больно или нет… Русалок тоже пришлось размещать и рассаживать по сцене самим. И правду сказать: подводное царство вышло не худо. Русалка своим дивным пением произвела восторг. Слава Русалке! Слава Савве Ивановичу! Да, пожалуй, спасибо и нам — работникам!»
Васнецов, конечно, мог быть удовлетворен результатом своей работы. «Подводное царство» вышло действительно «не худо», даже более того — превосходно. Оно вызвало, как было уже сказано, благодарные аплодисменты публики. Режиссурой все мизансцены были тоже, видимо, хорошо продуманы и поставлены…
Но вот то, что Надежда Васильевна Салина своим пением на первом спектакле «произвела восторг» — тут Васнецову, по-видимому, память изменила. События прошлого и последующего, очевидно, слились воедино. Впоследствии, когда молодая певица освоилась со сценой, она, может быть, и «производила восторг», но дебют ее был неудачен. Настолько неудачен, что она едва добралась до дому и там уже горько сетовала, что стала певицей, а не модисткой или горничной…
То, что дебют был неудачен, понимали все. Сама актриса — о ней говорить не приходится — была в отчаянии, Савва Иванович тоже был недоволен.
— Вы, Надежда Васильевна, сегодня были не Наташа, а какая-то мордовка со станции. Отправляйтесь сейчас же домой, ложитесь и спите до завтра, по крайней мере до двенадцати часов дня.
И, обратись к матери, сопровождавшей Наденьку, приказал властно:
— Немедленно уложите ее в постель, ей необходимо отдохнуть.
А тут еще маэстро Труффи встретился у выхода и, хотя шутливо, тоже сделал нелестный комплимент:
— Сто такой? Так дэлить нельзя, вы пели, как сонный риба в мешке.
Так что, пожалуй, нельзя не согласиться с рецензентом «Театра и жизни», который в номере от 10 января дал отрицательный отзыв о пении Салиной.
Похвалы удостоена была лишь Любатович, певшая княгиню. Все же два года, проведенные в театрах, хотя и провинциальных, дали себя знать.
Но как же все-таки нам оценить первый публичный спектакль Мамонтовского театра — как победу или как поражение? Думается, что просто как первый урок в начатом большом деле обновления оперного театра.
Вторым спектаклем шел «Фауст», поставленный Поленовым. Поленов перед началом своего академического пенсионерства совершил поездку по Германии и влюбился в то, что осталось там от средневековья: в замки баронов и маркграфов, в рыцарские доспехи, висевшие еще на стенах замков, во все эти романтические атрибуты давно минувших эпох, и теперь создал постановку «Фауста», возрождающую средневековую Германию.
Но зрители не поняли его замысла. Они привыкли к зализанным декорациям и костюмам императорской оперы, к штампу, рутине, прочно вошедшим в их сознание. «Фауст» провалился. Провалился так, что шел при полном отсутствии публики. Савва Иванович спектакль все же не отменил, а объявил, что пусть это будет не спектакль, а генеральная репетиция. Еще одна. И пусть артисты играют и поют так, как если бы зрительный зал был набит до отказа.
Первый этот случай, когда артисты пели при почти пустом зале, оказался не последним. Зимин, который впоследствии сам содержал частную оперу и считал себя в этом деле продолжателем Мамонтова и его последователем, рассказывает, что, зайдя как-то в Мамонтовский театр с тремя приятелями (в тот вечер давали «Каменного гостя»), он оказался в совершенно пустом зале: он сам и его друзья были единственными зрителями и все же спектакль не был отменен. Артисты пели, бутафоры меняли декорации, гримеры гримировали — все это для четырех зрителей.
Только человек с такими железными нервами и таким упорством, как Мамонтов, человек, уверенный в правоте и конечном торжестве своего дела, мог не пасть духом.
И спектакли продолжались. Снова ставили «Русалку». Бедняга Салина была так потрясена своим провалом, что нужны были опять-таки упорство и воля Мамонтова, чтобы заставить ее все же исполнять партию Наташи (которую, пока Наденька не пришла в себя, передали Любатович).
И молодая певица не провалилась. Что-то переломилось в ней… Были аплодисменты. И Васнецов, как в первый вечер, разлохматил волосы и украсил их купавками. Только Труффи, улыбаясь, сострил:
— А сэгодня это завсем другой дэла. Сэгодня ви пэли, как живой риба в воде.
Наденька Салина улыбнулась, а Мамонтов, прощаясь, серьезно сказал:
— Наденька, сегодня я увидел в вас то, что является самым ценным в артисте: способность воплощаться в сценический образ.
Этими словами было многое сказано. В них — сценическое кредо Мамонтова; главное в артисте — не постановка голоса. Если голос дан природой, то постановка его — «дело наживное». Главное — способность воплощаться в образ. Главное — ввести в пение то, что вдохнет в него жизнь: элемент драматического спектакля — игру. Остальное приложится, ибо остальное — школа и практика.
По прошествии месяца после начала гастролей Частной оперы наступил великий пост, когда русским актерам нельзя было выступать.
