Ниже, на первом ярусе, жизнь скрывалась за самодельными шторками. Весь нижний этаж разделялся на так называемые купе: в них, отгородившись от нескромных глаз вертикально натянутыми кусками простыней, обитала, как я догадался, более зажиточная публика. Лица столь же бледные, как и этажом выше, но пребывающие в постоянном вялом движении челюстей. Нижние имели хоть какую-то еду.
Спать внизу – удобнее, престижнее, и воздуха здесь больше. Это я понял еще вчера, в первый день. То, что мне предложили место для ночлега на втором этаже, никак не доказывало мой высокий статус в арестантской среде. С другой стороны, я лег хоть и наверху – зато вблизи окна, рядом с зарешеченным проемом, дарующим кислород и прохладу. По взглядам нескольких бледных, тощих соседей я понял, что занимаемый мною квадратный метр есть предел их мечтаний и предмет зависти.
Все же процесс перемещения со второго этажа на первый показался мне унизительным. Освободившись от объятий влажной рваной простыни, я поднялся, ударился головой о свисающие с потолка тряпичные емкости с имуществом, подобрался к краю пропасти – и обнаружил, что просто так слезть или спрыгнуть не смогу. Внизу подо мной колыхалась сплошная масса тел.
Узкое пространство меж двумя – вдоль боковых стен камеры – спальными конвейерами занимал длинный стол, исполненный заедино с деревянными, в железной оправе, лавками. Здесь теснились вплотную. Сидели боком, утвердясь хотя бы половиной ягодицы. Кто-то, смачно чавкая, жрал нечто непотребное, кто-то хлебал прозрачный чай, кто-то тачал ржавой иглой дичайшие, бесформенные тапочки; не менее трех групп одновременно резались самодельными картами в стос; отдельная парочка, при группе болельщиков, передвигала фигуры по шахматной доске.
– Эй, – позвал я вежливо. – Эй, слышь! Брат! Это! Типа! Я спрыгну!
Два или три десятка полудиких нездоровых глаз вопросительно сверкнули снизу. Белки у одних – желтые, яркие, у других – красные, мутные; радужки же разноцветные – голубые, серые, зеленые – славянские, лиловые и коричневые – азиатские, угольно-черные – кавказские.
– Слышь! – настойчивее обозначился я. – Дайте слезть!
Наконец один сместился вправо, двое других – влево. Обнажилась часть скамьи, величиной с половину блюдца. Изловчившись, я аккуратно спрыгнул.
Из множества направленных на меня взглядов выделился самый внимательный.
– Очнулся? – спросил Слава Кпсс.
– Точно. С добрым утром.
– Взаимно.
Совсем молодой парень Слава Кпсс выглядел как шахтер Стаханов, только что вернувшийся из забоя; как летчик Чкалов, перелетевший через полюс; как космонавт Гагарин, упавший с орбиты. Как смертельно уставший, шатающийся от переутомления человек. Вид его был таков, словно он держится исключительно силой воли и вот-вот рухнет на руки верных друзей и единомышленников.
– Как самочувствие? – осведомился Слава.
– Нормально.
– Ждем тебя обедать.
– Как «обедать»? – удивился я. – А который час? Сколько я проспал?
– Понятия не имею, – откровенно сказал Слава Кпсс. – Давай умывайся – и к нам…
Обочь, справа и слева от узкого бесцветного лица моего собеседника в белесо-коричневом табачном смраде возникли еще две физиономии – молодые, серьезные, здоровые и неглупые.
– Свой баул не ищи. Он здесь.
По щербатым кафелинам пола ко мне двинули мою сумку – вместительную, как салон престижного лимузина. Я рванул застежку; улыбнулся, учуяв запах апельсинов – запах дома, семьи, аромат тех, кто меня помнит, – извлек все, что нужно, и отправился совершать утренний туалет.
В очереди к умывальнику маялись семь человек. Еще пятеро желали проделать отлив. Я вежливо занял очередь и туда, и туда.
Я достал сигареты и закурил, но вокруг тут же раздался десяток тихих, полных надежды голосов:
– Покурим?..
Пришлось раздать всю пачку.
Меня тут же пропустили без очереди. Озадаченный, я зашел за штору, поспешно излил в сортирную дыру накопившуюся жидкость, затем встал к умывальнику, обжег лицо холодной водой, выполоскал зубы.
Интересно, а что теперь? Чем я буду заниматься весь день – до того момента, когда опять смогу лечь, закрыть глаза и спрятаться от кошмара?
На обратном пути от умывальника мне преградил путь улыбчивый атлет, находившийся вчера возле Славы Кпсс. Запястья улыбчивого были изуродованы синяками и шрамами. Он представился:
– Я Джонни. Дорожник.
– Ага, – ответил я.
– Иди сюда.
Расталкивая толпу – иногда бесцеремонно, иногда с вежливым восклицанием, – Джонни очень ловко обогнал меня, откинул занавеску и жестом пригласил за собой. Я нагнулся и влез. Внутри берлоги царили порядок и уют. Горела лампа под самодельным проволочным абажуром. На аккуратно застеленной койке сидел, по-турецки сложив ноги, Слава Кпсс.
Джонни запросто устроился рядом. Кивнув, он сказал:
– Стесняется.
– Это ничего. Это ненадолго.
Белесый, словно подземный гриб, тюремный сиделец подмигнул мне с ярким живым озорством.
– Ты как раз к обеду, – пригласил он.
Вдруг мой нос уловил сильный аромат жареного. Я задрожал.
