– Марк Туллий, могу я попросить тебя об одолжении? Я оказался в гуще самого странного расследования за всю свою карьеру, и мне нужен твой совет.
– Я к твоим услугам, Деций. Мне нужно как-то отвлечься от своих несчастий. – Оратор раздраженно огляделся по сторонам. – Здесь слишком шумно… Однако сегодня в Риме есть место, где наверняка тихо, и оно всего в нескольких шагах отсюда. Пошли.
Он начал подниматься по широкой лестнице, и я последовал за ним.
Внутри курия была призрачно-тихой. Здесь не осталось даже раба, подметающего пол: государственные рабы тоже получили сегодня выходной. С этих расположенных ярусами сидений приходили решения, которые объявляли войны и руководили ими, регулировали переговоры с чужеземными властями, определяли права и обязанности граждан и провозглашали миру наши законы. Здесь придумывалось также большинство наших худших глупостей, а в придачу без меры процветали коррупция и мошенничество. Но, по крайней мере, даже подлейшие наши сделки заключались в крайне величественной обстановке. Старая курия отличалась суровой простотой, которая некогда отличала большинство наших публичных зданий.
Мы спустились по центральной лестнице и уселись на мраморных стульях, приберегаемых для преторов, рядом с давно пустующим стулом фламина Диалиса.
– А теперь, мой юный друг, чем я могу тебе помочь? – спросил Цицерон.
По внимательному выражению его лица я видел, что он и вправду надеется на какую-нибудь головоломную загадку, чтобы отвлечься от грозного сонма своих печалей, – и задался вопросом, как мне обсудить дело так, чтобы меня не приняли за сумасшедшего.
– Марк Туллий, ты один из самых образованных людей нашего века. Прав ли я, что твое познание богов так же глубоко, как твоя эрудиция в законах, истории и философии?
– Во-первых, позволь сказать, что ни один человек не может по-настоящему знать богов. Но я много изучал написанное и сказанное о них.
– Как раз то, что мне нужно. Если я могу осмелиться задать столь личный вопрос – во что именно веришь ты сам?
Мгновение мой собеседник помолчал.
– Двадцать лет назад я предпринял длинное путешествие в Грецию, – заговорил он затем. – Я сделал это, чтобы учиться, чтобы восстановить свое пошатнувшееся здоровье и, между прочим, чтобы спастись от внимания Суллы. Он все еще был диктатором и имел причины меня не любить. Я учился у Антиоха, самого выдающегося и образованного человека. В то время меня также посвятили в элевсинские мистерии. Я был скептиком до мозга костей, но мистерии стали для меня самым просвещающим и волнующим переживанием. Их, конечно, запрещено обсуждать с непосвященными, но достаточно сказать, что с тех пор я убежден не только в возможности хорошей жизни, но и в бессмертии, или, по крайней мере, в преемственности душ.
Сам я не переживал ничего настолько глубокого.
– Понимаю. И все-таки большинство людей в большинстве частей мира имеют собственных богов, которые, как они считают, управляют вселенной. У этой веры есть хоть какие-то основания?
– Людьми по большей части правит страх, – сказал Цицерон. – Они боятся мира, в котором живут. Они боятся того, что видят, и того, чего не могут видеть. Они боятся своих собратьев. Под всеми этими страхами, поспешу заметить, есть свои основания. Мир и вправду опасное и враждебное место. Люди ищут силы, которые контролируют этот мир, и ищут, как бы их умиротворить.
– А могут ли эти силы быть такими, какими мы их воображаем? – спросил я.
– Ты имеешь в виду, вправду ли Юпитер – величественный мужчина средних лет, которому прислуживают орлы? А у Нептуна голубые волосы и трезубец? А Венера – роскошная, бесконечно сексуально притягательная женщина?
Оратор засмеялся.
– Мы взяли это от греков, Деций. Для наших предков боги не имели формы. Они были силами природы. Им поклонялись в полях, в лесах и в усыпальницах. Но трудно вообразить себе бога, не имеющего формы, и, когда мы увидели образы, созданные греками и олицетворяющие их богов, мы их присвоили.
– Но мы и вправду как-то влияем на богов своими ритуалами, церемониями и жертвоприношениями?
– Мы влияем на самих себя. Признавая эти невыразимые силы, мы видим самих себя в правильной перспективе, а именно – в смиренной. Наши ритуалы укрепляют порядок в обществе, начиная с ежедневных церемоний, проводимых главой каждого семейства, до великих государственных обрядов. Все они проводятся сообща и все подчеркивают строгую иерархию государства в подчинении государственным богам. Что касается жертвоприношений, то все люди понимают принцип обмена. Человек дает нечто ценное в обмен на нечто другое. Для обычного люда жертвоприношение именно таково – обмен материальных предметов на менее материальные, но, тем не менее, ощутимые выгоды, получаемые от богов. Образованные люди воспринимают жертвоприношение как символический жест, приводящий к единству наших смертных личностей и высших сил, верховенство которых мы признаём.
– А человеческие жертвоприношения?
Цицерон посмотрел на меня пронизывающим и слегка раздраженным взглядом.
– Деций, ты говорил о расследовании. Могу я узнать, к чему ты клонишь?
