Я мог бы раздавить гада одной рукой. Придушить. Сломать хребет. А как еще поступают с гадами? Но мне удалось сдержать себя. С помощью Андрюхи. «Не горячись, – посоветовал он, возникая сбоку. – Вспомни, как учил великий обманщик Макиавелли: “Никогда не поступайте сообразно самому первому движению души, ибо оно – самое благородное”».
– Что пишут, Григорий? – елейным голосом осведомился я.
– Читаю программу телепередач, – благожелательно откликнулся швейцарский наркокурьер.
– Сплошные криминальные новости, угадал?
– Ты прав. Есть даже шоу под названием «Чистосердечное признание».
– Да, – буркнул я. – Эта тематика тебе близка…
Ссученный месье отложил газету.
– Ты, наверное, меня презираешь, да?
– За что?
– За мое чистосердечное признание.
– До твоего признания мне нет никакого дела, – ответил я довольно грубо.
«А было ли оно, это признание? – пролетела мысль, злая, горячая. – А не пнуть ли его ногой прямо сейчас?»
– У меня почти пятнадцать лет адвокатского опыта, – очень тихо, извиняющимся тоном произнес Гриша. – Знаешь, наверное, старую уголовную поговорку: чистосердечное признание облегчает наказание, но удлиняет срок?
«В прошлый раз он сказал, что у него десять лет опыта, а теперь уже пятнадцать. Обман, все обман. Меня обманули. И там, и здесь. Меня обманул мой босс Михаил, обманул генерал Зуев, обманул сыщик Свинец. А теперь обманул и сосед по камере. Вдобавок я сам себя обманул. Будь проклят обман и обманщики, будь проклята ложь во всех ее видах!»
– Знаю, – прохрипел я. – Знаю эту поговорку.
– Так вот, она лжива.
– Возможно…
– Признавшись, – Гриша разглагольствовал шепотом, как бы преподнося откровение, – человек выбирает для себя самую простую дорогу. Психологически раскрепощается. Сбрасывает с души груз…
«Сейчас он начнет цитировать FМ Достоевского».
– Очистившись еще на стадии предварительного следствия, преступник легко проходит через болезненную процедуру суда и воспринимает наказание не как возмездие, а как начало новой жизни…
– На свободу – с чистой совестью, – процитировал я.
– Да! – горячо воскликнул стукачок. – Именно так! Разве свобода и чистая совесть – это не то, чего ищет каждый человек? Разве ты не ищешь себе свободы?
– Моя свобода всегда при мне, – ответил я. – Здесь, за решеткой, я так же свободен, как и там, с другой стороны. А совесть – это не кастрюля. Она не бывает чистой.
«Зачем, какого дьявола я обсуждаю вопросы совести с тюремной наседкой?»
– Хватит, Гриша, меня агитировать.
– Я не агитирую, – лучезарно улыбнулся стукач. – Я просто хочу тебе помочь.
«Ты уже помог. Еще как! Порушил все мои планы. Как мне теперь жить с тобой? Мне же придется смотреть тебе в глаза! Здороваться по утрам! Угощать сигаретами! Шутить! Как я буду сосуществовать под одной крышей с осведомителем? Как я буду есть с ним за одним столом? Как смогу терпеть присутствие гада?»
Но прошла минута, вторая – и я получил внятный ответ на свой вопрос. Дверная «амбразура» вдруг раскрылась.
– Рубанов! – позвали оттуда. – Рубанов здесь?
– Здесь.
– С вещами!
К третьему в своей жизни лаконичному и жестокому распоряжению я отнесся уже спокойно. Философски. Не как просветленный муж и не как борец с тюремной идеей, а как обыкновенный опытный арестант.
Да, я отчетливо ненавидел это «С вещами!» – оно бесцеремонно ломало мою повседневную жизнь, срывало с места и влекло куда-то дальше, вглубь тюрьмы, в неизвестное будущее; но вместе с этим я уже давно устал бояться неизвестности и встретил новый удар с долей здорового равнодушия. Современный арестант легко поддается дрессировке. Ему говорят: «Лицом к стене!» – и он мгновенно поворачивается в нужную позицию. Ему велят: «С вещами!» – и он послушно собирает бельишко. Ловко, споро, не совершая лишних движений.
Я приготовился в пять минут. Трусы, носки, книги, тетрадки уместились в один пакет. Продукты остались в распоряжении стукача. Памятуя о благородном жесте старых друзей, Фрола и Толстяка, я не взял ни чая, ни масла, ни курева – пусть все это напомнит гаду Грише обо мне, когда в камеру заедет новая жертва его коварства. Пусть. Я не жадный.
Матрас был свернут в трубу, увязан, баул застегнут. Осталось время для последнего разговора.
– Прощай, Гриша, – сказал я, садясь напротив швейцарца. – Я знаю, что ты стукач и сука. И я хочу, чтобы ты знал о том, что я это знаю. И всегда буду знать и помнить…
Гриша не удивился моим словам. Его взгляд сделался строгим и добрым, словно у школьного учителя. Подбородочек дернулся вбок и вперед.
– Прощай, Андрей, – спокойно ответил стукачок. – Встретимся на воле – кинешь в меня камень…
– Будь уверен, – предостерег я, – этот камень прилетит обязательно! Это будет такой камень – всем камням камень, ясно? Он прилетит, и еще как!
Гриша ничего не сказал.
