А все потому, что в это время Кирилл Белозерский уже был духовным отцом князя Андрея Можайского — младшего брата Юрия и его соседа по уделам. Князь же Андрей был полностью починен брату Василию. «Репутация» у Юрия была такова, что даже переписка с ним могла стать роковой для того, кто на нее решится. В этом смысле никакие авторитеты уже в расчет не брались. И Кирилл Белозерский это хорошо понимал. Вот почему в его ответе Юрию есть довольно горькие для князя слова.
Юрий просит о духовном покровительстве. А настоятель Белозерского монастыря отвечает: «А что, господин князь Юрий, писал ты ко мне, грешному, что, дескать, «Издавна жажду я увидеться с тобой», — так ты, господин, Бога ради не смей того учинить, чтобы тебе к нам поехать…» И еще добавляет для «усиления» отказа, что даже если князь приедет, то ему — настоятелю — придется покинуть монастырь, дабы с ним не встречаться. «Если ты поедешь ко мне, — пишет Кирилл. — Так что, господин, ставлю тебя в известность: невозможно тебе нас увидеть. Покинув, господин, даже и монастырь, пойду я прочь…»
Другой бы на месте Юрия просто обиделся, получив такой ответ. Но он продолжал помогать Кирилло-Белозерскому монастырю материально, «обильными милостынями», за что его потом и благодарили. Но самое интересное, что даже Кирилл признавал глубокие знания и духовную крепость, присущие князю Юрию. В том же послании игумену принадлежат строки: «Господин, слышу я, что божественное Писание ты совершенно разумеешь и читаешь».
Вот такие повороты судьбы пришлось пережить Юрию Звенигородскому после кончины Саввы, особенно в следующий после отпевания Сторожевского чудотворца год — 1408-й. Тогда брат Юрия — князь Андрей — попросил переехать к нему насовсем бывшего сподвижника Кирилла — старца Ферапонта, основавшего недалеко от Белоозера свой монастырь. И Ферапонт приедет и поселится в Можайске, основав здесь новый, Лужецкий монастырь. Альтернатива многим звенигородским идеям была налицо. А князь Юрий вдруг оказался в некоторой духовной изоляции.
Неожиданное одиночество, отсутствие сакральной поддержки после кончины Саввы Сторожевского в какой-то степени влияли и на авторитет Юрия среди народа. Это князь Василий и его сторонники прекрасно понимали. Отсутствие поддержки отцов и старцев подспудно означало в сознании людей, что власть у князя лишь мирская, но она — «без неба». А для русского человека того времени это была неполноценная власть. Нужны были доказательства небесного покровительства.
И в дальнейшем князь Юрий начнет проигрывать в глазах народа. Даже когда займет великокняжеский трон в Москве. Богатый, сильный, знающий, умный, терпеливый, да небесами не поддержанный!
Когда позднее начнутся так называемые «феодальные войны» (термин, оставшийся еще со времен советской исторической науки, однако успешно используемый и поныне), а также пойдет нешуточная борьба за наследство Дмитрия Донского, то князю Юрию будет сопутствовать удача и окружающие люди быстро поймут, что юридическая правота на его стороне. Но не более того. Многие не воспримут его притязания с моральной точки зрения. Москва перехватит инициативу в своем «духовном предводительстве». Моральная изоляция сделает свое дело. И никакие усилия, даже финансовые и военные, уже не спасут положения Звенигородского князя.
Ярким свидетельством и иллюстрацией этого служит история, когда князь Юрий не поехал в Москву после восшествия на великокняжеский престол сына Василия I — малолетнего Василия Васильевича. Он уехал в Галич и отказался участвовать в кремлевских торжествах. Сил у него было достаточно, чтобы разметать московскую рать и немедленно сесть на трон. Но он не стал этого делать физически, а предложил противникам самим убедиться в его преимуществах. И для этого выбрал необычный способ, организовав нечто вроде массового представления или военного парада.
Можно себе представить — сколько стоило (буквально — в материальном смысле) для удельного князя создать новую униформу для всей своей многочисленной дружины, которую, судя по летописи, он полностью переодел, перевооружил и экипировал. А затем — выстроил ратников вдоль дороги на Галич (на немалое расстояние!), дабы поехавший в его сторону посол из Москвы, преемник Киприана — митрополит Фотий, увидел всю эту военную мощь.
Митрополит заметил показанную силу, но позволил себе едкие и унизительные высказывания, которые поразительно не соответствуют тому, что до этого было известно нам о Юрии, а также о его военных заслугах. Он сказал так: «Не видах столико народа в овечих шерстех, все бо бяху в сермягах». Фотий смеялся над тем, во что была одета звенигородская дружина: мол, видно, что средства у князя есть, а выглядят его воины все равно бедновато, а значит, и армия слаба. Ничего себе «сермяги»! У Москвы тогда и такого не было! Да и кто себе мог позволить выстроить вдоль многоверстных дорог ратников в таком количестве, к тому же одетых «по форме», пусть даже и в «шерстех»! Как ни старался Фотий умалить войско Юрия, но не сумел он стать предсказателем, потому что юрьевские полки ни разу потом не будут биты дружинами великого князя Василия II.
