Но все не так. Моя родина заплевана и заблевана задолго до меня. Людьми, ничего не смыслящими в Буковском. Люблю свою родину, заплеванную и заблеванную. И ненавижу ее заплеванность и заблеванность. А когда оказываюсь в чистом, ярко освещенном месте – наслаждаюсь. Не чистотой и красотой – я в этом мало понимаю, – нет, всего лишь отсутствием заплеванности и заблеванности. Бог с ними, с новыми русскими буржуа. Пусть копят подкожные жиры – лишь бы пореже плевали и блевали. Этого достаточно. Я-то знаю: мещанин, пивной живот, покупатель домашних кинотеатров, и его оппонент – нищий прозаик, голодный писателишка с горящим зраком – нужны друг другу. Они братья. Если угодно, братаны. Из массы тех – появляются эти. Кому хорошо? И одним, и другим. Здесь и родится нагая истина, услада Бога, Его и моя цель.
А вот и вторая точка – лавочка с видеокассетами. Тут я веду себя спокойнее. Я давно уже пересмотрел все лучшие фильмы. Отечественные, и французские, и американские. И отметил с интересом, что голливудский мейнстрим тяготеет к психоделике, что в моде вновь извращения, истеричные метания, шиза и вообще всяческая нездоровость. Современная кинематография живописует приключения уродов. Неустойчивые и слабодушные персонажи маются в поисках чего-то новенького. Сладострастно изображены приходы, трипы, бред распадающегося сознания. Таким образом, я нахожу для себя повод не беспокоиться о том, что пожираю слишком много отравы. Ведь я такой не один. Все жрут! Музыканты и бизнесмены, юристы и бандиты, писатели и их персонажи травятся нон-стоп – курят, нюхают, пьют, колются, не мыслят жизни без этого. Вокруг отравы вращаются сюжеты. Пакетик с порошком, шприц с раствором, самокрутка с травой обязательны в любом фильме. Что же, прикидываю я, стало быть, это в порядке вещей, и я не делаю ошибки. Приобретается новый, интереснейший и оригинальный духовный опыт. А вдруг под кайфом мне помстятся парадоксальные истины, которые мне, и только мне, суждено озвучить и вывернуть наизнанку всю Вселенную?
Но нет: мое эго перестало притягивать к себе идеи, моя фантазия не родит креатива.
Мысля в таком ключе, я пересекаю по диагонали красоту и чистоту своего района и возвращаюсь домой, с легким сердцем и кошельком. Да, пища духовная, оказывается, гораздо дороже физической. Творческие интеллектуалы не желают продавать свою продукцию по дешевке. Они ломят цены. Шесть долларов – новая книга модного писателя. Десять – диск со свежим фильмом. Пять – глянцевый журнал. Двадцатки как не бывало.
Но я не расстроен. Меня устраивает такая ценовая политика. Пусть общество платит! Пусть привыкает. Чем больше долларов заплатит ленивый бюргер за книжечку, тем больше ржавых копеек достанется писателю. Пусть платят, мать их. И я буду платить, вместе со всеми. Ничего. Я-то понимаю, за что отдаю если не последние, то предпоследние деньги.
Я буду покупать книги в любом случае. Сколько бы они ни стоили.
Сегодня у меня джин и тоник.
Я начинаю без спешки и суеты. Сначала беру пятьдесят граммов. Первая доза – всегда натощак. Врачи утверждают, что пить крепкие напитки до еды крайне вредно. Зато эффективно! Вторые пятьдесят идут уже под сигарету и чашку крепкого кофе. К пяти часам, отобедав, благодатно нетрезвый, я забиваю папиросы и закуриваю. Волшебно, сладко отъезжаю. Устраиваюсь на диване, меж телевизором и музыкальной установкой, ставлю на пол поднос с бутылками, стаканами, пододвигаю пепельницу, медленно вдыхаю дурной дым и уплываю в края фиолетовых призраков. Туда, где придет ко мне священная сила Джа.
Мне хорошо. Самочувствие стремится к идеальному.
Деньги пока есть. Их хватит еще на пару месяцев. Дальше я что-нибудь придумаю. Изобрету что-нибудь особенное, чрезвычайно умное. Какой-то блестящий, гениальный план. Всякий торчок убежден в собственной гениальности. Я – не исключение.
Наблюдая людей на телеэкране, я благодушно посмеиваюсь. Люди кажутся мне глупыми и погруженными в мелкие заботы. Они суетятся, как воробьи возле хлебных крошек. Забавные существа – воробьи; и люди тоже.
Я опять мусолю в губах самокрутку, чтобы в очередной раз получить доказательства тому, что я лучше, умнее всех. Я дальновидный и прозорливый. Интеллектуально – я достиг небывалых высот. Эмоционально – я стабилен. Я мудрый, немногословный. Я велик.
С дивана переползаю в ванную – там у меня тоже есть и телевизор, и пепельница. После тюрьмы я приобрел привычку часами мокнуть в горячей воде, меж голубоватых кафельных стен.
Соприкосновение жидкости с телом вызвало мгновенный озноб, и в голове родилась догадка: а вдруг тяга к погружению в теплую субстанцию свидетельствует о том, что я инфантилен? И подсознательно стремлюсь к возвращению в комфортабельную материнскую утробу? А вдруг я только кажусь взрослым, на самом же деле я – маленький мальчик?
Взрослый мужчина принимает душ; у него нет времени для того, чтобы лежать в корыте с ароматной жидкостью. «Ладно, – тут же разрешил я самому себе, – у тебя есть моральное право и на это».
