– Прости, сенатор. Об этой погибшей женщине ничего нет.
– Что? – удивленно переспросил я. – Но должно быть! Это случилось на рынке Марсова поля, и в дело замешана владелица палатки, которая должна была платить эдилам… э-э… так скажем, пошлину. Как же так – нет отчета?
– Не могу сказать. Эдилы отвечают только за рынки, улицы и так далее, они не занимаются уголовными расследованиями.
Я ушел очень недовольный. Допустим, в государственных архивах всегда трудно что-нибудь найти, но нечто настолько новое должно было здесь иметься. Мы почти дошли до площади, окруженной цирками, когда нас бегом догнал мальчик-раб из храма.
– Чего тебе, мышонок? – спросил Гермес с обычным презрением личного раба к рабу государственному.
– У меня есть то, что может пригодиться сенатору, – сказал мальчик.
– Что же это? – спросил я.
– Ну, там мне дают немного, – сказал он туманно.
– Ты – раб, – сообщил я ему. – Тебе ничего не должны давать.
– Я принадлежу государству, поэтому меня кормят и дают мне кров. С другой стороны, я не должен вам ничего рассказывать, если не захочу.
Гермес собирался стукнуть мальчика, но я схватил его за плечо.
– С чего ты решил, что у тебя есть то, что стоит оплаты?
– Вы же хотите знать насчет того отчета, верно? О женщине по имени Гармодия?
Я вытащил медную монетку и бросил юному рабу. Он швырнул ее обратно.
– Ты должен дать что-нибудь получше.
На этот раз Гермес и вправду его стукнул, после чего мальчишка просто встал с тротуара и протянул руку. Я уронил в нее серебряный денарий.
– Женщину Гармодию нашли убитой рядом с цирком Фламиния, – сказал он.
– Я уже это знаю, маленький идиот, – ответил я. – Что еще?
– Эдил Гай Лициний Мурена был тем утром в конторах и отправился на Марсово поле, чтобы посмотреть, что произошло. Спустя пару часов он вернулся, продиктовал отчет своему секретарю и отдал мне, чтобы я положил его в архив. Пару дней спустя пришел раб из суда городского претора и сказал, что эдилу нужен отчет для представления претору. Кроме меня, в конторах в тот час никого не было, и я принес отчет. Его так и не вернули.
– Кто пришел, чтобы доложить об убийстве? – спросил я.
– Ночной сторож. Думаю, тот, что служит в цирке Фламиния.
Примитивная организация вигилов, существовавшая у нас в те дни, не совалась дальше стен старого Города. И, если уж на то пошло, даже в пределах стен их дежурства были не очень эффективными.
– Тебе известно имя человека, который пришел, чтобы забрать отчет? – продолжил я расспросы.
Мальчик пожал плечами.
– Это был просто судебный раб.
Судебные рабы, очевидно, занимали низшее положение по отношению к храмовым.
– Еще что-нибудь? – поинтересовался я.
– Я рассказал вам, что случилось с отчетом, так ведь?
– Тогда проваливай, – сказал Гермес, завидуя финансовому успеху мальчика. – Это не стоило денария, – заметил он, когда храмовый раб исчез.
– Тут никогда не знаешь наперед, – ответил я. – Давай нанесем визит в цирк Фламиния.
На ходу я размышлял об этом эдиле, Гае Лицинии Мурене. Имя было мне смутно знакомо. Постепенно я привел мысли в порядок и вспомнил, кто это. Во время фиаско Катилины этот человек служил легатом в Трансальпийской Галлии и арестовал нескольких посланников Катилины, баламутивших племена. Его брат, Луций, был там проконсулом, но рано вернулся в Рим ради выборов, оставив Гая командовать. Луция избрали консулом на следующий год вместе с Юнием Силаном и впоследствии судили за то, что он подкупал избирателей, но, благодаря Цицерону, оправдали. И это было все, что я знал об эдиле Мурене.
Мы прошли тем же путем, каким я шел днем ранее, через скотный рынок, переполненный, как никогда, потому что люди закупали продукты для грядущего пира и животных для принесения в жертву. Переполнен был, по сути, весь Рим, поскольку люди валили в него из сельской местности на праздник.
Почти пустое Марсово поле представляло собой резкий контраст с остальным городом. Я тут же увидел, что вчерашние палатки, ларьки, прилавки и прочие постройки временно переместили в истинный Город, пользуясь послаблением рыночных законов, и почувствовал смутное облегчение от того, что не придется проходить мимо палатки Фурии.
Недолгие поиски и расспросы указали на сторожа, одного из нескольких нанятых цирком для того, чтобы не подпускать воров к дорогим украшениям и не позволять беднякам разжигать огонь под арками в холодные ночи, из-за чего это место могло сгореть дотла.
Сторож жил в многоквартирном доме рядом с цирком. Как и большинство римских инсул[41], это было пятиэтажное здание, цокольный этаж которого по большей части сдавался под лавки, а нижние жилые помещения снимали представители обеспеченных классов. Верхние этажи, разделенные на маленькие, лишенные воды и почти лишенные воздуха комнатки, сдавались бедноте. Объект моих поисков жил на верхнем этаже, под свесом крыши.
