– С легким паром!
Едва войдя в камеру, Фрол устремился к кипятильнику и коробке с чаем.
– А ты, Андрюха, скажу тебе, молодец! Ага. Наконец-то ты завязал со своими забегами и прыжками. Внял голосу разума, в натуре…
Я ничего не ответил. Зачем разубеждать человека? Тренировки я прекратил временно. Всякий спортсмен знает, что после пяти или шести недель ежедневной работы надо делать перерывы. Дней на десять. Чтобы предоставить организму отдых. Иначе – настанет переутомление и пропадет вся польза. Вместо того чтобы пускаться в объяснения, я просто промолчал.
С каждым днем я молчал всё больше и больше. Иногда по целым дням не произносил и слова. Или читал, или сидел на своей кровати, глядя в стену и наслаждаясь тем, что в голове нет ни мыслей, ни идей. Предавался, по выражению Алексея Толстого, полезной скуке. Теперь мой мозг начинал производить умозаключения только в нужные моменты – тогда, когда это мне необходимо. В остальное время – он отдыхал и бездействовал.
Исчезли бесполезные переживания, страхи, болезненные всплески фантазии. Я наслаждался самоконтролем, как цирковой дрессировщик наслаждается тем, что его медведь наконец поехал на велосипеде. Мучительные вопросы – что со мной будет, где мои деньги, почему компаньон и босс не выходит на связь – теперь я отодвигал от себя несложным усилием сознания.
Я молчал, и на допросах тоже. Последняя беседа была по счету двадцать четвертой. Двадцать четыре протокола подшил Хватов в ДЕЛО. Везде зафиксирован мой отказ от дачи показаний.
Даже оставаясь наедине с адвокатом, я в основном только слушал его ободряющие речи. А сам – молчал. Рыжий лоер глядел на меня с тревогой, но не задавал вопросов.
Теперь я рассекал воздух лефортовского каземата суровым суперменом, этаким ницшеанским чуваком, – все ему нипочем, не чувствует он ни голода, ни бытовых неудобств, ни душевной боли, и беспокоит его только незамутненность собственного разума.
Трезвый, как тысяча убежденных трезвенников, я просыпался в шесть часов, проводил положенное время в упражнениях и без особенных усилий удерживал состояние чистого сознания до самого вечера.
Кривые сокамерники, толстый и тонкий, вписывались сюда исключительно в качестве карикатур. Два несчастливца, ежедневно погубляющие себя незначительными страстишками. Жалкие разгадыватели кроссвордов. Растратчики быстротекущих жизней. Глупые транжиры бесценного времени. Вот один из них кипятит воду и кидает в нее листья растения, дабы извлечь ядовитый сок, употребить его и опуститься в состояние искусственного возбуждения…
Чай иссяк. В последней продуктовой передаче Толстяку зашло всего пятьсот граммов. Фрол отчаянно экономил. Уменьшил дозу и реже употреблял.
– Сейчас бы планчика курнуть, – вздохнул он, отмеривая скупую дозу заварки.
– Точно, – откликнулся Толстяк. – И хорошим винцом запить.
– Не получится, – грустно возразил урка. – Дурь на дурь не ляжет.
– Тебе виднее.
Фрол повернулся ко мне.
– А ты, Будда? Что ты думаешь на этот счет?
Неожиданно для самого себя я признался:
– Однажды я составлю периодическую систему ядов. Расположу их по порядку. Как элементы в таблице Менделеева. Никотин, кофеин, этиловый спирт и так далее. Здесь – более сильная и опасная отрава, там – менее сильная…
Фрол снисходительно хмыкнул.
– Что ты знаешь про отраву, сынок?
– Я несколько лет выпивал и курил.
– Курил, выпивал… – передразнил татуированный. – А травку пробовал?
– Ни разу.
Мои сокамерники синхронно рассмеялись.
– А черняшку? – спросил Фрол. – Белый? Марафет? А димедрол хотя бы? Нет? А ты видел, как зэки из эфедрина мутят первитин? А ты умеешь мел отбить из таблетки? А циклодол тебе известен, парень? Феназепам? Фенциклидин? Аминазин? Барбитурат? Что, тоже нет?
Вот это да, подумал я и честно сообщил:
– Так далеко я не зашел.
– И не дай бог тебе зайти далеко! – хрипло провозгласил Фрол и опять передразнил: – Таблица!.. Тот, кто ее захочет составить, быстрее умрет, чем дойдет хотя бы до середины. У тебя, буддист, крыша поехала. Не о том думаешь!
Фрол протянул мне кружку.
– Держи! Чифирни!
– Просветленный муж чифир не пьет, – ответил я. – Он пребывает в равновесии, а не возбуждает себя ядами.
– Хапни кайфа, дурак, – терпеливо, добродушно выговорил коренной обитатель тюрьмы. – Чая осталось – на два дня. Хапни кайфа. После бани – в самый раз. Хапни.
– Благодарю, – поморщился я. – Яды – это зависимость, а всякая зависимость – это тюрьма.
– Правильно, – кивнул Фрол. – И снаружи тюрьма, и внутри тоже. Хапни кайфа!
Покачав головой, я стал искать глазами свои учебники.
– Я не сижу в тюрьме. Я – на свободе. А тюрьмы вообще в природе нет. Она иллюзия. Мы сами себе придумываем тюрьмы.
Брови Фрола поползли вверх, зрачки расширились, дрогнули ноздри. Мне показалось, что своим отказом я безмерно оскорбил старика.
– Если тюрьмы нет, – раздраженно выговорил он, – тогда что ты здесь делаешь, философ? Встань и уйди отсюда!
