Савва Иванович, конечно, постоянный посетитель вернисажей. Художники старых школ возмущаются, критики недоумевают: ну что об этом писать? Написать, что дрянь? А вдруг через несколько лет окажется, что это гениально? Поди угадай! Увидев входящего Савву Ивановича, осторожненько подступают. Старик — он хоть и старик, а какой-то у него глаз такой: ни в ком еще не ошибся. По выставке проносится шепот: «Савва Иванович пришел».
Он ходит по выставке, слушает, что говорят, смотрит. Понимает, что ждут его слова.
— Горячи, — говорит он строго, — да, горячи, что и говорить. — Он хмурится. — Только… — на несколько секунд он умолкает и вдруг выпаливает: — Несомненно талантливые, шельмы.
И все чаще кроме «Савва Иванович пришел» слышится на выставках: «Сергей Саввич пришел». Подпись «С. Мамонтов» сразу сделала его известным человеком. Да, Сережа и талантлив оказался. Не зря ведь с детских лет и стихи любил, и пьесы вместе с отцом сочинял, и с художниками дружен был.
В 1904 году, когда началась война на Дальнем Востоке, Сергей Саввич отправился в Маньчжурию корреспондентом «Русского слова».
Потом — 1905 год. Сохранился документ, рассказывающий о том, как воспринял Мамонтов события революции: письмо, написанное Поленовым Александре Саввишне через месяц после смерти Саввы Ивановича: «Помню его другую сторону, назову ее политической вдумчивостью и, пожалуй, справедливостью. Это было в дни вооруженного восстания. Я зашел к Лизавете Григорьевне, там были Савва Иванович и Владимир Васильевич[99], говорили о статье Горького, где он доказывал, что мы ничего не сделали народу такого, что он мог бы нас благодарить. Савва Иванович всецело обращал это суровое обвинение на себя… „Мы перед народом виноваты“, — говорил он. Но другие старались доказать противоположное»[100].
Разговор этот произошел (согласно дневнику Поленова) 9 декабря 1905 года. Вечером того же дня Савва Иванович председательствовал на заседании Союза деятелей искусств, где обсуждался вопрос о содействии фабричным и деревенским театрам. Сохранилась групповая фотография деятелей союза, на которой Мамонтов и Поленов стоят рядом, обнявшись. Как постарел Савва Иванович за последние годы! И не узнать в этом старике того Мамонтова, которого восемь лет назад писал Врубель. Поленов рядом с Мамонтовым выглядит совсем молодцом, а ведь он моложе Саввы Ивановича всего на два с половиной года. Но, несмотря ни на что, Мамонтов держится отлично. Он еще полон энергии, полон желания работать и жить.
А потом дни пошли по-старому. Савва Иванович большую часть времени отдавал бутырскому заводу: гончарные круги, печи, рецепты поливы…
В 1906 году приехала из Петербурга младшая сестра Татьяны Спиридоновны Любатович — Анюта, а с ней подружка ее — Женечка Решетилова. Они окончили в Петербурге сиротский институт Николая I и должны были учительствовать в Торжке…
Впоследствии Евгения Николаевна Решетилова заняла значительное место в жизни Саввы Ивановича.
В конце декабря 1907 года произошло событие, заслонившее для Саввы Ивановича все остальное: в ночь на 27 декабря умерла Верушка. Молодая, полная сил и обаяния женщина, мать троих детей, любимица Саввы Ивановича, героиня стольких произведений русской живописи.
Она простудилась, простуда перешла в воспаление легких, и она сгорела за несколько дней.
Письмо Саввы Ивановича к Васнецову, где он пишет об этом горе, свалившемся на голову всей семьи, — потрясает. «Страшный удар судьбы постиг нашу семью. Дочь Вера Самарина в ночь на сегодня скончалась воспалением легких в Москве. Зная твое дружеское сердечное отношение к семье нашей, пишу тебе наскоро. Сейчас сидим на станции и ждем приезда Елизаветы Григорьевны из Абрамцева. Все мы в руках божьих.
Твой С. Мамонтов
27 дек. 907»[101]
Давно ли она, Верушка, трехлетней, сидела на коленях Тургенева, давно ли Васнецов написал ее глаза в своей «Аленушке», давно ли Антон Серов, еще молодой и безвестный, написал ее портрет, ставший и его славой и ее славой. Врубель лепил ее египтянкой, писал Снегурочкой. А потом Васнецов — с кленовой веткой, совсем расцветшей девушкой, — и подарил портрет этот жениху ее, Александру Дмитриевичу Самарину, совсем теперь убитому, раздавленному горем, которое еще, кажется, он не постиг в полной мере.
Хоронили Верушку в Абрамцеве, около часовни с телом Дрюши. Будет ли такая же часовня над ее могилкой? Станет ли теперь стараться Васнецов? А Врубель? Врубель в больнице и безнадежен.
Нет Верушки. Только холмик земли. В доме Самариных — портрет Васнецова, в Абрамцеве, у Елизаветы Григорьевы, — портрет Серова «Девочка с персиками». Какое счастливое было время: Верушка была девочкой, объедалась персиками из абрамцевской оранжереи, играла в казаков-разбойников, скакала на своей любимой лошадке.