– Как ты мог? – спросил я тихо. – Ты жрал мой хлеб, а потом ходил к ментам – и докладывал! Ты возвращался все время веселый и возбужденный! Потому что там тебе давали дозу! Угощали кайфом, да? Ты курил, или нюхал, или двигал по вене, или как там у вас наркоманов это называется! И – докладывал! Как ты мог?
– А что прикажешь делать, мон ами? – с чувством возразил Гриша. – Мне светит двенадцать лет. В этой стране у меня – ни родных, ни друзей. Как я выживу в аду для дураков? Мне скоро пятьдесят! Как я продержусь до конца срока? Кем я выйду? Беззубым стариком? Туберкулезником, инвалидом, импотентом? Тебе что, сильно навредила моя деятельность? Ты молодой. Выйдешь через три года. А мне что – гнить здесь до смерти?
– Как ты мог? – простонал я, игнорируя оправдательную тираду подлеца. – Как ты мог обмануть меня? Ведь я тебе – верил! А ты меня обманул! Я – тебе – верил! Делился с тобой последним! Переживал за тебя! Тер тебе в бане спину! Рассказывал о своих планах! А ты – докладывал! Как ты мог?
– Смог, – признался Гриша. – Взял – и смог. Это несложно…
Меня вывели. Без напоминания я повернулся лицом к стене. И разгадал ее. Понял. Я разоблачил эту стену – она есть та самая стена, в честь которой поименована кривая и узкая нью-йоркская улочка. Легендарная Уолл-стрит. Ею до сих пор бредят русские бизнесмены. Каждый второй мечтает о головокружительной коммерческой карьере, в финале ее – офис на улице имени стены, миллионы, сладкая жизнь, жена из отряда голливудских кинозвезд.
В действительности однажды мы имеем взамен миллионов и звезд с неба только деловитое, жестяное распоряжение: «Лицом к стене».
Лицом к стене – вот русский Уолл-стрит.
Вещи догнали меня на самом выходе, в комнате для шмона. Восемь месяцев назад здесь мне предложили раздвинуть ягодицы. Тогда я был новосел – теперь уезжал в неизвестность.
– Вам передача.
Внесли мешок. Выложили на стол пакеты с едой и одеждой. Сквозь пластик просвечивали яркие яблоки.
– Проверяйте и расписывайтесь.
Через час я покинул Специальный следственный изолятор номер один дробь один. Я был полностью снаряжен. Нагруженный чаем, сахаром, сигаретами, фруктами и бельем, я едва уместился в железной будке тюремного фургона. Камуфлированному конвоиру даже пришлось нажать на дверь, чтобы задвинуть засов – и оставить меня один на один с вещами, собранными моей женщиной для того, чтобы я выжил, спасся. Осталось выполнить задуманное. Выжить, спастись. И даже, может быть, отвоевать свободу.
Глава 27
Москва – если посмотреть на схему ее дорожных магистралей – напоминает кривое колесо. Огромные массивы тысяч зданий прорезаны кольцами и радиусами улиц и проспектов. Такая организация движения всегда готова напомнить всякому – и старожилу, и пришельцу – о центробежно-центростремительном порядке здешней жизни; впрочем, по тому же правилу существует и вся страна. От ее окраин к центру движутся люди, деньги, информация; в обратном направлении, на периферию, мчатся правительственные приказы, глянцевые журналы, телепередачи, а иногда и танковые колонны. Ближе к центру – человеческая масса гуще, плотнее, напряжение выше. По краям же – тишина, мирная полудрема.
Так я думал в раннем седьмом часу утра, рассматривая схему автодорог города, пытаясь решить, каким именно путем мне следует добираться до места встречи. Кредитор, назначивший мне вчера вечером рандеву, имел офис в противоположном конце мегаполиса. Мне предстояло проехать почти семьдесят километров по улицам, забитым тысячными пешеходными толпами, большими и маленькими автомобилями, грузовиками, трамваями и автобусами.
Как именно ехать? Через центр, загруженный транспортом, или вокруг, по окраине? Всякий умный азиат, вне всякого сомнения, избрал бы длинную дорогу – как более простую и спокойную. Хотя она длиннее едва не втрое. Наивный европеец, напротив, измерил бы линейкой расстояние от точки А до точки Б, вычислил выгоду, прыгнул за руль и дальше уже не сомневался бы ни в чем.
В это серое, совершенно бессолнечное весеннее утро я – ранее судимый, безработный, безденежный – захотел ощутить себя европейцем и покатил в начале восьмого прямо в центр. Одновременно со мной зашевелились и задвигались еще десять миллионов больших и маленьких существ, официально проживающих в столице, а также несколько миллионов приезжих, гастарбайтеров, незаконных иммигрантов, лиц без регистрации и туристов.
Десятки тысяч грузовиков въехали из прилегающих областей. Тысячи автобусов и сотни электропоездов привезли оттуда же дешевую рабочую силу. Город проснулся; колесо закрутилось.
Я поехал прямо в центр, в самую мясорубку. В конце концов, это мой город, почему я должен идти вокруг, если есть короткий путь по прямой?
– Хочу быть европейцем! – пробормотал я. – Хочу быть европейцем!
К разговору с кредитором я подготовился. Надел свой лучший костюм. В нем двадцать дней назад я ездил на последнюю встречу со своим бывшим боссом Михаилом. Сейчас пиджачная пара цвета смеси песочного и салатового опять пригодилась.