Он возвращался домой в приподнятом настроении. Наивная мысль мелькнула: «А не помириться ли, в очередной‑то раз, с Зинулей, да не сотворить ли еще одного Савенка?» Право, пять лучше, чем четверо.
Даже не огорчило, что не встретили. Никто, кроме тех же скрытых полицейских морд. Чинно от Николаевского вокзала сопровождали. Делать им нечего.
Впрочем, как и барону Рейнботу. Но и его басовой гуд в глубине первого этажа не задел нервы. Пускай его побасит! Что за жена, если никто за ней не ухаживает?
В конце концов, и она поднялась на второй этаж.
— Ах, Саввушка, ты уже возвернулся?
Он к тому времени успел отобедать у себя в кабинете, вздремнуть на диване.
— Вернулся, Зинуля, как видишь. — Приложился к щеке, которая пахла почему‑то гаванской сигарой. — Не скучала эти дни?
— Когда скучать! — игриво потупилась она. — Барон возил в казармы, где пороли университетских студентов. — Стыдно сказать, без штанов.
— Барон‑то?
— Фи, Саввушка! Студенты, стало быть.
— Стало, стало. Извини, Зинуля, я доктора пригласил.
Не спросив, зачем ему потребовался доктор, она крутанулась тяжелым бархатным подолом, и вроде как без особой обиды. Не шпульница двадцатилетней поры, а шпулькой же и унеслась вниз. И самое время: через все перекрытия и стены несся недовольный зов:
— Свет-Зинуля, что же вы?
Ага, барон требовал, видимо, с полным своим правом. Савва Тимофеевич расхохотался: «Славно! Если для мужа — Зинуля, так как откажешь барону, да еще свитскому генералу, который имеет честь обедать в покоях государыни — императрицы? Спасибо, что до шпульницы нисходит».
Но всласть посмеяться не пришлось: доктор. Он, университетский медведь. Годы шли, но что станется с медведищем? Разве что еще больше синеет нос да расползается под жилеткой брюхо. Эка беда!
— Мое нижайшее Савве Тимофеевичу. Опять нога? Не застудились ли в этих проклятых поездах?
— Мое почтение, господин Богословский. Не устали ли?
— Куда уставать? Вечер да ночь — и сутки прочь! Новые начинай.
— Не поздненько ли начинать? — Савва Тимофеевич глянул на свои скверные никелированные часы, которые опять забыл в Париже заменить. — Ого, пятый уже! Самое время.
— Самое, самушка Савва.
— Помедведимся. — Он нажал кнопку электрического звонка. В огромном каминном зале было с пяток таких кнопок закамуфлировано-благое изобретение инженера Красина.
Дворецкий как на крыльях взлетел по лестнице.
— Семен, камин прикажи. и все, что к камину полагается.
— Не напрягайте свои мысли, Савва Тимофеевич, — с радостным ответом хлопнул тот в ладоши, сбегая вниз по лестнице, мимо еще более резвых врубелевских русалок.
— Пока он там управляется, пройдем в приватный кабинет, — кивнул Савва нетерпеливому доктору. — Там и посмотрим мою ногу. Под медведя класть не будешь?
— Да я и сам заместо медведушки, — колыхнулся доктор-костолом. — П-шли, ваше степенство!
Так он всегда с купцами. А разве Савва Морозов уже не купец?
В ожидании каминных чар, добрую чарку он нашел и в рабочем стенном буфетце. Старый университетский костолом принял ее с должным почтением. Но прохлаждаться особо не стал — в отсутствие хозяина тут было не жарко, хоть и побулькивало в трубах паровое отопление. Знать, погонять кочегаров было некому.
Без докторской просьбы укладываясь на холодный кожаный диван, Савва пожаловался:
— Когда в седле — еще понятно, но чего же от безделья‑то нога разболелась?
— Ясное дело, все болезни от нервов. Пора бы знать, Савва Тимофеевич. Плесни еще, а потом мы твою ноженьку и помнем как следует.
— Плесни сам, — кивнул Савва на буфетец. — Иль дорогу забыл? Мне тоже немного.
Свой стопарик костолом мгновенно отправил в пасть, а Савва Тимофеевич не успел.
Камердинер, а за ним и истопник примчались. Оба ошалелые.
— Веревка!
— Бомба на вьюшке!
Гвалт — хоть святых выноси. Он оставил доктора-костолома в одиночку маяться у раскрытого буфетца и вышел в каминный зал. Книжные шкафы, большой гостевой стол благоразумно были отодвинуты от камина. Остались только орехового дерева низенький стол, да три коврами застланных кресла. Над каминной вьюшкой болтается крепкая, крученая бечева!
— Что еще такое?
— Коробка на вьюшке!
— Обернуто что‑то!..
— Да что — бомба же, говорю!..
Это уже дворецкий, оттолкнув истопников и камердинера, подал голос.
С улицы, потрясая поднятым кинжалом, несся по лестнице черногорец Николай.
Кажется, шутить не приходилось. О бомбах кое‑что и Савва Морозов знал. Не на его ли денежки молодцы Бориса Савинкова грохнули главного жандарма Плеве?
Но то не ненавистный Плеве, то кареты министров и губернаторов. При чем здесь фабрикант Морозов?
Едва удержал Николая, который взмахом кинжала чуть было не полоснул по дурацкой бечеве.
— Нэ! Кто обижай хозяина?!
Савва Тимофеевич обнял его за могучие, верные плечи и тихонько оттолкнул:
— Никто не обижает. Иди, Николай, к дверям. Если и будет обида, она войдет через двери.
