– Он поднимет свои рога сразу, как только ты уйдешь. В тот же день.
– Не поднимет, – отрезал Слава. – Ему и сейчас хорошо. Ширка – есть, шестерка – тоже есть. Чего больше? И вообще, что ты трясешься? – Слава с досадой поморщился и тонким голосом передразнил: – Ах, что будет, как мы без тебя… Ты ведь сам скоро уйдешь! Или нет?
– Не скоро, – возразил я. – У меня одних свидетелей почти сто человек. А процесс еще не начался. Мне еще ездить и ездить. Верных два года…
– Если боишься, – раздраженно посоветовал Слава, понизив голос, – уходи с Дороги! Забейся, живи пассажиром! Сам отдай хату Слону, пусть этот наркоша все развалит! Или вообще сломись отсюда, сунь ментам денег, переселяйся на «спец»! Что, уже об этом думал?
– Нет, – соврал я.
– Тогда не дрожи, не жалуйся! Не хнычь! Иначе произойдет большая неприятность.
– Какая?
– Я изменю свое мнение о тебе.
Пристыженный, я смолк.
Поздним вечером этого дня пришел ответ от Толстяка.
Кроме покрытого мелкими буквами листа тетрадной бумаги был и груз: пачка импортных сигарет.
«Привет, Андрюха! – писал старый приятель, фанатик колбасы. – Рад, что ты обо мне вспомнил. То, о чем ты просишь, сделать можно. Я согласен с тобой – тебе на Общем Корпусе делать нечего. Говорят, у вас сидят чуть не по сто человек в камере! Так ведь можно вообще без подкожного слоя остаться, а это верная смерть. Срывайся из этого зоопарка, переезжай на «спец»! У нас сидят семеро на пяти местах. Жить можно… теперь о деле. Твою проблему решим так: сообщи мне адрес и телефон жены. Мой адвокат с ней встретится. Она отдаст ему триста долларов, а он отнесет их кому надо. Ты понял кому. В течение недели или двух – тебя переведут. Не обещаю, что в мою камеру. Но то, что тебя переселят в маломестку, к нормальным, солидным людям, тебя достойным, – это гарантируется. Такие дела. Жду ответа.
С арестантским теплом – Вадим Плотный.
Р. S. Если чего надо – пиши, не стесняйся.
Р. Р. S. Кстати, указанную сумму надо отдавать ежемесячно. Надеюсь, ты к этому готов. Счастливо! С уваж. – Вадим».
Конечно, я к этому готов, печально подумал я, разрывая записку на мелкие части. Давно готов. Я готов отдавать деньги. Только у меня их нет. Готов платить – но нечем. Нет трехсот долларов. А о том, чтобы платить ежемесячно, и речи быть не может. И времени – тоже нет. «В течение недели-двух» – это, как говорят банкиры, не срок.
Послезавтра вечером Слава Кпсс вернется в камеру уже как осужденный преступник. С этого часа по закону его нельзя содержать вместе с подследственными.
Ему предоставят какое-то время на сборы, потом – выведут, «с вещами».
У меня оставалось пятьдесят часов для того, чтобы придумать выход.
Глава 35
Ноябрьская ночь – отличное время для современного арестанта. Прохладно. Тихо. Благодатная расслабуха реет под сводами огромного зала, где когда-то, сто лет назад, лечили свои недуги израненные военные моряки, счастливо выжившие после какой-нибудь кровавой Цусимы. Теперь помещения бывшего военного госпиталя занимала менее почтенная публика – но никак не менее жизнелюбивая.
Едва наступила темнота, сразу интенсивно завертелась специфическая тюремная жизнь. Туго натянулись вдоль стен Дороги. Заскользили по ним грузы. Воры и авторитеты принимались за написание многих и многих ответов на полученные накануне малявы с просьбами раскидать тот или иной рамс. Барыги и наркобароны доставали из тайников деньги и чеки с героином, дабы разослать страждущим. Братва рассаживалась скоротать часок-другой за партией деберца. Наркоманы старательно кипятили в кружках свои нехитрые принадлежности.
Зажужжали машинки, покрывая тела татуировками. В этом сезоне хорошо катила тематика «голимого отрицалова». Пышногрудые русалки и лики Спасителя уступили свое место уродливым свастикам и прочим нацистским символам. Так проявлялся протест полностью отчаявшихся, доведенных голодом и теснотой до безумия людей против уголовного закона – гуманного по форме, но жестокого по существу.
Мгновенно, в общем, папиросы были забиты, колбаска зажарена, брага процежена, магнитофоны включены, рамсы раскиданы, с гадов получено, с оступившихся строго спрошено, и реальный, в полный рост, арестантский оттяг продолжался уже до утра.
А мы – затеяли банкет.
Обычно в тюрьме достаточным поводом к выпивке является сама выпивка. Качественный алкоголь – редкий гость на Централе. Но сегодня повод был. Отменный, самый лучший. Мы провожали на волю своего друга. Слава Кпсс собрался уходить домой. К моменту оглашения приговора по своему ДЕЛУ он отбыл полновесные пять лет, и судья, уже третий по счету, необычайно утомившись процессом, решил дать сидельцу срок «за отсиженным». Очевидно, вина изможденного разбойника не показалась судье очевидной, и затребованные прокурором семь лет резко усохли.
Вернувшись с оглашения приговора поздно ночью, Слава никому не сказал ни слова, и его лицо – обтянутая тонкой серой кожей комбинация костей – ничего не выразило; глаза смотрели в пол.
