ор с его сыном — Федором Ольговичем (договор был подтвержден грамотой Василия I), что окончательно связывало ему руки. Ведь князь Федор, в отличие от своего отца, стал благоволить Литве, а не Смоленску, сводя на нет все усилия по сохранению Смоленска за Русью.
Упомянутая и весьма условная «просмоленская партия» к моменту окончательного захвата Смоленска литовцами в 1404 году уже совсем развалилась. Некому было ее поддержать. А «смолянин» Савва Сторожевский уже был в очень преклонном возрасте, чтобы влиять на такие события. В это время он практически уходит в скитское житье, отдаляется все более в своей келье-пещерке рядом с горой Сторожи, у основанного им монастыря.
Даже если еще могло все как-то восстановиться, или же могла продолжиться какая-то борьба за возвращение Смоленска, то им помешали другие события. Именно они совершенно бесповоротно перечеркнули все возможные на сей счет планы и усилия. О чем речь?
Потеряв в 1404 году Смоленск, Юрий Святославич отправился к союзникам по антилитовской оппозиции — в Новгород, где его приняли и даже дали во владение 13 городов. Затем он обосновался в Торжке. И тут — седина в бороду, бес в ребро — произошло событие, вошедшее и в светскую, и в церковную истории.
В Торжке поселился также изгнанный вместе с Юрием князь Семен Михайлович Вяземский. Жили они как друзья — душа в душу. Но вдруг Юрий Святославич страстно влюбился в жену князя Семена. Звали ее Ульяна, и она категорически отвергала любые ухаживания со стороны воздыхателя. Юрий привык получать свое. Однажды, в порыве отчаяния, он, получив очередной отказ от Ульяны, взял да и убил своего друга — мужа Ульяны, а затем решил силой овладеть ею самой. Женщина защищалась, как могла, даже ранила насильника ножом в руку и выбежала на улицу. Дальнейшее похоже на фильм ужасов. Разъяренный князь Смоленский догнал Ульяну, выхватил меч и изрубил ее буквально на куски, а останки приказал бросить в реку.
При нашествии ордынцев на Руси видали многое. Но такое преступление просто ужаснуло всех. Летописи повторяли потом одна за другой долгие столетия: «И бысть ему в грех и в студ велик и с того побеже к Орде, не терпя горького своего безвременья, срама и бесчестья». Вот почему оказался Юрий Святославич в Рязанской земле («в Орде», как тогда писали). Принял его здесь некий пустынник Петр, у которого князь исповедался в своих грехах, а затем, как утверждают поздние источники, скончался в монастырском покаянии. Ульяна же (под именем Иулиании) и ее супруг князь Семен были причислены к лику святых. Невинно убиенные за правду и за любовь издревле почитались в народе.
Если бы Юрий Святославич не «замарал» себя в связи с любовной историей и убийством, то кое-что в истории могло пойти по-другому. Но он был заклеймен позором от имени всей Русской земли. Вот почему князь Юрий Звенигородский и Савва Сторожевский не приняли к себе Юрия Святославича в последний год его жизни, хотя для Юрия он был тестем, да и Анастасия могла бы пригласить к себе отца. К этому можно добавить лояльность Звенигородского князя к брату Василию — великому князю, невозможность в то время портить отношения с Литвой, сильные позиции митрополита Киприана. И лишь только когда в 1406 году Киприан скончался, можно было бы пригласить Юрия Святославича в Звенигород. Но именно в это самое время он и натворил ужасных дел в Торжке, убил семью князя-друга и стал «злодеем» Руси. Только сбежав в Орду, а затем в монастырь под Тулой (по карте и это тоже была — Орда, где он мог чувствовать себя в безопасности), он сумел оправдаться перед потомками и даже, как раскаявшийся грешник, был признан затем… местно почитаемым святым. Таковы парадоксы русской истории и русской святости.
Мифы о Дубенском островеГипотеза 12
Они вглядываются, но не могут разобрать очертаний города Китежа.
Разговор на эту тему мы начали ранее — в главке данной книги «Двенадцать лет в Успенском?». Теперь настало время его продолжить.
А суть проблемы состоит в том, что на протяжении столетий существовал монастырь неподалеку от Троице-Сергиевой обители, основанный самим Сергием Радонежским по просьбе или даже по обещанию князя Дмитрия Ивановича Донского. И не просто монастырь, а памятник Куликовской битве. Князь сказал Сергию, что если вернется после сражения с Мамаем победителем, то «церковь устроит». Что и сделал. И принято было называть ту обитель — Успенский Дубенский монастырь.
Сергий поставил настоятелем в нем старца из Троицы — уважаемого и почитаемого. А имя старца сего — Савва, о чем и пишет Маркелл Безбородый. Со временем монастырь хоть и не стал очень известным, но пользовался вниманием паломников и почитался среди православного люда.
Так в чем проблема? — спросите вы. Ведь все складывается вполне ясно.
