Сыщик шумно выдохнул носом, собираясь, очевидно, разозлиться по-настоящему, и я заторопился:
– Но все записи о паспортах хранятся в моем личном компьютере! Эта машина наверняка у вас! Изъята при обыске! В ней – вся информация! Я сообщу пароль для входа и наименование файла. Там вы ничего не поймете, потому что тексты зашифрованы. Вам нужно будет распечатать весь файл. Это не более пяти страниц. Принесите мне эти страницы, и я в вашем присутствии найду запись о паспорте Ферапонтова.
– Фарафонова.
– Да-да, именно его.
Свинец помедлил.
– Если ты врешь – тебе кранты.
– Я догадался.
Капитан сделал паузу. Посмотрел на меня, потом на тихого Хватова и снова на меня.
– Кстати, мне сказали, что сегодня… тебя… вроде как… могут отпустить… Поэтому для второй встречи я сам тебя найду. Не вздумай бегать – сразу заявлю тебя в розыск как подозреваемого в убийстве…
В приступе восторга душа рванула из меня вон, сделала стремительный круг и вернулась на место.
Отпустят! Они могут отпустить меня сегодня! Вроде как.
– Кстати, – продолжил Свинец, – ты, Андрей, человек богатый?
– Сравнительно. И что?
– В одежде, обуви, галстуках, одеколонах разбираешься?
– Довольно средне.
Капитан снова сунул руки в карманы:
– Слушай, как я выгляжу? Нормально? Не позорно? А то у меня свидание через два часа. Жениться хочу! Нашел хорошую девушку, добрую, умную… Что характерно, третий размер груди… Натуральная блондинка…
– Поздравляю.
– Ну, так что?
– В смысле?
– Как я выгляжу, а?
– Прилично, – соврал я, испытывая колоссальное удовольствие. – Но есть и минусы. Слишком много кожи. Дело вкуса, конечно… А кроме того – носки.
Свинец схватил циклопическими пальцами заскрипевшую кожу своих брюк и подтянул их вверх.
– Да? – изумленно спросил он, глядя на свои ноги. – А чем плохи мои носки?
– Они белые.
– И что?
– Про белые носки забудьте, как про страшный сон. Выбросьте их и никогда не надевайте. Ни при каких обстоятельствах. Белые носки хороши в одном месте – на теннисном корте. Продолжать?
– Ага.
– Теперь еще одно: не надо заправлять свитер в штаны.
– Тогда он торчит из-под куртки!
– Носите рубахи, а не свитера. Свитер – это рубище.
– Ясно.
– Одеколон смените, он плохой. Хороший запах нельзя купить меньше чем за пятьдесят долларов. Часы тоже смените. И еще: вы стрижетесь слишком коротко. На мой взгляд…
– Хватит, – прорычал капитан и посмотрел на раскритикованные мною часы. – Я все понял. На следующей неделе встретимся – продолжишь свою лекцию. Надеюсь, ты не собираешься менять домашний адрес?
– Сначала мне нужно попасть домой.
– За этим дело не станет, – ободряюще высказался металлический сыщик, обменялся рукопожатием с Хватовым и вышел за дверь.
– Что происходит? – немедленно спросил я прямо в нацеленные на меня рязанские очки.
– Ничего особенного, – был ответ. – Следственное мероприятие.
– А как насчет того, чтобы отпустить меня домой?
– Решение еще не принято, – виноватым голосом сказал Хватов. – Начальство созреет, это самое, ближе к вечеру. Так что ты сейчас иди пока обратно. В камеру. И не нервничай. Твой адвокат уже вызван. Лично я – за тебя. Все будет нормально…
– Спасибо, – сказал я искренне.
Следователь кивнул и полез в свой баульчик. Достал запаянную упаковку каких-то таблеток, надломил, сунул в зубы, запил из маленькой пластиковой бутылочки.
– Обезболивающее? – спросил я.
Хватов кивнул.
– Шумно здесь, – глотнув, простым голосом пожаловался он. – Как ты тут живешь, в столице нашей родины? В таком грохоте?
– Привык.
Следователь снял очки, достал из заднего кармана чистый носовой платок и принялся осторожно полировать стекла, но вдруг положил все на стол.
– Что вообще за жизнь у вас тут? У каждого второго – ни документов, ни прописки, преступный образ жизни, подозрительные рожи, на каждом перекрестке аварии, все кричат, все бегут…
– Большой город, – лаконично высказался я.
Хватов грустно улыбнулся.
– Город большой, а люди – нет. Иди в камеру, Андрей. И жди. Я, конечно, это самое, не уверен, что ты ни при чем… Возможно, твой статус останется прежним. Из обвиняемого мы никак не сможем превратить тебя в свидетеля. Но ходить на допросы и в суд ты будешь из дома…
Обратно я возвращался, наблюдая действительность немного искаженной. Изнутри грудь щекотало, неприятно и горячо. Вместо того чтобы пойти домой, я очутился на безобразном, с криками и оскорблениями, допросе, а теперь иду обратно в каземат! И вынужден ждать, пока генерал Зуев примет решение! За что судьба меня так мучает?
Шагая по железному мосту вдоль череды одинаковых дверей, я немного успокоился, быстро вспомнил самые лучшие, многообещающие фразы: «сегодня тебя отпустят», «все будет нормально», «на суд будешь ходить из дома». Вернувшись в сверкающую чистотой камеру, я уже улыбался.
