в сейчас же дать заказ Врубелю для Нижегородской выставки – написать два панно для оформления художественного отдела. Кроме того, он говорил уже с Морозовым и рекомендовал ему Врубеля как художника и скульптора, который сможет написать для его особняка панно и сделать скульптуру для лестницы.
Забела, хотя и согласилась стать женой Врубеля, опасалась все же, что у художника – уже немолодого – нет никакого имени, деньги бывают от случая к случаю, а когда бывают, он совершенно не бережет их и они исчезают у него с непостижимой быстротой.
Мамонтов очень быстро рассеял ее сомнения и даже настаивал на том, чтобы тут же, в Петербурге, состоялась свадьба, а он будет посаженным отцом. Но план этот расстроился: Мамонтову пришлось срочно уехать, а Забела поехала в Рязань к матери. Врубель приступил к работе над панно для Нижнего Новгорода. Он снова поселился в Москве в доме Мамонтова, где Коровин писал панно для «Северного павильона».
Мамонтов был очень доволен, видя, что дела у обоих художников идут успешно, был доволен, что в Петербурге удалось сблизиться с Шаляпиным и заручиться его согласием петь в Нижнем. Он даже написал письмо Надежде Ивановне в Рязань, поторапливал, видя, что Врубель нервничает. Но Надежда Ивановна медлила, хотела, чтобы Врубель все же окончил панно, а потом уж можно будет затевать свадьбу.
«Милый и многоуважаемый Савва Иванович, – писала Забела. – Не могу Вам ответить на Ваш вопрос, все зависит от Михаила Алекс[андровича] и от окончания его работы, я вернусь из Рязани на Святой неделе и даже, может быть, раньше и готова тогда сыграть свадьбу.
Очень Вам благодарна за удивительно благотворное действие на Михаила Ал[ександровича], при Вас он и работает и носа не вешает на квинту, все, что Вы ему говорили, совершенно верно, пожалуйста, почаще его пробирайте, а то вдруг ревновать вздумал без всякой причины. Надеюсь, до скорого свидания, очень жалею, что мне не удалось с Вами свидеться. Вы как-то умеете удивительно устраивать дела, заставляя людей действовать, и наталкиваете их же на настоящую дорогу, мне в этом случае Вы оказали большую пользу.
Жму Вашу руку. До свидания. Н. Забела»25.
Но свадьба Врубеля так и не состоялась весной. Надежда Ивановна в Москву приехала, пробыла там несколько дней и уехала с матерью за границу, куда был приглашен Врубель венчаться. Но только после того, как будут окончены панно и для Мамонтова, и для Морозова. Вскоре картоны для нижегородских панно были уже готовы и очень нравились всем, кто их видел, – и Савве Ивановичу, и Поленову, и Васнецову, и Коровину, и Серову.
Мамонтов с Врубелем и Коровиным отправились в Нижний, где Врубель занялся переписыванием своих работ на большие полотна, которые должны были быть установлены в верхней части художественного павильона. Одно из этих панно изображало встречу Вольги с Микулой Селяниновичем, второе – сцену из «Принцессы Грёзы». Эти панно, конечно, нельзя рассматривать как иллюстрации, – это создания, навеянные произведениями литературы, которые были близки Врубелю, создания, равноценные по своей художественной значимости самим произведениям, а уж если говорить о «Принцессе Грёзе», то здесь творения Врубеля превосходят пьесу Ростана. Сейчас это уже не требует доказательств, но тогда, увы, это сознавал лишь очень небольшой круг людей. Поэтому не удивительно, что, когда панно были уже в работе, комиссия Академии художеств, приехавшая принимать художественный отдел, пришла в ужас, настолько работы Врубеля не отвечали привычным представлениям академиков о том, какой должна быть декоративная и монументальная живопись, и единогласно постановила убрать панно из павильона искусств. Врубель был раздосадован, хотя и казался внешне спокойным, Мамонтов же пришел в ярость: доколе будут эти заплесневелые чиновники от искусства распоряжаться судьбой художников, доколе будет их суд безапелляционным?
Савва Иванович дал себе клятву, что Врубеля он отстоит любой ценой. Он бросился к Витте, объяснил ему, что представляет собой Врубель. Понял Витте или нет, но помочь обещал.
А пока… пока Врубелю невозможно было работать – негде. Да и второй заказ – морозовский – ждал его в Москве. Савва Иванович уплатил Врубелю пять тысяч – таких денег Врубель еще никогда не получал за свои произведения, – а сам обратился к Поленову, прося его вместе с Коровиным завершить работу по эскизу Врубеля. Поленов, конечно, согласился – могло ли быть иначе?!
«Савва и Константин упросили меня взять на себя окончание врубелевских панно, – писал Поленов жене. – Они так талантливы и интересны, что я не могу устоять».
Мамонтов написал Врубелю письмо, спрашивал согласия его как автора. От Врубеля тотчас же пришла телеграмма: «Польщен мнением Василия Дмитриевича о работе и тронут его великодушным предложением, согласен. Врубель».
