Сам Константин Сергеевич в одном из писем говорил: «Я с братом учредили домашний кружок из сестер, братьев, товарищей и знакомых. Пришлось начать с одноактных пьес и водевилей».[313] В. П. Зилоти, которая часто общалась с Алексеевыми и смотрела их постановки, писала: «Исполнялись большей частью оперетки. У девиц (имеются в виду сестры К. С. Алексеева. — А. Ф.) были милые голоса и большие способности к сцене. У Зины — талант драматический, у Нюши — инженю;[314] у Кости же — громадный режиссерский дар и тонкий комический талант. Всего более осталось из тех годов в памяти моей исполнение в один и тот же вечер: «Мадемуазель Нитуш» и «Маскотта»; в первой — Зина, во второй — Нюша и в обеих — Костя. И сейчас слышу в ушах, как он в «Нитуш» в испуге бормотал: «Мать настоятельница, мать настоятельница».[315]
Пройдя через горнило двух любительских кружков, Константин Сергеевич твердо решил посвятить себя сцене. После окончания гимназического курса ему пришлось заняться делами фирмы, но наряду с коммерцией купеческий сын продолжал осваивать драматическое искусство. Впоследствии Станиславский вспоминал: «В то время считалось неприличным слишком близко подходить к театру, и потому, сгорая любовью к театру, желая учиться драматическому искусству, мне пришлось потихоньку от всей родни (но не от отца с матерью) поступить в театральное училище… Лавируя между конторским делом, которым я уже был занят тогда, и школьными обязанностями, мне пришлось поневоле запускать последние. Скоро выяснилось, что совмещение конторы с школой невозможно. Я вышел из театрального училища, сохранив благодарные воспоминания о Гликерии Николаевне Федотовой, с которой поддерживал знакомство, перешедшее теперь в долголетнюю дружбу».[316]
В 1888 году К. С. Станиславский вместе с известным русским актером, театральным педагогом А. Ф. Федотовым, а также художником Ф. Л. Соллогубом и оперным певцом Ф. П. Комиссаржевским основал Московское общество искусства и литературы. Оно было задумано как художественный клуб с драматическими и оперными спектаклями любителей, а также со школой. Но, поскольку в его стенах запрещались карточные игры, это негативно сказалось на финансовой стороне дела. Поэтому «…со второго года пришлось сократить задачи, ограничившись любительскими спектаклями и оперно-драматической школой. На третий год… Ф. П. Комиссаржевский и А. Ф. Федотов ушли из кружка. Мы сузились в маленький драматический кружок, скитались по разным частным квартирам и играли в Охотничьем клубе, который один отнесся к нам любовно. За 7 лет скитальческой жизни у нас образовался кружок, причем за отсутствием режиссеров и артистов на героические роли мне пришлось играть героев и режиссировать все спектакли». Иными словами, под началом Станиславского сложился кружок любителей, которые на протяжении 1890-х годов постигали азы театрального мастерства. В их число входили будущие знаменитости: М. П. Лилина, А. Р. Артем, В. В. Лужский, М. Ф. Андреева (с 1894 года) и др.
Сам Константин Сергеевич в рамках общества отрабатывал те принципы, которые впоследствии лягут в основу Московского Художественного театра. К моменту его образования Константин Сергеевич уже сложился как театральный режиссер, актер и педагог. Впоследствии Станиславский прославится и как автор всемирно известной актерской системы, которая получит его имя. Пока же, в конце 1890-х, Станиславский страстно мечтал «создать идеальный драматический театр из любителей».[317] Он считал, что, в отличие от актеров-профессионалов, любители свободны от стереотипов и потому именно они должны сыграть ведущую роль в реформировании театра.
В 1923–1925 годах Константин Сергеевич написал интереснейшие воспоминания, озаглавленные «Моя жизнь в искусстве». Мемуары Станиславского являются прекрасным источником информации по биографии не только МХТ, но и С. Т. Морозова в период его сотрудничества с театром. Будучи дополнены письмами Станиславского разным адресатам, а также речами, заметками и дневниковыми записями, они дают возможность увидеть довольно объективно написанный портрет мецената. Станиславский и Морозов, возможно, не всегда жили в мире, но оба они были выходцами из купеческой среды, оба всю жизнь искали художественную правду, оба были неутомимы в поисках собственного призвания. О Савве Морозове — крупнейшем и наиболее значительном меценате Художественного театра — Станиславский отзывается с неизменной теплотой и уважением, подчеркивая его колоссальный вклад в становление МХТ даже в такое время, когда это, казалось бы, было совершенно невозможно. Так, уже при советской власти на юбилейном вечере в честь Художественного театра, перед И. В. Сталиным, Станиславский произнес прочувствованную речь. В частности, он не побоялся упомянуть об огромном вкладе С. Т. Морозова в общее театральное дело и просил почтить память представителя «эксплуататорского класса» вставанием. И весь зал в едином порыве, включая Сталина, подчинился призыву гениального режиссера.