Мы с Гермесом одолели четыре пролета лестницы под вопли младенцев и споры детей и взрослых. Запахи бедности были неприятны, но я так привык к ним, что не трудился морщить нос. Большинство моих соседей жили не лучше.
Когда я нашел нужную дверь, мой раб громко постучал в нее. Мы долго ничего не слышали, и Гермес спросил:
– Может, его нет дома?
– Он там. Он же ночной сторож. Он спит днем.
После повторного стука мы услышали внутри шарканье и скрип. Спустя некоторое время дверь слегка приоткрылась, и я едва разглядел небритое лицо с тусклыми глазами.
– В чем дело?
Потом разбуженный жилец узнал мои сенаторские знаки отличия, и дверь широко распахнулась.
– О. Извини меня, сенатор. Чем я могу тебе помочь?
Сторож, похоже, был в замешательстве и трепете – и не в силах уяснить, что предвещает такой странный визит. К тому же он все еще не до конца проснулся.
– Я – сенатор Деций Цецилий Метелл-Младший, и я занимаюсь расследованием. Ты – Марк Ургул?
– Да.
Сторож энергично закивал. Это был мужчина средних лет, некогда крепкий, но начинающий толстеть. Морщин на его лице было больше, чем зубов во рту.
– В девятый день последнего месяца ты нашел тело убитой женщины, травницы по имени Гармодия? – спросил я его.
– Да-да, нашел. – У него был тревожный и смущенный вид. – Ах, сенатор, я не решаюсь пригласить тебя в свою комнатенку. Одна из причин, по которым я стал ночным сторожем, – это чтобы мне не приходилось проводить тут ночи.
Я тоже не слишком рвался туда войти.
– Есть ли поблизости таверна? Если есть, я поставлю тебе кубок-другой, пока буду слушать твой рассказ.
– Подожди немножко, господин.
Ургул вошел в комнату, и я услышал, как в тазик льется вода. Минуту спустя сторож появился снова. Его глаза стали яснее, а волосы были теперь приглажены и смахивали на прическу.
– На углу соседней инсулы есть маленький кабачок, – сказал он, спускаясь вниз впереди меня.
Мы прошли по лестнице и с облегчением вышли из дома. Прогулка до угла и через крошечную улочку привела нас к низкому дверному проему, над которым был вырезан рельеф колесничего, управляющего квадригой. Четыре коня, разрисованные яркими красками, неслись полным галопом. Много лет застройки велись только вокруг Фламиния, и здание было старым.
– Это – «Колесничий», – сказал Марк Ургул. – Здесь околачиваются большинство мужчин, которые работают у Фламиния.
Пригнувшись под притолокой, мы вошли внутрь. Распахнутые ставни впускали свет в мрачное дымное помещение. Дым поднимался от нескольких угольных жаровен, на которых нагревались котелки с вином, сдобренным специями, и сковороды с колбасой. Запах ударил мне в ноздри, а живот напомнил, что я им пренебрегал. Я протянул Гермесу несколько монет.
– Принеси нам кувшин вина и какую-нибудь еду, – сказал я ему, делая мысленную заметку – пересчитать сдачу, когда он вернется.
– Вон там, в задней части, есть хороший стол, за которым мы сможем поговорить, – предложил Ургул, направляясь в самый темный угол, где стоял стол под объявлением, запрещавшим громко спорить и играть в кости.
Мы прошли мимо около полудюжины завсегдатаев таверны. Если на них и произвело впечатление появление среди них сенатора, они ничем не выказали этого. Цирковой народ – исключительно крепкое и равнодушное племя.
Мы заняли места, и спустя минуту появился Гермес с кувшином, тарелкой хлеба и колбасы и тремя чашами. Он своевольничал, но я не потрудился выбранить его за наглость. В конце концов, почти наступили Сатурналии. Вино было вполне неплохим, лишь слегка разбавленным – над ним поднимался пар, и в нем плавали крупицы специй. Отхлебнув, я ощутил гвоздику и фенхель, и горячее питье приятно согрело мое нутро.
– А теперь, – сказал я, – расскажи мне, что ты обнаружил.
– Только стало светлеть, – начал Ургул, – и я пошел в комнату цирковых сторожей, чтобы забрать свою дубинку и ключи. Я отвечаю за коридоры и ворота на втором уровне, на южной стороне.
Он покрутил чашу между ладонями и как будто уставился куда-то очень далеко.
– Я покинул цирк и вышел из-под арок, но не сделал и трех шагов, как споткнулся о тело женщины.
Теперь рассказчик улыбнулся напряженной, робкой улыбкой.
– Я уже наполовину спал, а та сторона цирка, – он кивнул на громадное строение, виднеющееся сквозь открытую дверь, – все еще была в густой тени. Я шлепнулся прямо в большую лужу крови.
– Ты ее узнал? – спросил я.
– Только не тогда – все еще было слишком темно. Скажу тебе, господин, я чуть не ушел домой, не сообщив о случившемся. Я весь был в крови и подумал, что люди могут решить, будто это я ее убил. Но я переборол свой страх и понял, что кровь и тело совершенно холодные и что женщина уже окоченела. Наверное, она пролежала там всю ночь. Поэтому я пошел к фонтану, смыл с себя бо́льшую часть крови, а когда вернулся, уже достаточно рассвело, чтобы можно было увидеть, что это Гармодия.