– Пожалуйста, будь ко мне снисходителен, Марк Туллий. Мне хотелось бы услышать, что ты думаешь об этом вопросе, прежде чем я перейду к деталям. Скоро я все проясню. Настолько, насколько ясно смогу это изложить, во всяком случае.
– Как пожелаешь. Большинство людей, включая нас, римлян, практиковали человеческие жертвоприношения. Такая жертва всегда была самой чрезвычайной из всех приношений богам. Некоторые общества печально прославились этим, самые известные из них – карфагеняне. Мы давным-давно запретили этот обычай, не только в пределах Рима, но и во всех частях мира, где правят римляне. Будь я циником, я мог бы сказать, что причина запрета в том, что мы мало что ценим меньше человеческой жизни и потому не можем себе представить, чтобы наши боги захотели такую жертву. Однако это не совсем так. Во время человеческого жертвоприношения мы предлагаем богам то, что больше всего напоминает нас самих. Идентичность – самый важный фактор в религии и в магии. Мы можем презирать нашего ближнего как хозяйственную единицу даже меньшего достоинства, чем домашнее животное, но признаем то, что он – существо, очень похожее на нас. Чтобы быть справедливым к жестоким карфагенянам, должен признать, что они не только соблюдают принцип величайшей ценности жертвы, но и ближайшей тождественности к ее первичной форме, потому что на своих самых ужасных церемониях приносят в жертву собственных детей. Ближе к концу нашей последней войны с ними они принесли в жертву своим богам сотни детей, но им это нимало не помогло. Каждый из нас смутно осознает жизненную силу, разделенную между всеми нами, и надеется, что именно приношение этой силы порадует богов – надо только сделать все в нужном месте, в нужное время и с соблюдением нужного ритуала. Если б не последние факторы, скотобойни, поля сражений и арены были бы самыми священными местами в мире. А теперь скажи, Деций, почему ты спрашиваешь о человеческих жертвоприношениях?
Я сделал глубокий вдох.
– Потому что я стал свидетелем такого жертвоприношения минувшей ночью.
Марк Туллий в упор посмотрел на меня.
– Понимаю. Пожалуйста, продолжай.
– Я сейчас в Риме потому, что меня вызвала семья, дабы расследовать смерть Метелла Целера. Ты знаешь, что многие думают, что его отравила Клодия?
– Конечно. Но это просто слухи. – Оратор снова пристально посмотрел на меня. – Во всяком случае, пока это было слухами. Что ты выяснил?
Трудный вопрос. Ходили сплетни – и у меня имелись причины им верить, – что Цицерон некогда крутил роман с Клодией. Возможно, и до сих пор крутит, что могло сделать дело щекотливым. А если нет, то он просто входил в огромное римское братство мужчин, которых эта женщина использовала, а потом вышвырнула. Последнее казалось более вероятным, поскольку Клодия интересовалась главным образом мужчинами, имеющими в данный момент потенциал к обладанию политической властью, а солнце Цицерона, похоже, садилось. В любом случае, по-настоящему она была верна только своему брату. Хотя это не значило, что Цицерон не может быть по-прежнему в нее влюблен.
– Первый вопрос заключается в следующем: отравили Целера или нет? – начал я. – Я проконсультировался с Асклепиадом, и тот сказал, что в отсутствие классических симптомов крайне маловероятно доказать применение хорошо известных ядов.
– Абсолютно верно, – одобрительно кивнул Туллий.
– Но почти наверняка источник яда – если убийцы и в самом деле пустили в ход яд – раздобыли у травницы, которая ведет внушительную медицинскую и прорицательскую практику рядом с цирком Фламиния, поскольку эдилы выгнали таких людей из Города.
– Великая италийская традиция, – сухо заметил Цицерон. – Государственные культы не в силах удовлетворить некоторые основные потребности простых людей, которым вечно надо докучать великим космическим силам, выспрашивая детали будущего своих незначительных жизней.
– У меня была довольно волнующая беседа с женщиной по имени Фурия, и во время этой беседы позвучало имя «Гармодия». Дальнейшее расследование показало, что женщину по имени Гармодия убили. Убийством недолго занимался эдил Лициний Мурена, но спустя несколько дней он отнес отчет в храм Цереры, и похоже, отчет исчез.
– Подожди минуту, – резко перебил меня мой друг. – Когда ты говоришь «он отнес отчет», ты имеешь в виду, что Мурена сделал это лично?
Вопрос заставил меня замолчать и задуматься.
– Нет, теперь, когда ты об этом упомянул… мальчишка-раб из храма сказал, что приходил раб из суда городского претора и сказал, что эдилу нужен отчет.
– Очень хорошо. Продолжай.
– Я отправился к Фламинию и там опросил ночного сторожа, который нашел тело Гармодии. Он рассказал мало важного об этом инциденте, но Гармодия была одной из травниц, и сторожа крайне тревожило то, что вообще приходится говорить на такую тему. Он боялся способности ведьм насылать проклятья и чары, и сказал, что у них есть священное место на Ватиканском поле, где имеется мундус. По его словам, травницы закатывают там огромный праздник в ночь перед Сатурналиями.