Савелий завоевал неимоверную популярность у зрителей, но как истинно творческого артиста со временем его стало мучить отсутствие в его кинорепертуаре ролей значительных по характеру и мысли. Ведь, повторяю, юмор и сатира — обратная сторона трагедии. Душа Савелия Крамарова, сумевшего наперекор судьбе стать любимым в народе артистом, подготовила его к серьезным ролям в кино и поступкам в жизни, что ему пришлось вскоре доказывать. Кто-то с киноверхов спустил вниз негласное указание прекратить снимать Савелия Крамарова, поскольку он играет недоумков и кретинов, что не соответствует составу нашего общества, а вызывая своей игрой смех, он оглупляет его, самое передовое в мире. А ведь в его фильмах «Друг мой, Колька!» и особенно в телесериале «Большая перемена», где любовь к девушке пересиливала, казалось, укоренившиеся в нем отрицательные качества, даже жадность, именно пересиливала, органично, через внутреннее борение, проступали сквозь смех, сквозь слезы именно его, крамаровские жалость и сочувствие к несчастным и оступившимся людям.
Я не уверен, что выступление двух завистливых артистов на собрании Кинокомитета решило творческую судьбу Савелия. Одного из них действительно снимали мало. У него была интеллигентная внешность и он, даже при умелом гриме, не мог играть передовиков производства и тружеников полей, не было для него тогда подходящих ролей. Второй «завистник» — вернее, «завистница», была задействована в фильмах много и успешно. Вне всякого сомнения, что их антикрамаровское выступление было инициировано верхами и послужило приказным сигналом всем киностудиям страны: не снимать больше этого артиста. Верхи поначалу не обращали особого внимания на его маленькие эпизодические роли, посмеиваясь над ним вместе со всей страной. Но когда увидели, что эти, на первый взгляд крошечные, появления Крамарова на экране запоминались зрителями и создавали один большой и глубокий образ оболваненного тоталитарным режимом человека, при этом наивного, проявляющего доброту, оптимизм и не показные, а идущие от души, да еще в комической и гротескной форме, делающих их яркими, к тому же узнаваемыми. Зрители видели в ролях Савелия самих себя, по сути, таких же униженных и нелепых людей, как и его герои. Там, где полагалось, открыли его досье, именуемое делом, и легко обнаружили, что он является сыном врага народа, хотя и реабилитированного, но убитого лагерной системой, и расценили смелое поведение сына как своего рода месть за погубленного отца. Пожурили друг друга за легковерность и остановили кинокарьеру Крамарова, к тому же своей религиозностью подающего дурной пример людям.
Поклонников у Савелия было — целая страна, знакомых — множество, друзей — немало, истинных друзей, которым бы он доверял беспредельно свои мысли и чувства, — единицы, но, вероятно, он считал, что есть в жизни дела, которые надо решать самостоятельно.
Очень известный мастер сцены однажды признался мне, что в галерее сыгранных им героев не хватает секретаря партийной организации. Тогда ему простили бы и резкие сатирические высказывания в адрес других актеров и дали бы звание народного артиста.
Великий писатель, а в двадцатых годах еще молодой литератор Михаил Булгаков участвовал во Всесоюзном литературном конкурсе на лучшую пьесу о Парижской коммуне. Живя во Владикавказе, в полной бедности и неизвестности, он захотел заявить о себе как драматурге, поддавшись общему восхвалению Французской революции, а уже через несколько лет просил свою сестру Надежду уничтожить хранящийся у нее оригинал пьесы, как слабой, не отвечающей его замыслам и пониманию жизни. В конце своих дней он все же согласился написать пьесу «Батум» о молодом Сталине, надеясь, что после этого издадут «Мастера и Маргариту», «Собачье сердце»… Надеясь, что откроется для читателей кладезь его классических произведений.
Великий юморист Михаил Михайлович Зощенко, изгнанный из Союза писателей, вынужден был писать рассказы о Ленине — добром и искреннем, любящем народ партийном старичке. Нечто схожее есть в судьбах Михаила Зощенко и Савелия Крамарова — писателя и артиста, людей разных жанров и талантов. Зощенко поначалу много печатали, играли на сцене, передавали по радио. Не понимали, о ком он пишет. Помните, в рассказе «О чем поют соловьи» один обыватель спрашивает у другого: «А чего это соловушка поет, заливается?», на что получает ответ: «Жрать хочет — вот заливается». Зощенко писал об обывателе, пришедшем к власти, и был обвинен в очернении действительности. Савелия Крамарова обвинили в оглуплении образа советского человека. Савелию пойти бы в Союз кинематографистов, предложить себя на роль паренька, перековавшегося из тунеядца в передовики производства где-нибудь на БАМе, Талнахе или Уренгое, и, того гляди, простили бы, сняли табу, допустили бы до съемок, как и прежде, во многих фильмах. Только враг мог посоветовать ему это. А врагов он обходил стороной. И «друга» с таким советом он не послушался бы. Социалистическое тоталитарное общество отвергло талантливого артиста. Я уверен, что у Савелия, лишенного, по существу, любимой работы, были дни и месяцы отчаяния, раздумий о дальнейшей своей судьбе, и он сам, самостоятельно пришел к выбору опоры, надежды на лучшее, к выбору веры, Бога, который поможет ему в трудные времена, которых он испытал уже немало.