Духовное лицо, митрополит, смеялся в тот момент над тем, кто по праву являлся наследником Дмитрия Донского, кто был крестником Сергия Радонежского и духовным сыном Саввы Сторожевского. Кто построил новые соборы в Звенигороде и Троицком монастыре, кто победил громаду Волжской Булгарии и не знал поражений в баталиях.
На этот смех князь Юрий не ответил ничего. Он умел прощать обиды. Но поразительно, как быстро менялись времена! И как незаслуженные оскорбления становились почти историческими аксиомами…
Женитьба на Анастасии — дочери великого князя Смоленского Юрия Святославича, осуществленная в 1400 году, давала возможность Юрию Звенигородскому и его потомкам стать потенциальными претендентами и на великокняжеский престол Смоленска. А то, что этот город и само княжество «прихватили» литовцы, которые многие годы считали это крайне необходимым, ведь Смоленск всегда играл роль ключа, с помощью которого можно было отпереть двери прямо в Восточную Русь, делало отношения Юрия со своим старшим братом еще более сложными. Василий, как мы помним, был мужем дочери великого князя Литовского, а Юрий теперь — дочери великого князя Смоленского. Кому был более важен и выгоден захват Витовтом Смоленска? Наверное, не имеет смысла комментировать — кому.
Другое дело — стал ли Юрий делать что-нибудь в то время против своего брата. И делал ли. Скорее всего — нет, так как он чтил договор с братом и завещание своего отца — Дмитрия Донского («А дети мои молодшая, братья княжы Васильевы, чтите и слушайте своего брата старишего, князя Василья, в мое место, своего отця»). И известно, что Юрий выполнит свои обещания перед отцом до конца, в особенности — вплоть до кончины матери — вдовы Донского Евдокии. Перед ее лицом он никак не мог нарушить клятвы, данной отцу на его смертном одре. Но… обещания эти мог легко нарушить старший сын Василий, не оказывая необходимого сопротивления Витовту, находясь в некотором роде «под колпаком» у своей жены Софии. Ее своенравный и твердый характер еще проявится позднее, после смерти Василия, во время выяснений — кому править на Руси.
И сейчас, подчиняясь своей супруге, Василий «сдает» Смоленск литовцам, нарушая следующий после вышеупомянутого постулат завещания своего отца: «А сын мой, князь Василий, держит своего брата, князя Юрья, и свою братью молодшюю в братьстве, без обиды». Как же «без обиды», если брат женился на дочери того, у кого просто прямо перед свадьбой отняли великое княжение — одно из самых больших и исторически важных княжеств на Руси.
А было ли это случайностью? Не поспешил ли с захватом Витовт, когда узнал от Василия или его жены о том, что Юрий Дмитриевич предполагает жениться на Анастасии — дочери смолянина Юрия Святославича. А сильный Юрий Звенигородский — это уже не слабовольный экс-смоленский правитель (его будущий тесть). Возьмет все в свои руки, причем по закону, и не видать литовцам Смоленска.
Теперь же возвратить княжество своей жены для Юрия Звенигородского — значит пойти не только против Литвы, но и против своего брата. Вряд ли он сделает такое, этот законник и правдолюб!
И они оказались правы. Он не пошел против брата. Литовская политика не подвела. Смоленская карта была разыграна как «по нотам». Великое княжество Смоленское вернется в лоно Руси только столетия спустя, уже не будучи «великим». И даже когда в XVII веке царь Алексей Михайлович окончательно отобьет Смоленск у поляков, то сделает это с иконой Саввы Сторожевского, не случайно и символически взятой им в трудный военный поход. Надо было поставить точку в вековом споре. И она была поставлена — в виде снятых с башни освобожденного Смоленска часов с колокольным боем и поставленных государем на вершину звонницы Саввино-Сторожевского монастыря. Символически это отображало Время, потерянное Звенигородом, способным управлять великим княжеством Смоленским. Это было возвращение отнятого, пусть даже в ритуальной форме.
Но тогда, в начале XV века, ничто не могло помочь князю Юрию и старцу Савве восстановить справедливость. Ничто, кроме новой междоусобной войны. Но, как известно, они никогда, ни разу даже не совершили подобной попытки. Не известно также ни одного словесного упрека по отношению к брату или упоминания об этом в документах.
Правдолюбцы-звенигородцы, как это чаще всего бывает в истории, оказались в проигрыше. Но в «небесной истории» — тот, кто был последним, становится первым (вспомним напоминание об этом в Писании). По отношению к Савве Сторожевскому это Евангельское правило ныне вполне восторжествовало. В скором времени, можно надеяться, восторжествует и в связи с именем князя Юрия Звенигородского.
История успеет расставить некоторые точки над «i», Юрий Звенигородский станет великим князем и фактически побывает на Московском троне, правда очень короткое время. При этом он не станет мстить своим братьям и племяннику-наследнику. Даже наоборот, однажды получив власть, он отдаст ее затем Василию II добровольно. Но племянник сам уже был полон мести. А потому Юрий вернется в Москву вновь, уже в 1434 году.