Воду я делаю очень горячую. Сначала ложусь, а потом уже кручу ручки до тех пор, пока от колышащейся поверхности не пойдет пар. Таков обязательный ритуал, извлеченный мною из романа Стругацких «Хищные вещи века». Герои книги принимали наркотик, поместив тело в горячую воду. Я пытаюсь перенять оригинальный опыт. Твори, выдумывай, пробуй – вот мой лозунг.
Под кайфом я перечитал все свои любимые книги. Фантастическая антиутопия Стругацких пробрала меня до костей. Я решил, что, когда получу свой миллион (всякий торчок убежден, что богатство – не за горами, миллион будет сделан; в крайнем случае – найден на улице), я приобрету права на экранизацию «Хищных вещей» и сделаю забойный блокбастер. И – прославлюсь. Выйду в люди. Стану знаменитым. Великим. Неподражаемым. Нужное – подчеркнуть.
То, что я употребляю, на жаргоне называют «план». Очевидно, оттого, что торчок обожает строить планы.
А вот и журнальчик. Что может быть забавнее, чем яркие картинки, рекламки часиков, ботиночек, одеколончиков? Плотные страницы словно специально созданы, чтобы листать их мокрыми руками. Шикарный запах дорогостоящей полиграфии. Рубрика «новинки». Восемь страниц подряд – новые музыкальные альбомы. Еще пять страниц – компьютерные игры. Далее – книжный обзор: три десятка строк, мелким шрифтом, в подвале полосы.
Гвоздь номера – интервью с восходящей звездой экрана. Бледная брюнетка с острыми коленями стервы. Из текста неясно – то ли звезда снимается в кино, то ли так снимается, вообще. Фотография в интерьере: пупочек, плечико, губки. Хищные пальчики. Грудки. Коричневые соски торчат сквозь прозрачный шелк – стволы, направленные в лоб продюсерам. Тут же бойфренд, декольте. Сладкий отрок в дизайнеровской шубейке.
Если верить глянцу, время волосатых мачо с квадратными колючими подбородками безвозвратно прошло. В качестве образца для подражания молодежи предлагают субтильного пухлогубого юношу: штанишки в обтяжечку, ангельские локоны. Интересно, что будет, если сунуть такому в руки автомат и попросить защитить от врагов Родину? «Ах, что вы, – скажет он, – у меня нет врагов, а моя Родина – весь мир!» Тогда защити хотя бы свой собственный дом от бандитов, террористов, лихих людей! «Ах, что вы, на это есть милиция».
Количество узкогрудых парнишечек в крашеных кудрях и с колечками в ушках удивляет меня, кажется избыточным. Особенно после тюрьмы. Как известно, всякий намек на украшательство мужского тела воспринимается там однозначно. Впрочем, пусть их! – я хоть и ранее судимый, но ни в коем случае не гомофоб.
Глянец красив, но фантастически банален. Пролистав, откладываю в сторону.
Я люблю другую периодику. Старую, из моего детства. Пожелтевшие подшивки издания «Техника – молодежи» конца семидесятых – начала восьмидесятых годов. Этот журнал меня сделал. Открыл мне мир и объяснил его. Мне удалось сохранить несколько годовых комплектов, и теперь, спустя двадцать пять лет, нет для меня ничего интереснее, чем перелистывать их по обкурке.
Немедленно вспоминается десятилетний мальчик Андрюша, страстно мечтающий сесть в кресло космолета и пронзить пространство. Покорить пару-другую неизвестных планет к восторгу прогрессивного человечества.
Такие журналы не развлекали, не продавали брендовые фуфайки. Они готовили меня к большим делам. Твори, выдумывай, пробуй – оттуда.
Партия и правительство внимательно отслеживали процесс роста маленького Андрюши. И еще нескольких миллионов мальчиков Совдепии. Для них печатались особые книжки и журналы. Писатели, поэты и художники трудились не покладая рук над образами светлого будущего. Андрюша четко знал, что надо делать. Назубок выучил свою социальную роль. Он понимал, что будет работать весело и упорно, презирая удобства и комфорт, не чувствуя голода и холода. На благо людей. Совершенно ясно, что вовсе не в лефортовском каземате Андрюша стал железным воином. Он сделался таким уже в двенадцать лет. Он проглотил к тому времени сотни книг и журналов, и везде утверждалось, что самые счастливые люди на Земле – это воины и бойцы, герои. Они окружены почетом, их любят девушки, с них берут пример дети.
Ах, дураки вы! Ах, дураки набитые! Ведь тогда уже был я готов, и тысяча таких же! Скажите нам: пацаны, собирайтесь, при себе иметь трусы и мыло, полетим на Марс, на Юпитер, к дьяволу в задницу, обратно никто не вернется – и мы все пошли бы, и полетели!
Но никто не сказал. Нет больше партии, и журналы пишут не о космосе, а о лидерах. А подготовленные герои отправляются не на Марс, а в следственный изолятор.
Выкарабкавшись из ванной, я подошел к одному из зеркал и изучил свое голое дымящееся тело.
Маленькое лефортовское зеркальце навсегда осталось в моей памяти. После тюрьмы я заболел нарциссизмом – правда, в самой легкой, невинной форме. В моем доме пять больших зеркал. Бродя по квартире – из кухни в комнаты, оттуда на балкон, и назад, – я везде вижу себя со стороны. Беда только в том, что смотреть не на что. В волшебном стекле отражается не Андрюха-нувориш, не лефортовский бегущий бык, и вообще – не человек, а согбенная, перекошенная, вислоплечая обезьяна.