Горячего мяса я не ел ровно столько же времени, сколько пребывал за решеткой. Восемь месяцев. С августа 1996-го по апрель 1997-го.
– Сколько я проспал?
– Какая разница? – философски ответил Джонни, опять раздвинув полные губы в улыбке.
– И все-таки?
– Ты зашел вчера после обеда. Проснулся – сегодня, тоже после обеда. Получается где-то двадцать часов.
Мне стало стыдно.
– Щетку, мыло, бритву – завяжи в отдельный пакет и здесь повесь, – простым голосом посоветовал Джонни. – В бауле их не держи. Это неудобно.
– И вообще, расслабься, – призвал меня Слава Кпсс. – Ты – среди своих. Давай, колбасу кушай…
Я вспомнил Толстяка, человека из прошлого, и засмеялся.
– Вот! – улыбнулся Слава. – Больше жизни, братан! Успокойся! Ты – в тюрьме! В Общей Хате! Все плохое, что могло с тобой произойти, уже произошло! Давай! С богом!
Колбаса, жаренная с луком, на сливочном масле, показалась мне изысканнейшим яством из всех известных в подлунном мире. Я проглотил три обжигающих куска, почти не жуя, заел хлебом и майонезом – и ощутил прилив сил.
Мы торопливо отобедали, отправляя в быстрые, наполненные слюной рты кусочки горячей соленой колбасы, поспешно жуя, смакуя, глотая, всасывая соки, осаживая хлебушком; догнались крепким чаем с карамельной конфетой, потом закурили.
– А теперь, – произнес Слава заплетающимся языком, – можно и о серьезном поговорить. Не возражаешь?
Я пожал плечами.
Джонни спрыгнул с койки и вышел в проход, аккуратно задвинув за собой самодельную занавеску. Через миг потолок нашего купе поколебался – улыбчивый паренек устроился спать, – там же, где полчаса назад проснулся я. Тем временем Слава Кпсс зажег новую сигарету и вздохнул.
– Я много говорить не люблю. И не умею. Да это сейчас и не нужно. Ты сам все понимаешь. И видишь. Тюрьма. Теснота. Люди умирают. Менингит, желтуха, «тубик» – повсюду. Сто тридцать семь нас!.. Из них сто двадцать – нищие доходяги, наркоманы, бомжи, черти всякие, уроды, дебилы есть – сейчас их трое – в общем, контингент самый левый. Копейки ржавой нет. С ума сходим. Спрошу прямо: чем сможешь помочь?
– Деньгами, – твердо сказал я.
– Отлично, – кивнул мой собеседник. – Адвокат у тебя есть?
– Нет.
Слава крепко удивился.
– Как же ты без адвоката?
– На настоящего – денег нет, а бесплатный – мне не нужен.
– А говоришь, деньги есть…
– На адвоката – нет. Но в семье – кое-что осталось. Я решил так: пусть лучше деньги будут в кармане у жены, чем в кармане у адвоката…
– Благородно! – оценил Слава. – Сам понимаешь, я прошу не для себя. Лично у меня – всего в достатке. Я четыре года сижу – я все наладил. Чай с сахаром, сигареты с фильтром и так далее. Я прошу – для Общего! Всякой копейке будем рады, братан! Видел, что за публика сидит? Один из десяти раз в три месяца принесет пятьдесят рублей – вот и вся наличность… Как с такими людьми наладить Общий Ход?
– Эти вещи, – степенно вставил я, – мне объяснять не надо. Ты так говоришь, как будто я вчера заехал…
Слава Кпсс улыбнулся.
– А когда же ты заехал?
– Я сижу девятый месяц!
– Ты сидел – в «Лефортово», – снисходительно растолковал бледнолицый смотрящий. – Там нет Общего Хода. Разве это тюрьма? Реальная тюрьма – вот она! – Слава обвел рукой пространство берлоги, затянутое со всех сторон туго натянутой тканью. – Тут арестанты смогут выжить, только если организуют взаимопомощь. Если каждый будет сам за себя – менты всех раздавят. Будем ходить строем. И хором кричать: «Доброе утро, гражданин начальник!» Как будто мы не в «Матросской Тишине», а на острове Огненный. Слыхал про такой?
– Естественно.
– И хорошо, – вдруг Слава нахмурился. – Я о чем, вообще, говорил?
– Об Общем Ходе.
– Нет. О деньгах. Короче говоря, если у тебя есть возможность помочь, уделить хотя бы рублей пятьсот, то все остальное мы сами сделаем. Напиши письмо, отдай мне. Есть люди – они вынесут твою записку на волю. Другие люди доставят до места, вручат в руки, прямо твоим родственникам – жене, сестре, брату. Заберут у них любой груз и затянут сюда и отдадут уже в твои руки. Все налажено, братан!
– Так и сделаем, – кивнул я. – Двести долларов для первого раза нормально?
Слава Кпсс солидно прикрыл веки.
– Идеально! Только доллары – не надо. Эту же сумму – всю в рублях, в бумажках по пятьдесят…
– Легко.
– А ты, я вижу, не очень бережливый.
– Я имел в месяц по пять тысяч долларов дохода.
– Сколько?! – вскричал, округлив глаза, Слава.
– Пять тысяч…
Цифру я занизил ровно в десять раз, чтобы не смущать наивного парня.
Вдруг голоса за занавеской, дотоле скупо булькающие, стали громче. Послышались возмущенные возгласы. Лицо Славы сделалось озабоченным.
– Ногу отдавил! – донеслось от стола. – Куда лезешь?
– Пройти дайте! – прогудела в ответ чья-то мощная глотка. – Подвинься, ну!