На этот случай Савва Иванович загодя пригласил певцов-итальянцев. Задача была двоякая: занять театр во время вынужденного «поста» и дать молодым русским певцам предметный урок настоящего пения. Певцы-иностранцы были ангажированы не только на великопостные дни. У Саввы Ивановича была более широкая программа — соединить русских с итальянцами в одних спектаклях, заставить молодежь учиться у своих более компетентных в искусстве пения коллег. Приглашены были по рекомендации старинных миланских друзей пять итальянских певцов и певиц, не очень, признаться, высокого класса. Имена их ныне уже позабыты историей театра… Конечно, была еще одна цель приглашения итальянцев. Савва Иванович вынужден был позаботиться о возмещении, хотя бы частичном, финансового дефицита.
В своих неизданных воспоминаниях о Частной опере В. С. Мамонтов пишет, что «при этом заглазном, можно сказать, чисто случайном наборе итальянских артистов Савве Ивановичу повезло, и это обстоятельство поддержало настроение и придало ему бодрость».
Во всяком случае, и итальянцы частично «вывезли» оперу из финансовых затруднений.
Однако в запасе у Саввы Ивановича была еще одна русская опера, которой он хотел дать генеральное сражение и косной московской публике и императорским театрам, — «Снегурочка». Из-за нее, собственно, Васнецов и прожил все лето 1885 года у Мамонтовых.
В Абрамцеве он завершил художественную подготовку к опере. Все, правда, было решено раньше для домашнего спектакля в 1882 году, когда ставили «Снегурочку» как драму, и Васнецов «под вдохновляющим деспотизмом» (как сам он позднее выразился) Саввы Ивановича создал и декорации и костюмы и даже играл Деда Мороза. «Рисунки одобрены. Савва Иванович весело подбадривает, энергия растет. Собственными руками, — вспоминал Васнецов, — написал я четыре декорации. Пролог, Берендеев посад, Берендееву палату и Ярилину долину. Писал я их, понятия не имея, как пишутся декорации. До часу или до двух ночи, бывало, пишешь и возишь широкой малярной кистью по холсту, разостланному на полу, а сам не знаешь, что выйдет. Поднимешь холст, а Савва Иванович уже тут, взглянет ясным спокойным оком, скажет бодро, одушевленно: „А хорошо!“ Посмотришь — и впрямь как будто хорошо».
Декорации и эскизы костюмов, созданные Васнецовым, были настолько подлинны и в то же время откровенно сказочны, что даже для искушенного ока казались чудом. Так и веяло от них тем неповторимым весенним ароматом волшебной сказки, который — непонятно даже как — смог передать Островский словесными образами. Тогда же, в 1882 году, Репин, будучи в совершенном восторге от васнецовской постановки, пишет письмо Стасову и настоятельно рекомендует воспользоваться этими эскизами декораций и костюмов для оперной постановки в Мариинском театре. Но в Мариинском театре предпочли постановку Клодта, который выполнил ее, имея в виду не славянскую старину, а почему-то скифскую (затея совершенно нелепая, что отчасти признавал и сам Стасов).
Лишь в 1885 году решено было использовать васнецовские эскизы декорации и костюмов для оперной постановки в Мамонтовском театре.
Вернувшись летом 1885 года из Италии, куда он был послан А. В. Праховым перед предстоящей работой во Владимирском соборе, Васнецов поселился в Абрамцеве и еще раз заново сделал почти все: и эскизы декораций и эскизы костюмов, приведя их в полную гармонию.
Ему на этот раз помогло еще и то, что музей народного творчества, который существовал уже четыре года, стараниями Елизаветы Григорьевны и Елены Дмитриевны вырос необычайно: и резные и расписные детали народного зодчества, и ткани, и вышивки, и предметы одежды — все было к услугам Васнецова. Костюмы, хранящиеся в музее, подлинные, не созданные фантазией художника, стали костюмами актеров. Одежды, имевшейся в музее, оказалось недостаточно для всех исполнителей, и Савва Иванович послал абрамцевского старосту Алексеевича на его родину, в Тульскую губернию, откуда и были привезены в нужном количестве армяки, шапки, паневы, рубахи.
Специальные костюмы изготавливались лишь для артистов, исполнявших главные роли, да богатые боярские костюмы, которые, конечно, нельзя было купить в тульской деревне.
В создании костюмов и в исполнении их Васнецову во многом помогла Елена Дмитриевна Поленова.
В конце лета Васнецов уехал из Абрамцева в Киев, а Савва Иванович продолжал увлеченно проводить репетиции. 10 сентября он писал Васнецову: «Я работаю над „Снегурочкой“ и все больше и больше увлекаюсь музыкой. Есть балласт, но очень и очень много хорошего. К концу сентября, вероятно, она будет готова и должна составить в некотором роде эпоху для музыкальной Москвы, так говорят газеты, а не я.
Коровин кончает декорации Берендеевского посада — я не видел еще. Палата Берендеев почти была написана, но Левитан уехал, и, пока не вернется, ее не трогают».
Спектакль был назначен на 8 октября.
Савва Иванович, желая заинтересовать «Снегурочкой» передовую художественную общественность, пытался вызвать на премьеру Стасова, послал ему телеграмму: «8 октября на сцене Частной оперы идет первый раз „Снегурочка“ Корсакова, не решитесь ли приехать на этот день, считаю лишним говорить, насколько присутствие Ваше как заступника русского искусства благотворно повлияет на дух всех искренно и горячо потрудившихся. Мамонтов». Но попытка Мамонтова заинтересовать постановкой «Снегурочки» знаменитого художественного критика оказалась безуспешной, как и подобная же попытка Репина, предпринятая за три с половиной года до этого.