Он долго умывался, щедро намыливая шею, и плечи, и локти. Сто тридцать пять душ – за исключением спящих – притихли. Все знали, что Слава привез срок. Многие сидели здесь по году, по два, по три. Слава Кпсс, пробыв в следственной тюрьме пять лет, поставил один из рекордов Централа. Вымывшись, Слава долго молился. Несколько раз прочитал Покаянный канон.
Потом подозвал нескольких арестантов, побогаче, и попросил взаймы денег. Я депонировал сто рублей, Джонни – тоже. Даже Слон, случайно вынырнувший из героинового забытья, раскошелился на две мятых десятирублевки, чтобы тут же опять отъехать в свой джанки-трип, откуда возвращаются через раз.
Собрав пачку купюр, Слава пересек камеру, подошел к двери и высунул голову в «кормушку». Около часа он просидел возле дверной дыры. Вертухаи, подходя с другой стороны, о чем-то подолгу с ним беседовали. Одни уходили, но появлялись другие. Договорившись, терпеливый Слава опять пересек камеру, уже в обратном направлении, и здесь, под решеткой, у стены, на козырной поляне, сообщил мне и Джонни, что сидеть ему осталось – пять дней.
Мы возликовали.
Тут же Слава назначил прощальный вечер.
– Принесут – посидим, – подмигнул он.
Принесли только через двое суток. Кроме водки зашло мясо и даже перец (в тюрьме он под большим запретом; его можно швырнуть в лицо охраннику или в ноздри его собаке – и сбежать).
В два часа ночи камеру заполнил аромат жареной, сдобренной специями говядины. Закончив готовить основное блюдо, Слава взял с Общего, для себя лично, две пачки чая в долг, пообещав восполнить недостачу так быстро, как только сможет. Никто не посмел отказать отсидевшему пять лет человеку. Чай был высыпан на газету и помещен в центр стола – под взгляды двухсот глаз голых голодных людей.
– Кто желает – чифирите… – внятно предложил Слава.
В секунду сколотились пять или восемь компаний, по пять или восемь человек, самопальные кипятильники мгновенно взорвали воду в кружках; не чифир, но очень крепкий чай был выпит еще до того, как полностью заварился. Доспеет в пузе.
Выпив по первой, проглотив по куску обжигающего мяса, мы притихли. Забытые вкусы и запахи вызвали в памяти каждого интимные воспоминания.
– Сейчас закинусь «сонниками», – объявил Слава, – помолюсь – и лягу спать! И просплю все три дня и три ночи, пока не закажут…
Выпили по второй и по третьей, съели мясо. Как ни смаковали, как ни жевали крошечными кусочками, наслаждаясь, – килограмм исчез в несколько минут. После четвертой – случился небольшой казус. К двери нашей камеры подошел контролер и велел ближестоящим подозвать к дверной дыре Джонни.
Мой напарник давно обзавелся шапочными знакомствами среди нижних чинов администрации. Один из таких знакомых и пришел, от ночного безделья, попросить сигаретку и поболтать. Пьяный арестант с удовольствием перекинулся с трезвым надзирателем парой фраз – высунул голову через «кормушку» в коридор, покурил, посмеялся, поделился новостями.
В тот же самый момент в тот же коридор случайно зашел ДПНСИ – дежурный помощник начальника следственного изолятора. Самый главный и важный тюремный чин, непосредственно отвечающий за все происходящее на Централе. Не рядовой контролер, не корпусной надзиратель, а стоящий над всеми Вертухай Намбэ Уан.
Увидев красную, ухмыляющуюся физиономию арестанта, большой офицер с красной повязкой в звании целого майора заподозрил неладное, поставил подчиненного контролера «смирно» и убедился, что арестантская голова, торчащая из прямоугольного отверстия, распространяет вокруг себя свежайший алкогольный дух. Спросив фамилию, начальник распорядился подозвать сюда же смотрящего.
Теперь уже Слава Кпсс – столь же хмельной – сунул голову в амбразуру. Попытался как-то объясниться. Но начальник рассвирепел. Пронзив взглядом нетрезвого Славу, Намбэ Уан громогласно объявил:
– Вызываю резерв! Камеру – открыть! Всем – на выход!
Известно, что всякий руководитель, даже если он ленив и нерадив, или – демократ, или просто вынужден закрывать глаза на нарушения, иными словами, всякий начальник, в чьем ведомстве царит вечный, неизбывный беспорядок, хотя бы изредка должен самоутверждаться. Показывать, кто в доме хозяин. Иначе все сползет в хаос!
В стране бардак! – так, очевидно, с горечью сказал себе большой чин. Везде бардак! Но у меня не будет бардака. Хотя бы здесь я его искореню. Не позволю подследственным безнаказанно жрать водку!
Огромная дверь отошла в полумрак коридора.
– На выход!!! – заорал вертухай, еще пять минут назад мирно болтавший с Джонни о пустяках. – Спящих – разбудить! Вся хата – на выход, быстро!!!
Рожден ли тот, кто способен равнодушно, без содрогания наблюдать, как поток пахнущих йодом и табаком тел, шаркая сандалетами, течет из разверстого зева тюремной камеры? Как чьи-то сыновья, мужья и отцы, подсмыкивая спадающие портки, сопя и переругиваясь, почесывая срам, натужно кашляя и щурясь, выползают, подгоняемые матерными окриками, из меньшего пространства в большее, бестолково натыкаются друг на друга и садятся в ряд, опершись на колени предплечьями?