«Избавитель», иллюстрированный Н. С. Самокишем, выходил также и отдельным изданием.
Как любил Государь, православный Царь,
Алексей-Государь свет Михайлович,
Как любил Государь — больно жаловал
Ту потеху свою государскую,
Ту охоту свою соколиную;
Да любил Государь позабавиться —
Заоблавить в дуброве сохатого,
Аль расправить плечо неподатное
И медведя поднять на рогатину…
Вот и было к весне, о Грачевнике,
Приезжал Государь со боярами
В свою отчину, город Звенигород —
Помолиться Святому угоднику;
В келью стал к самому настоятелю…
Будет так, о полудне, на третий день,
Мужичок и приходит к келейнику:
«Обошел я медведя для батюшки,
Для Царя Алексея Михайловича,
Там и там: матерой, да породливый,
Только Царской руке и угодливый».
Доложили Царю — усмехается,
А с самим собой думу думает:
«Аль пойти — в одиночку помериться,
В молодецкой удаче провериться».
И пошел… За плечами рогатина,
А у пояса нож златокованый…
И пошел монастырскою пущею…
Видит — тропка проложена по снегу,
И промерзлые сучья надломаны —
«Быть сюда!» И пошел, не задумавшись,
По тропе снеговой, меж березами.
Что ни шаг, то нога оступается,
В снег уходит глубоко, а охабень[2]
Заметает сугробы, а инеем
Вся бобровая шапка осыпана…
Засветилась полянка… Под соснами
Куча хвороста снегом надавлена,
Белый пар так и валит в отдушины;
Тут берлога… И Царь сноровляется:
У рогатины жало осматривал,
Поясок свой шелковый подтягивал,
С плеч спускал соболиный свой охабень.
И задумал загадку мудреную:
«Быть — не быть, а свалить косолапого…
Не управлюсь — и Русь не управится,
А управлюсь — навеки прославится».
И поднял он корягу из-под снега
И ударил корягой по хворосту:
И медведь заревел, индо дерево
Над берлогой его закачалося;
Показал он башку желтоглазую,
Вылез вон из берлоги с оглядкою,
Дыбом встал и полез на охотника,
А полез — угодил на рогатину.
Под косматой лопаткою хрустнуло,
Черно-бурая шерсть побагровела…
Обозлился медведь, и рогатину
Перешиб пополам, словно жердочку,
И подмял под себя он охотника,
И налег на него всею тушею.
Не сробел Государь, руку к поясу —
Хвать!., ан нож-то его златокованый
И сорвался с цепочки серебряной…
Воздохнул Государь — и в последнее
Осенил он себя Крестным знаменьем…
Вдруг скользнула с плеча его Царского
Стопудовая лапа медвежая;
Разогнулися когти и замерли,
И медведь захрипел, как удавленный,
И свалился он на бок колодою…
Глянул Царь — видит старца маститого:
Ряса инока, взгляд благовестника,
В шуйце крест золотой, а десницею
Опустил он топор окровавленный…
Поднялся Государь — нету инока;
Как во сне приходил — и никем-кого
На полянке и между деревьями,
Только зверь околелый валяется, И башка у него вся раскроена.
Постоял Государь, поглядел кругом
И пошел в монастырь, призадумавшись.
А пришел, все сказал настоятелю
И велел привести честных иноков
Перед очи свои Государевы.
Все пришли, а его избавителя
Между честными старцами не было.
Царь и крепче того призадумался:
«Помощь свыше, десница Господняя!» —
Молвил он и пошел в церковь Божию.
Там на Царское место, у клироса,
Становился и начал молитися
Перед образом светлым Угодника;
Да как глянул на лик Преподобного —
Так и пал на чело свое Царское:
Понял — кто был его избавителем.
На другой день за ранней обеднею
Отслужил он молебен Угоднику
И вернулся к Москве белокаменной.
А вернувшись к Москве белокаменной,
Ко Двору своему златоверхому,
Приходил Государь — не откладывал —
В терема к Государыне ласковой,
Что к своей ли Наталье Кирилловне,
Слезно с ней обнимался-здоровался.
И сажал Государь, ухмыляючись,
На колени меньшого Царевича
Государя Петра Алексеича,
Целовал, миловал, приговаривал:
«Ох, ты, дитятко, сердце строптивое!
Спозаранок в тебе, мое дитятко,
Расходилася кровь богатырская —
На румяных щеках заалелася,
В соколиных очах загорелася…
Подрастешь ты, случится безвременье:
Разобидят завистники-недруги,
Аль наступят на Русь, на кормилицу,
И пойдешь ты войною на ворогов, —
Не надейся на силу могучую,
А надейся на милость Господнюю
Да попомни ты слово отцовское:
Охраняют Святые Угодники
И Господь благодатью пожаловал
Дом честной Пресвятой Богородицы,
Вседержавную Русь — православную».
Герцог Георгий ЛейхтенбергскийСЕМЕЙНОЕ ПРЕДАНИЕ
Этот необычный рассказ написан потомком реального участника событий, приемного сына Наполеона Бонапарта — принца Эжена (Евгения) Богарне. Он основан на семейном предании, передававшемся из поколения в поколение в семье герцогов Лейхтенбергских.