Но, пожалуй, не меньше Врубеля рад был Мамонтов. Он опять заручился обещанием Витте добиться того, что панно будут водворены на свое место в художественном отделе, и написал Поленову длинное письмо, кончавшееся словами: «Я буду в Москве в пятницу, пожалуйста, повидай меня днем, ибо вечером я выеду в Петербург.
Коровин завтра едет в Москву с холстами.
Крепко обнимаю тебя, дорогой мой старый и верный друг. Будь здоров и бодр!
Твой С. Мамонтов».
Недописанные панно были привезены в Москву, и Поленов, человек необычайного такта, решил все же еще раз поговорить с Врубелем, сказать ему, что он, Поленов, работает просто как копиист-исполнитель. Впрочем, предоставим слово самому Поленову, который очень колоритно описывает все это в письме к жене: «…я люблю работать у Саввы в доме, когда там носится художественная атмосфера. Первым делом, когда я приехал, я пошел к Врубелю и с ним объяснился, он меня чуть не со слезами благодарил. Потом Сергей передавал, что Врубель совершенно ожил, что он в полном восторге от того, как дело повернулось. Я с ним сговорился, что я ему помогаю и только оканчиваю его работу под его же руководством. И действительно, он каждый день приходит, а сам в это время написал чудесные панно „Маргарита и Мефистофель“. Приходит и Серов, так что атмосфера пропитана искусством… Время от времени эти панно развертываются на дворе и там работаются».
Нижегородские панно были благополучно окончены, так же как и те, которые Врубель писал в доме Морозова. Коровин помог ему окончить и скульптуру для лестницы, и Врубель, получив деньги, укатил за границу, в конце июля обвенчался и уехал с женой в Люцерн, где провел свой медовый месяц.
Какова же, однако, судьба панно для Нижегородской выставки? Поездка в Петербург, о которой Мамонтов упоминает в письме к Поленову и которая должна была состояться тотчас же по приезде в Москву, касалась именно этого вопроса. Витте обещал Мамонтову уладить дело. Вице-президент Академии художеств И. И. Толстой не рискнул посылать новую комиссию, Витте обратился к президенту – великому князю Владимиру Александровичу, тот предложил Витте самому добиться «Высочайшего повеления» на открытие в официальном павильоне искусств опальных панно Врубеля. И завертелись колеса громадной государственной машины. Письма официальные и частные, письма чиновников и художников, собранные воедино и хранящиеся теперь в архиве, составляют два огромных тома. И результатом всей этой оживленной переписки было то, что первоначальный приговор остался в силе: врубелевские панно были изгнаны.
И надо сказать, что чиновники от искусства не просчитались, ибо посетивший выставку тотчас же после коронования Николай II отозвался о панно с неодобрением – вкусы молодого государя отличались ординарностью (впрочем, они не изменились и впоследствии)26.
А панно были все же выставлены. Мамонтов с обычным в таких случаях упорством и планомерностью однажды задуманное и твердо решенное доводил до конца. Он решил на свои средства построить павильон специально для врубелевских панно.
«Я видел Савву Ивановича в день генерального сражения с комиссарами выставки: в день принятого решения о постройке павильона, – вспоминал много лет спустя Станиславский. – К вечеру боевой пыл остыл, и Савва Иванович был особенно оживлен и счастлив принятым решением. Мы проговорили с ним всю ночь. Живописный, с блестящими глазами, горячей речью, образной мимикой и движениями, в ночной рубашке с расстегнутым воротом, освещенный догорающей свечой, он просился на полотно художника. Полулежа на кровати он говорил о красоте и искусстве»27. Павильон был построен со скоростью необычайной, вырос буквально «по щучьему велению», как любил выражаться Савва Иванович. Над входом в павильон была сделана надпись: «Выставка декоративных панно художника М. А. Врубеля, забракованных жюри императорской Академии художеств».
Вход был свободный. И это обстоятельство, как и интригующая надпись, привлекли в павильон Врубеля массу народа. П. Н. Мамонтов в своих воспоминаниях пишет, что «публика целый день толпилась… у эффектно освещенных панно, любуясь изображением русского пахаря Микулы Селяниновича с сохой в поле и подъезжающим к нему былинным богатырем Вольгой Всеславичем. Восхищались яркостью, солнечностью, жизнью красок „Принцессы Грёзы“. Талант явно победил». Платон Николаевич Мамонтов писал эти воспоминания лет пятьдесят спустя после того, как произошли события, писал в комнате, из окна которой видна была изразцовая «Принцесса Грёза» на здании «Метрополя», и явно запамятовал, какой скандал разразился на выставке, когда павильон Врубеля был открыт.
Во-первых, пришлось закрасить последние пять слов, что были написаны над входом. Во-вторых, зрители совсем не были в восторге от врубелевских панно. Даже такой художник, как Татевосян, ученик Поленова, увидев их в первый раз, объявил, что это «талантливое безобразие», и, лишь вглядевшись как следует, понял. «Я помню, что говорила публика, – писал об этих днях Коровин. – Что за озлобленная ругань, и ненависть, и проклятия сыпались на бедную голову М[ихаила] А[лександровича]. Я поражаюсь, почему это, в чем дело, какие стороны души, какие чувства, почему возбуждают ненависть эти чудные невинные произведения?»