А вот в чем. Со временем этих монастырей, практически с одинаковыми названиями, появилось вдруг — два. Значительно позднее в документах и литературе они почему-то «размножились». Стали говорить, что будто еще с самого начала появилась не одна обитель, а две, и обе они были основаны и построены в одно время. Но самое главное — игуменами-настоятелями и в том и другом — были иноки по имени Савва. И хотя такое поразительное совпадение некоторыми историками и писателями воспринималось неоднозначно, даже в настоящее время продолжается спор о двух монастырях.
Для нас рассмотрение данного вопроса важно в первую очередь потому, что одним из настоятелей мог быть или был игумен Савва, будущий старец Сторожевский (именно так решил и Маркелл Безбородый, упоминая «сего блаженного Савву, о нем же повесть эта предлагается»).
Но ведь и другой игумен Савва — тоже существовал, он известен в предании как Савва Стромынский. И прах его покоился в стенах того самого Дубенского монастыря и почитался паломниками.
Вот и нужно нам понять главное — если монастырей было два (одноименных), то тогда и игуменов было два (одноименных), а значит, мы, наконец, можем открыть первую известную нам реальную страницу в жизни Звенигородского чудотворца. А если обитель была единственная, да и игумен был только один… то кто же он? В итоге мы можем получить либо подтверждение мифа, либо еще одно белое пятно в нашем жизнеописании.
Для любого биографа или составителя Жития важна каждая крупица информации. Так хочется верить: то-то или то-то могло бы происходить, случиться или просто быть. Для описания земного пути Саввы Сторожевского, как мы уже хорошо понимаем, любой факт важен вдвойне, мы и так практически по крохам собираем каждое упоминание о нем.
Но правда есть правда. И она стоит того, чтобы ее добыть. А значит — рассмотрим миф о двух монастырях со всех точек зрения. Может, он вовсе и не миф!
Самое первое из дошедших до нас упоминаний о Дубенском монастыре можно прочитать в наиболее старом из всех написанных на Руси житий преподобного Сергия Радонежского. Оно принадлежит перу Епифания Премудрого — одного из самых ярких мыслителей и писателей начала XV столетия. Епифаний знал преподобного Сергия лично, по-еле его кончины подробно расспрашивал о нем очевидцев, почти два десятилетия вел различные записи в своих тетрадях, прежде чем сел за работу. С момента кончины основателя Троицкой обители прошло совсем немного времени. Большинство современников хорошо помнили его, а значит — автору Жития просто невозможно было ни слукавить, ни приписать какого-либо вымысла. Он так отметил в своем предисловии: «Я горько опечален тем, что с тех пор как умер этот святой старец, пречудный и совершенный, прошло уже двадцать шесть лет, и никто не дерзнул написать о нем — ни близкие ему люди, ни далекие, ни великие, ни простые: великие не хотели писать, а простые не смели».
К тому же еще были живы многие старцы, которые рассказывали то, что не могли знать обычные миряне. Последовательность своей работы Епифаний описал довольно подробно: «Поэтому мне пришлось допытываться и расспрашивать древних старцев, хорошо и точно знавших жизнь его… Все, что я услышал и узнал, сказали мне отцы, кое-что я услышал от старцев, кое-что видел своими глазами, что-то слышал из уст самого Сергия, что-то узнал от человека, прислуживавшего ему немалое время и лившего воду на руки его, и еще кое-что я слышал от старшего брата Сергия Стефана, родного отца Феодора, Архиепископа Ростовского; часть сведений я узнал от других старцев, древних летами, достоверных очевидцев рождения Сергия, воспитания, обучения грамоте, возмужания и юности — до самого пострижения его; третьи старцы были очевидцами и правдивыми свидетелями его пострижения, начала пустынножительства и поставления его на игуменство; о других событиях у меня были другие повествователи и рассказчики».
Такое подробное описание труда Епифания необходимо нам для того, чтобы стало ясно — это вполне точный и достаточно правдоподобный источник, сведения из которого можно принимать как вполне исторические. Ведь именно из Епифания заимствовал наш Маркелл Безбородый свой рассказ о Дубенском монастыре. Что же поведал нам автор первого Жития Сергия? А вот что.
По этому тексту события вокруг Куликовской битвы происходили следующим образом: «Услышав от Великого князя о нашествии Мамая, святой благословил Димитрия, вооружил его молитвой и сказал: «Господин мой, тебе следует заботиться о врученном тебе Богом христоименитом народе. Иди против безбожных, и с Божией помощью ты победишь и вернешься в свое отечество невредимым с великими почестями». Великий князь ответил: «Если Бог поможет мне, я построю монастырь во имя Пречистой Богоматери» — и, приняв благословение, покинул обитель, торопясь в путь».
Это была встреча Дмитрия Донского и Сергия Радонежского перед битвой. А после сражения обет, данный князю, был сдержан. Вот как это происходило.
«Достохвальный победоносный Великий князь Димитрий, одержав славную победу над враждебными варварами, с великой радостью, торжествуя, вернулся в свое отечество. По возвращении он незамедлительно посетил святого старца Сергия… Тогда же Великий князь напомнил старцу о своем обете построить монастырь во имя Пречистой Богоматери и сказал, что хочет немедленно приступить к его исполнению, нужно только выбрать подходящее место. Старец Сергий отправился на поиски и нашел красивое место на реке, называемой Дубенка; с соизволения Великого князя святой Серг