Владимир Иванович Немирович-Данченко (1858–1943), небогатый дворянин из украинского рода, также с детства увлекался театром. Как и Станиславский, к середине 1898 года он составил карьеру режиссера и театрального педагога, но, в отличие от Станиславского, имел литературные дарования. Гимназический товарищ Немировича-Данченко, А. И. Сумбатов-Южин, вспоминал, как он «в 1875 году гимназистом шестого класса вместе с товарищами, среди которых был Владимир Иванович Немирович-Данченко… снял на последние гроши пустую квартиру в Чугуретах (в Тифлисе), составил спектакль».[318] Потом Владимир Иванович из Тифлиса переехал в Москву, где в 1876 году поступил в Московский университет, но увлечения театром не оставил. В качестве театрального критика Немирович-Данченко работал в московских газетах. Ради подготовки к актерской карьере, а также ради театральной журналистики и литературы Немирович-Данченко забросил учебу. Его драмы («Последняя воля», «Новое дело», «Золото», «Цена жизни», «В мечтах» и др.) пользовались популярностью как в столичных, так и в провинциальных театрах.
Однако сам драматург после присуждения ему Грибоедовской премии за пьесу «Цена жизни» (1896) считал, что по справедливости эту награду должен был получить А. П. Чехов за написанную в том же году «Чайку».
Начиная с 1891 года В. И. Немирович-Данченко преподавал драматическое искусство в Музыкально-драматическом училище Московского филармонического общества (ныне ГИТИС). Как и Станиславский, Владимир Иванович полагал, что мечта об обновлении сцены неосуществима без нового актера, способного передавать стиль и мысли новой драмы.
По свидетельству Станиславского, «в 1898 году выпускался исключительный по подбору и качеству выпуск Филармонического училища. Из него легко было составить маленькую труппу».[319] В него входили И. М. Москвин, О. Л. Книппер-Чехова, В. Э. Мейерхольд и другие актеры, осваивавшие мастерство под руководством Немировича-Данченко. Это подтолкнуло педагога к решительным действиям. Тем более его уже давно беспокоила мысль, что «школа без театра — явление бесполезное и не стбит ею заниматься… Воспитанники должны расти при театре, в нем должны получать первую сценическую практику».[320] В итоге именно Немирович-Данченко стал инициатором «восемнадцатичасовой беседы».
Владимир Иванович также оставил воспоминания, которые вышли в свет в 1928 году под названием «Рождение театра». В отношении Морозова его воспоминания менее объективны, нежели мемуары Станиславского. Дело в том, что Владимир Иванович на протяжении длительного времени находился в ссоре с Морозовым, часто не понимал или не желал понять мотивов его действий. То ли сказалась разница в социальном происхождении, то ли дело было в несовместимости двух одинаково самолюбивых характеров. Обиды, которые ему вольно или невольно причинял Морозов, режиссер помнил на протяжении многих лет. Еще большим пристрастием по отношению к Савве Тимофеевичу отличаются письма Владимира Ивановича разным лицам. Особенное влияние его взгляды оказывали на его любимую ученицу О. Л. Книппер-Чехову и ее мужа А. П. Чехова, поэтому те нередко оценивали действия Морозова с предвзятостью. Будучи литератором, Немирович-Данченко создал весьма интересный портрет купца, но всё же относиться к его оценкам деятельности Морозова следует с большой осторожностью.
K. C. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко были очень разными — как по происхождению, так и по характеру — людьми. По свидетельству современников, К. С. Станиславского любили, считали душой и совестью коллектива. Немировича-Данченко уважали за организаторский талант и причастность к миру серьезной литературы. Несмотря на эту разницу, они с одинаковым упорством стремились к общей цели. Оба с детства буквально бредили театром. У обоих за плечами имелся большой опыт преподавания актерского мастерства. Наконец, что немаловажно, у обоих была собственная группа талантливых учеников. В ходе знаменитой июньской беседы двух театральных деятелей было решено объединить две группы артистов. Таким образом, составилось ядро труппы будущего театра; на подготовку к открытию отводился один год.
По словам Станиславского, в этот день были раз и навсегда распределены функции между ними как соучредителями дела. Помимо общего руководства каждый из них исполнял еще ряд обязанностей. Режиссерскую роль они разделили между собой, в то же время Станиславский являлся актером, а Немирович-Данченко решал вопросы репертуара. «Зашел вопрос о литературе, и я сразу почувствовал превосходство Владимира Ивановича над собой, охотно подчинился его авторитету, записав в протокол заседания, что признаю за моим будущим сотоварищем по театру Вл.