Режиссер и друг Савелия, Марк Григорьевич Розовский, один из немногих людей, чьему творческому направлению и художественному вкусу по мере сил следовал артист, поначалу был поражен, узнав, что Савелий стал верующим человеком. Действительно, среди нас, так или иначе соприкасающихся с сатирой, это был первый случай ухода человека в религию иудаизма, всячески поносимую прессой и общественным мнением. «Он не был Иванушкой, не помнящим родства, в данном случае — еврейского, — вспоминает Марк Розовский. — Я был поначалу шокирован его поступком, поскольку чересчур неожиданным он был для меня, а потом даже восхищен». Ну а я узнал об этом совершенно случайно, когда Савелий был у меня в гостях. «Извини, мне пора ехать домой, — сказал Савелий, — двадцать минут пятого. Скоро начнется заход солнца. Я должен молиться». Сказал убедительно, уверенно, так, как это и должно было быть, и его спокойствие передалось мне. Он уехал, а я подумал, что Савелий уже такой человек, который может общаться с Богом. И пусть Бог даст ему удачи, убережет от навязываемых ему киноштампов.
В Штатах Савелий женился дважды. Первая его жена Марина (Фаина) Крамарова дает свое истолкование его религиозности, на мой взгляд, чересчур мистическое, но я обязан привести его. Марина пишет, что как-то с советской делегацией он попал в Египет. Гуляя по Каиру, заблудился. На одной из глухих заброшенных улочек набрел на лавку старьевщика. Среди хлама увидел необыкновенный медальон, на котором была изображена голова святого, купил. Вернувшись в Москву, показал медальон антиквару и специалистам в музеях, те признали в святом Моисея. Савелий истолковал это событие по-своему: Бог не зря послал его в Египет, не зря достался ему этот амулет, мол, Бог решил напомнить ему, что он — еврей и должен посещать синагогу.
В этой истории есть странная нелогичность. Неясно, почему Савелий лишь через несколько лет после поездки в Египет стал верующим. Может быть, скрывал это от властей, зная их негативное отношение к верующим и боясь потерять работу? Многих даже смутила его «внезапная» религиозность. Может быть, он перестал скрывать ее, когда его перестали снимать? Но с другой стороны, он отменял по субботам свои выступления в грандиозном шоу «Товарищ кино», вызывая гнев начальства, поскольку публика валом валила именно на Савелия Крамарова.
Не могу точно определить день и даже год, когда Савелий принял иудаизм, но могу без сомнения утверждать, что его вера была искренней, и не она одна послужила предлогом войти в конфликт с начальством и покинуть страну.
Зато помогла, кому требовалось, нанести еще один удар по Савелию, которого он никак не ожидал, не зная, что все религиозные конфессии в стране подчиняются Комитету по делам церкви, курируемому КГБ или просто-напросто являющемуся его подразделением. Савелий регулярно молился в синагоге, и, как более или менее состоятельный прихожанин, делал денежные взносы, необходимые синагоге для хозяйственных и других нужд. Был своего рода почетным прихожанином и имел личное постоянное место в молельном зале. Каково же было его удивление и возмущение, когда синагогальный староста объявил ему, что его место занято.
— Почему?! — изумился Савелий.
— Потому, что вы лишены этого места, — пробубнил староста.
— Этого? Дайте мне другое. Мне личное место предоставил сам раввин! — объяснил Савелий.
— Сам предоставил, сам лишил, — безапелляционно, как приговор, произнес староста, — не шумите, вы мешаете богослужению.
Позднее Савелий узнал, что последний не завербованный властями раввин служил в хасидской синагоге на Малой Бронной в 1936 году На следующий год его там не стало.
Первые конфликты
Савелий Крамаров запомнил слова Евгения Евстигнеева, как-то сказанные на совместной вечеринке: «Я не комик и думаю, что зритель ждет от меня не смешного, а остроты. В нашей жизни наряду с трагедией много смешного, и это та емкость, из которой я черпаю материал для образа. Одной краски всегда маловато». Савелий долго размышлял над этими словами и понял, что если ему удалось в некоторых ролях разнообразить характеры героев, показать их в развитии, то остроты — сатирической — в его героях явно не хватает. На яркость, выразительность, доведенную в образе до гротеска, ему не хватало и сил и мастерства, а остроты, глубины, философичности зачастую просто не было, не заложена она была в характер его героя ни автором, ни режиссером. Непревзойденным кумиром в умении работать с авторами и текстами Савелий считал Аркадия Райкина. Мысленно он разыгрывал сатирические сценки с перевоплощением, но попытки, даже в домашних условиях, повторить интонации, мизансцены Аркадия Исааковича приводили к плачевным результатам. Савелий понял, что Райкиным стать нельзя. У него свое, только ему свойственное мастерство, своя интеллигентность, высочайшая культура и главное — своя гражданская позиция. Аркадий Исаакович был советским сатириком, пытался сделать жизнь людей лучше, честнее, не подрывая основ строя, но столь остры и реакционны были иные его персонажи, что заставляли людей думать о правильности выбранного ими жизненного пути.