От свободы меня отделяет несколько часов! – уверенно заявил я самому себе, решительно приготовил кружку кофе, выпил, прошелся взад и вперед, включил радио. Густое женское сопрано исполняло какую-то классическую канцону или оперную арию. Выходило довольно чувственно. Запись была концертная – слышался шелест перелистываемых певицей нот и ее мощные вдохи.
Неожиданно в моей голове произошел маленький приятный взрыв, и следом еще несколько. Я посмотрел вниз и увидел, что хочу свободу физически. Как живую женщину.
Немедленно ухватив себя левой рукой, я начал действовать. Возбуждение было тем сильнее, что наступило в два коротких мгновения – как будто вся кровь разом устремилась из мозга в чресла. Обнаружив себя посреди камеры, с открытым ртом и полуспущенными спереди штанами, я беззвучно расхохотался, встал спиной к двери и продолжил, для пущего удобства оттянув большим пальцем правой руки резинку штанов и трусов еще немного пониже, подставив лицо под свет из окна и закрыв глаза, – солнце сделало веки полупрозрачными, и я увидел не темноту, но красное, озаряемое медленными вспышками пространство, в котором жили, возникая и исчезая, сотни больших и маленьких черных точек.
Повинуясь желанию, из багряной глубины поднялся и развернулся экран, возникла картинка, затем еще и еще. Хитрый мозг подсовывал самые убойные сценки, цветные, движущиеся. Привиделись причудливые голые тела, лица с прилипшими ко лбу крашеными волосами, приоткрытые мокрые рты, наманикюренные ногти, прохладные скользящие цепочки. Замелькали розовые изгибы, расширенные мутные зрачки, матовые ноги, и губы, и простыни, все горячее, влажное. Разум нафантазировал и запахи, и звуки – стоны, крики, выдохи и особо возбуждающие мелочи вроде тонкой, стеклянно отсвечивающей струйки пота меж грудей. Запустилась и соответствующая музыка – Стинг, потом Шадэ. Мягкий, буржуазный саунд, располагающий к тому, чтобы брать женщину в меру грубо, искусно, но без всякой акробатики, а потом смотреть, как содрогаются в приступах последнего дикого наслаждения внутренние поверхности развернутых бедер.
Здесь я сжал ладонь немного сильнее и увеличил скорость прохождения дистанции. Действовать, в принципе, можно вообще двумя пальцами, большим и указательным. Даже только их подушечками. Все зависит от силы напряжения в бортовой сети. В моем случае оно было очень велико, джентльмены.
Я не занимался самоудовлетворением уже много лет. Последний случай можно датировать восемьдесят девятым годом: служба вот-вот окончится, буйство гормона в двадцатилетнем теле – то были мощные, взрывные мастурбации, реальное дембельское дрочилово. Не трогательное мальчишеское теребление пиписьки, а суровое совокупление со сбывающейся мечтой о самостоятельной взрослой жизни.
Понятно, что такие акции не идут ни в какое сравнение с настоящим сексом, и я, добравшись наконец до натурального теплого тела, надолго позабыл о том, что рука может служить заменой женщине. Но мастурбация подобна езде на велосипеде – научившись один раз, на всю жизнь останешься мастером. В две секунды я восстановил навыки – гладил, сжимал, дергал и тер, пока не добился появления приятного тепла в нужном мне участке тела.
Возвратно-поступательные движения ладони сообщали моим обнаженным яйцам колебательный импульс, и они стали мерно раскачиваться, ударяя о верхнюю кромку пояса штанов, о прохладную синтетику. Это добавило ощущениям дополнительную остроту. И вот уже через все тело побежала череда изумительных ознобов.
Я вставлял всему миру. Сегодня они меня отпустят. Сегодня, сейчас. Вот сейчас. Моя свобода – вот она. Рядом.
Когда-то, в прошлой жизни, за семь лет до ареста, сидя на табурете в служебном подвале военного аэродрома, я снял телефонную трубку и услышал, что завтра утром могу ехать домой. От восторга я заорал тарзаном. И в тот же день, вечером, перед самым отбоем, уединившись в отдаленных кустах, торопливо расстегнул сложную, на многих пуговицах, военную ширинку и совершил дикий акт любви со всей Вселенной. Отымел саму жизнь – не из агрессии, не ради того, чтобы подчинить, а – из любви.
Прошло семь лет. Наверное, я прошел полный круг. Вернулся в ту же точку. Я снова за стеной и опять дергаю себя за причинное место, предвкушая, как выйду из-за этой стены.
Стыдное действо вышло коротким, в два десятка вдохов и выдохов. Все быстро увеличилось в размерах, замерцало, сверкнуло яркими красками, затем устремилось в одну точку, и первая из судорог прошла по телу снизу вверх.
Но не судьба! – сзади грянул металл о металл, скрипнули поворачивающиеся петли, и до слуха донесся голос надзирателя:
– Чем вы занимаетесь?
– Дрочу! – громко, с ненавистью ответил я и сотрясся. Из меня вылетело семя, прямо в предусмотрительно подставленное казенное полотенце.
– Повернитесь лицом!
Испытывая ярость, я отшагнул одной ногой назад и развернулся, закрыв тканью пах. Бросив на меня презрительный взгляд, вертухай помедлил, и дверной люк захлопнулся.