— Нэ войдет!
Николай с топотом унесся обратно, врублевские русалки испуганно вздрогнули.
— Ничего здесь не трогать, — отходя к телефону, велел Савва.
Ничего не попишешь, надо звонить Трепову — такому же злокозненному жандарму, как и Плеве.
Обер-полицеймейстер самолично к аппарату, конечно, не подходит. Адъютанты толкутся в приемной. Хорошо, если дежурит та шельма, которая любит заливать глотку коньяком в морозовском кабинете. Узнает ли голос хозяина, да и захочет ли узнать?
Узнал‑таки!
— Какими судьбам, Савва Тимофеевич?
— Бомбовыми! Сам еще не уехал в Петербург?
— Собирается. Сейчас у себя дома. Я чем могу помочь?
— Снаряди‑ка, братец, ко мне побыстрее полицию. Какой‑то прохвост, кажется, бомбу мне в камин подложил!
— Ай-ай-ай, Савва Тимофеевич! Наши гаврики — аллюр три креста к тебе!
Нет, капитан Джунковский все‑таки молодец. В укор генералу Рейнботу тоже ухлестывает за Зинаидой, ну и пускай. Все‑таки побаивается Морозова — как бы не подмочил его репутацию по своей горячности. Генерала Трепова в Петербург переводят — его прочат в адъютанты к великому князю Сергею Александровичу — царскому наместнику и правителю Москвы. Видимо, всерьез распорядился, потому что сейчас же встречные звонки пошли:
— Едут!
— Уже!
Строго говоря, ни Трепову, ни Джунковскому делать тут нечего. Поболтать кочергой в камине. если не грохнет. любой дурак сможет. Вот только не надерутся ли его подопечные в каком кабаке по дороге?
Нет, не надрались. В предвкушении, что у Саввы Морозова и получше пойло найдется. Целой оравой, гремя «селедками», на второй этаж взлетели. Во главе с самим капитаном Джунковским.
— Что?
— Когда?
— Где?!
Савва Тимофеевич бронзовой кочергой, с которой расхаживал по залу, ткнул в сторону каминной вьюшки:
— Осторожнее только. Кажется, дело нечисто.
— Не беспокойтесь, Савва Тимофеевич, — заверил Джунковский, — мы даже взрывника прихватили.
Из‑за спины его показался не кто иной, как бывший морозовский инженер — Леонид Красин!
Скромно, но изящно одетый, в шляпе и черных перчатках. Он кивнул хозяину, будто и не знавал никогда, но для него явно сказал:
— При полицейском управлении создан антитеррористический отдел. Да, после убийства несчастного генерала Плеве. — чуть заметная улыбка незримо для других в бороде погасла. — Я ведаю разминированием всяких опасных игрушек. Господа! — кивнул своим.
— Прошу всех отойти в дальний угол.
Савва только что распорядился, чтоб полицейские оглоеды, прежде чем подступить к камину, выпили и закусили. Они не чванились. Как же! У Морозова да не выкушать законную чарочку? Сейчас пришлось с рюмками и бутербродами отбегать в безопасное место.
Савва Тимофеевич, конечно, остался у камина. Как же, хозяин!
— Вот, обслуживаю. — был тихий шепот. — Одни ставят бомбы, другие их обезвреживают. Хозяин! — до приказа возвысился голос. — Извольте и вы отойти в сторону.
Савва Тимофеевич отошел к толпящимся следователям и «селедочникам» и тоже принял поданную Джунковским чарку, думая: «Ну дела! Красин. и в полиции?»
Между тем тот осторожно снял с вышки картонную коробку — и мелким-мелким, кошачьим шажком двинулся в сторону лестницы. Кажется, он знал, что это такое. Шествие во двор добрых десяток минут продолжалось. До глухого каменного дровянника — был там когда‑то погреб, но его засыпали, а стенам нашли новое применение. Инженер колдовал под прикрытием этих стен. Тем не менее, все толпились поодаль, наблюдая за инженером. Когда он закончил, то позвал:
— Господа, извольте удостовериться.
Он держал в руках запаянную стеклянную колбочку, наполненную какой‑то жидкостью. На дне колбочки лежал порядочный кусок свинца.
— Это взрыватель, господа. Соляная кислота, обычный сахар, кое‑что еще добавляется. Свинец? Стоит встряхнуть колбу, как свинцовое грузило разобьет ее, образуется гремучая смесь, от которой и сдетонирует динамит. Сам по себе детонатор не опасен, — размахнулся и швырнул колбу шагов на десять.
Раздался хлопок, не громче того, если бы взорвали пару охотничьих патронов.
— Елочная хлопушка!
— Чем забавляются немытые террористы!..
Инженер, смахнув напряжение с лица, — видно, эти полчаса дались ему нелегко, — достал портсигар, одну перчатку сбросил, закурил и повеселевшим голосом откликнулся:
— Да, это только взрыватель. Но динамиту в коробке. — Он развернул завязанный в холщовую тряпицу сверток. — Этого динамиту хватило бы, чтоб весь особняк господина Морозова разнести вдребезги. Думаю, досталось бы домам и на соседней улице. Серьезные шалуны тут баловались!
— Да? — Барон Рейнбот выскочил во двор без шубы. — Шалости? Страсть, как люблю пошалить!
Он схватил оставленный на земле довольно тяжеленький сверток и, дурачась перед выглянувшей с крыльца Зинаидой Григорьевной, запустил на крышу.