Существуют и другие версии событий, например, связанные с тем — где явился преподобный Савва Сторожевский генералу Богарне: в полевой палатке или в келье Звенигородского монастыря. Мы предлагаем читателю эту версию, тем более что она изложена в достаточно интригующей и доступной литературной форме.
Текст истории публиковался на страницах журнала «Русская старина» (№ 3, 1914). Здесь мы предлагаем его с сокращенной первой частью (о временах царя Алексея Михайловича) по отдельному изданию, вышедшему почти одновременно: Герцог Г. Лейхтенбергский. Семейное предание. СПб., 1914. Текст дается в современной орфографии и редакции.
Автору данной книги приятно отметить, что копия этой публикации начала XX века была прислана ему от матушки Елизаветы, в миру — герцогини Лейхтенбергской, ныне — монахини православного монастыря в местечке Бюси-ан-От, во Франции. К тексту прилагались слова: «Хочу Вас порадовать, что получила копию нашего семейного предания, составленного моим дедушкой, герцогом Георгием Лейхтенбергским, которую прилагаю к настоящему письму… Узнав об этом семейном предании, я была поражена тем, что мой предок Евгений де Богарне получил такое откровение, глубоко запечатлевшееся в его душе. С тех пор я горячо желала приехать когда-нибудь в Россию и поклониться святым мощам прп. Саввы». Сетуя на некоторые неточности в современных российских публикациях о произошедшей в 1812 году истории, а также и обнародования текстов воспоминаний потомков герцога, матушка добавляет: «Надеемся, что историческая правда будет восстановлена».
Надежда об исторической правде подвигла и нас на публикацию этого предания в данной книге.
Настала тяжелая для России година нашествия двунадесяти языков, началась Отечественная война. Прогремел Бородинский бой, запылала Москва, потянулись во все концы матушки России обозы спасавшихся от француза жителей Белокаменной.
31 августа 1812 года к высоким, усиленным башнями, зубчатым стенам Саввино-Сторожевского монастыря, расположенного на возвышенном берегу Москвы-реки, после небольшой перестрелки с казаками подошел отряд неприятельских войск: то был авангард 4-го корпуса «великой армии», состоявшего под начальством вице-короля Итальянского, принца Евгения Богарне, пасынка и приемного сына Наполеона.
После Бородинского сражения 4-й корпус, простояв 28 и 29 августа в Рузе, которую авангард его и мародеры, несмотря на сопротивление жителей, жестоко разграбили, выступил оттуда 30-го, следуя к Звенигороду по большой дороге вдоль левого берега реки Москвы, продолжая, как и до Бородина, составлять левую из трех колонн «великой армии».
От Рузы до Звенигорода более 40 верст расстояния; следовательно, штаб корпуса с принцем Евгением, двигаясь не спеша, прошли этот путь в два перехода, и между Рузою и Звенигородом вице-король, несомненно, должен был иметь где-нибудь ночлег; где точно — к сожалению, нам установить не удалось.
Мы знаем только, что 29 августа он еще был в Рузе, где была дневка, и оттуда сохранились письма к его жене, а 31-го он ночевал в Саввином монастыре; следовательно, ночь с 30 на 31-е августа он провел где-нибудь между этими двумя пунктами, и, вероятно, на биваке. Предание, по крайней мере, упоминает, что всё последующее случилось в палатке.
Занимаясь вечером в ней, гласит оно, принц вдруг видит, как приподнимается полог палаточной двери и входит почтенный на вид старец в монашеской одежде, с длинной седой как лунь бородой. «Прими меры, чтобы охранять мой монастырь от разграбления, и тогда ты будешь одним из немногих, которые возвратятся на родину свою здравыми и невредимыми, а потомки твои будут служить в России». Сказав это, старец исчез[3].
Опомнившись от удивления, принц стал протирать себе глаза, думая, что заснул и все это было сном; потом вышел из палатки и строго спросил часового, стоявшего у его дверей, почему он впускает без доклада посторонних лиц? Солдат бессмысленно поглядел на своего начальника и ответил, что он никого не пропускал, да никто и не подходил к палатке. И даже угроза посадить его под арест, если он не сознается и не скажет правды, не могла заставить его изменить свое показание. Задумался тогда принц, и решив, что все это сон, он никому не сказал о причине своего гнева на часового, пошел в свою палатку и крепко, мирно заснул.
На утро следующего дня авангард корпуса, с адъютантом принца — Лабомом (Labaume) во главе, подступил к Сторожевскому монастырю и, войдя в него, застал там, кроме инока, открывшего ворота, еще только четырех старцев, молившихся в церкви у раки святителя и почивших настоятелей монастыря. На требование незваных гостей открыть свои тайники и выдать продовольствие старцы отвечали, что сами они бедны, едят такую пищу, которую и солдаты французские, вероятно, отказались бы получать, сокровищ у них никаких нет, кроме их церкви и гробницы их святых, и молили оставить им эти святыни, что и было им обещано. В это время прибыл и сам принц Евгений со