А что у него, Саввы Мамонтова, остается в Бутырках? Память…
Опять, как и после смерти Дрюши, словно бы осиротела семья Мамонтовых. А Верушка оставила трех детей — трех маленьких внучат — Юшу, Лизу и Сережу. Их взяла к себе Елизавета Григорьевна, с ними забывала иногда свое горе.
Из художников чаще всего навещал Елизавету Григорьевну Серов. Этот с виду строгий, не склонный к проявлениям сентиментальности человек оказался самым сердечным, самым отзывчивым к чужому горю. Да и можно ли сказать здесь — чужое горе. Это было и его горе. «Хорошо помню, как Серов, потрясенный этим, — вспоминал на склоне лет Юрий Александрович Самарин, — навещал нашу бабушку, как удивительно ласково забавлял нас, искусно, как он это умел, вырезал бумажные фигурки зверей!!»
Поленовы, конечно, тоже бывали часто — они ведь родственники, и не зря Елизавета Григорьевна поселилась неподалеку от московской квартиры Поленовых.
А 25 октября 1908 года скоропостижно скончалась Елизавета Григорьевна. Хоронили ее тоже в Абрамцеве, рядом с могилой Верушки. Всего десять месяцев прошло, и опять удар. Опять друзья семьи Мамонтовых оплакивают потерю.
«Похороны ее собрали всю благодарную округу», — вспоминает Н. В. Поленов. Внучка Саввы Ивановича рассказывает — она была тогда еще маленькой девочкой, — что ярче всех запечатлелся в ее памяти Серов, горько плакавший над гробом Елизаветы Григорьевны. Когда его попросили нарисовать Елизавету Григорьевну в гробу, он долго всматривался в ее лицо и потом сказал сокрушенно: «Нет, не могу».
В конце марта 1910 года Савва Иванович поехал на юг, в Ниццу, где жила в это время Александра Саввишна с детьми Верушки. Из Ниццы — в Италию, в Неаполь.
Был на Капри у Горького. С Горьким Мамонтов познакомился в сентябре 1900 года у Станиславского. Инициатором знакомства был Горький. Станиславский писал Мамонтову 27 сентября: «У меня к Вам просьба. Вами интересуется очень Горький (писатель), который будет у меня завтра обедать.
Не соберетесь ли Вы?
Мы всей компанией отправляемся в наш театр смотреть „Грозного“. Может быть, и Вы присоединитесь к нам».
О том, что знакомство состоялось, Горький сообщал в письме к Чехову. О посещении Мамонтовым Капри Горький пишет в своих воспоминаниях о Гарине-Михайловском: «Савва Мамонтов, строитель Северной дороги, будучи на Капри уже после смерти Н. Г.[102], вспомнил о нем такими словами:
„Талантлив был, во все стороны талантлив. Даже инженерскую тужурку свою талантливо носил… А Мамонтов хорошо чувствовал талантливых людей, — добавляет Горький, — всю жизнь прожил среди них…“» И тут же ставит в заслугу Мамонтову то, что он поддержал Шаляпина, Васнецова, Врубеля.
Отдохнув, поправив здоровье, Савва Иванович опять зарядился энергией. Остановился в Берлине, начал вести переговоры о строительстве железной дороги. «Я здесь верчусь среди финансистов и веду переговоры об осуществлении жел. дороги, — пишет он на обороте своей фотокарточки своему другу Е. Н. Решетиловой. — Веселого мало, да и вопрос не в веселье, а в деле».
Это пишет человек, которому без малого семьдесят.
В России он не раз пытался начать новое дело, но все неудачно. Однажды ему предложил заняться железнодорожным строительством Витте. Это предложение Савва Иванович отверг. Как-то встретился с Владимиром Сергеевичем Алексеевым, братом Станиславского. Тот побывал в Средней Азии, затащил Савву Ивановича к себе, угощал необычайным виноградом, чарджуйскими дынями. Савва Иванович загорелся желанием построить дорогу на юг, в Туркестан, как тогда называли этот край. Ездил в Петербург, хлопотал, но ничего не получилось. Ничего не получилось и в Берлине.
В конце лета он был уже в Москве. Опять жизнь потекла медленно, размеренно. Впрочем, бутырский завод работал исправно, хотя молодежи там уже не было. Все разбрелись — кто куда. Постоянными посетителями были скульптор Букша, художник Тупицын. Вот и все. Из старых друзей только Поленов приходил.
12 января 1912 года Мамонтов пишет Решетиловой: «На днях был торжественный юбилей знаменитой актрисы Федотовой. Собралась вся интеллигентная Москва, приветствовать старуху. Много было адресов и речей. В конце вышел я и был неожиданно встречен энергичными и продолжительными аплодисментами всей залы. Значит, Москва меня любит, это хорошо».
А через год, в феврале 1913 года, событие печальное: «Понес я очень тяжелую утрату — умер мой младший внук Сережа Самарин, которого я очень любил».
Опять похороны в Абрамцеве. Сережу похоронили около Верушки, в ногах у нее.
Зиму Савва Иванович прокашлял, все собирался лечиться. «Надо заняться здоровьем, иначе скоро уйду в Елисейские поля». Врач советовал принимать йод, уехать на юг. Савва Иванович все собирался, но потом становилось легче, и он оставался в Москве.
Весной 1914 года во флигеле при заводе поселился Сергей Саввич со своей женой.
Сережа занялся садом, цветником; Савва Иванович радовался: летом будут цве