… Ах, не хочу продолжать.
Кто из разведчиков остался в живых, тот был связан обетом молчания. Многих из эпохи 1930-х годов репрессировали. Почему? Я думал над этим всю свою жизнь и не находил ответа. А сейчас понял: разведчики видели «зазеркалье». Некоторые разочаровались в нашей действительности…
Немцы еще нам проигрывали в силе духа. Наполеон в конце жизни говорил, что можно победить любое оружие, кроме силы духа. Они и наткнулись, как на пику, на эту нашу силу.
Сейчас прошло уже более полувека, за это время изменился не только климат, но и кое-что поважнее, посерьезней: ценой потерь, ценой утрат, ценой поражений вершилась какая-то перестройка сознания. Люди стали практичней безо всяких сантиментов. Куда девалась человечность? Человека одели в стяжательские одежды, потому что на кону были видны легкие деньги. А за ними приличная прибыль от производимого ими порой сомнительного качества товара, — отвечал Козлов.
— Ваша оценка битвы под Москвой? Что это было — природа или человек? — в голосе губернатора прозвучало почти детское любопытство, хотя у него был ответ, взятый из художественной литературы. Он же хотел услышать его от очевидца.
— Николай Игнатович, дело в том, что после поражения фашистов под Москвой немцы и весь Запад хором завыли, что не только под нашей столицей, но и в других зимних кампаниях вермахт, вплоть до дня своего краха в сорок пятом, проигрывал в нечестной борьбе. В том числе из-за обилия партизан.
А еще он проигрывал и проиграл, мол, не Красной армии, а российскому генералу Деду Морозу. Но позвольте, в одинаковых условиях были обе стороны. А то, что тыловики Берлина не позаботились о своем воинстве — грех на них. Наша версия одна — побеждали в войне и в жару и зиму качества нашего советского солдата: ум, сметка, бесстрашие, долг и верность не Сталину, а великому историческому Отечеству. Сталина перед войной и в начале ее многие проклинали за репрессии, а потом он стал «символить» постепенно — плод агитации и пропаганды. Но нельзя отобрать у него напористость, живой ум и быструю адаптацию при решении любой проблемы. Он быстро умел дойти до тонкостей и в военном деле — опыт Гражданской войны не отнимешь.
Помню, один священник в нашем партизанском отряде поддерживал людей приблизительно такими словами: тот, кто погибает в справедливом бою тотчас освобождается от всех грехов и достигает более высокого положения подобно существу, убитому на жертвенном алтаре.
Когда он видел картины зверств германских арий, он принимал обет: «Пока не уничтожу «коричневого» удава, нормальной жизни не будет». А потом — после сорок третьего не только качество, но и количество нашего вооружения существенно выросло. Появилось у наших воинов второе дыхание на 4-годичном марше. Пружина РККА, прижатая до Сталинграда, стала резко распрямляться… Вот и ответ мой солдатский….
— Ваш прогноз о России? — почти не пошевелив губами, спросил Кондратенко.
— Тяжело ей придется ковыряться в развалинах порушенной отечественной промышленности. Но придут разумные люди, вздрогнут от увиденного, почешут за ухом и, возможно, предложат рациональный рецепт лечения страны, в которой не будет накачанных деньгами олигархов. А взяточников, особенно из чиновничества, в том числе и высокого уровня, станут законно расстреливать…