– Куда?
– Туда! – узловатый, коричневый от табака палец указал в сторону окна. – На свободу!
– А свободы тоже нет, – ровным голосом изрек просветленный муж. – Она тоже иллюзия и обман.
Фрол содрогнулся, словно монах, услышавший кощунство. Он вскочил и резво проделал несколько рейсов от стены до двери, но потом шумно выдохнул и остановился передо мной.
– Никому, – проскрежетал он, – никогда такое не говори! «Тюрьмы нет… свободы тоже нет»… Есть! Есть, понял? Тюрьма – вот, здесь! Вокруг. А свобода – там! – Палец снова указал на окно. – А тут, – палец нацелился на мою упрямо наклоненную голову, – только философия. Был такой Ленин, Владимир Ильич, может, слышал? Так вот, он писал: идея становится материальной силой, когда овладевает массами!
Овладевает, понимаешь?
Фрол проиллюстрировал свои слова: он вытянул руки, сжал кулаки, а потом дернул локтями назад, одновременно для пущей наглядности резко подав вперед бедра.
– Это писал не Ленин, а Маркс, – тихо возразил просветленный муж.
– Одна шобла! Вот и тобой овладела, – старый зэк снова проделал непристойное движение, – какая-то идея! Таблица ядов! Почерк сменять! Тюремная физкультура! Ты не живешь в натуральном мире, братан! Вокруг тебя – одни идеи! Философия! Которая сама по себе ничего не стоит, потому что как ты ее применишь на практике, а? Если тюрьмы для тебя нет, пройди сквозь стену и шагай домой!
– Когда-нибудь, – ровным голосом высказался муж, – я это сделаю.
– Пройдешь сквозь стену? – взвыл Фрол.
– Да.
– Охотно верю! – патетически выкрикнул кривой хребет. – Охотно верю тебе, брат! Я и сам, дело прошлое, про такое читал. Ты думаешь, я темный и неграмотный? Нет. Я знаю, что человек может очень многое, что на свете существуют люди, способные реально летать, читать мысли и все такое. Ага. Только этому надо учиться лет десять…
– Двадцать.
– Двадцать! И пока ты будешь долгими годами осваивать все эти сложные штуки, типа чтения мыслей, сидя в тюрьме, – знаешь, что с тобой произойдет?
– И что же?
– Ты – сгниешь!!! – Фрол, сверкнул глазами. – От туберкулеза! От менингита! От вшей! Чесотки! Клопов! От холода, голода и ментовского пресса! Сгниешь раньше, чем полетишь…
Я промолчал.
– Подумай об этом! Поразмысли. – Рецидивист вздохнул. – Я тебе не враг. Плохого не посоветую. Идеи, брат, – вот что тебя губит!
– Хочешь, – спросил я после небольшой паузы, – я прочитаю твои мысли?
– Попробуй.
– Ты думаешь, что пора закурить сигарету.
Толстяк, до того молчавший, засмеялся, и мы, все трое, с наслаждением закурили. Мысли прочесть весьма не просто, а вот внушить их иногда совсем легко.
В этот момент послышался лязг – «кормушка» открылась.
– Рубанов! Есть такой?
– Есть, – весело ответил я.
– С ВЕЩАМИ!
Повисла тяжелая пауза. Я шмыгнул носом. Дыра закрылась.
Фрол тихо выругался. Толстый вздохнул. Оба они теперь смотрели на меня с сожалением и грустью.
От внезапного острого приступа страха просветленный муж вдруг звонко пустил газы. Ницшеанский парняга почувствовал, что дрожит. От равновесия сознания не осталось и следа. Рот наполнился вязкой слюной.
– Жаль, – пробормотал Фрол и покачал головой. – Что же, Андрюха, собирайся. Они ждать не будут.
Уныло, но поспешно я стал укладывать в пластиковый пакет свое барахлишко: кружку, миску, полотенце и белье, тетрадки и учебники, мыло и зубную щетку – нехитрый арестантский скарб.
Сердце стучало. А вдруг? А вдруг? Ведь может же такое случиться, что неожиданно возник, вернулся из побега босс и одарил всех заинтересованных лиц пачками зеленых денег, и сейчас меня выведут из ворот крепости со словами «свободен»? Почему бы и нет? Даже в самом низкопробном комиксе герою всегда везет!..
– Продукты, – озабоченно напомнил Толстяк. – Продукты возьми.
– Нет, – сурово ответил я, решив, что в неизвестное будущее пойду налегке.
– Возьми! – приказал Фрол. – Чай, сахар, курево – возьми по-любому! Никогда не знаешь, в какое место попадешь. Не включай героя! Бери все! Колбасу тоже! И масло! И яблоки!
С этими словами Фрол взял газетный лист, ссыпал на него весь имеющийся в камере чай, свернул небольшой, очень плотный кулек и сунул его в мой пакет. Туда же последовал весь колбасный запас строительного магната. Всё, до последнего куска. Без особых эмоций, без лишних слов, безо всякого ницшеанского пафоса они отдали мне все самое дорогое.
– Зачем? – спросил я, пытаясь схватить одного за запястье, другого за плечо, – но двое взрослых мужчин легко, по-дружески отстранили меня.
– Как же вы без чая? Без колбасы?
– Чай и колбаса – это не главное, – тихо сказал Фрол.
– Я последнее не возьму.
– Ничего, у нас еще есть. Правда, Толстый? Отложено под кожей. А потом – дачка зайдет…
– Зачем мне твой чай, Фрол? А вдруг меня – на волю?..