Короче, своими светскими манерами Эгмонт старался всех очаровать. Но не очаровал. Нанесенный розовый грим не мог скрыть его мимических морщин, за белым стоячим воротником проглядывала дряблая шея. В таком возрасте лучше перейти в стадию актера на пожилые роли, как Фриц Кляйне. Но что поделаешь, Дюссельдорф предполагает, а Берлин располагает…
На заключительной репетиции с подсказки помощника интенданта граф Эгмонт внес кое-какие изменения в постановке. Во время его выхода секретарь должен был не подниматься из-за письменного стола, как у Гёте, а стоять у двери и держать портфель с бумагами под мышкой. И бумаги не в портфеле, а снаружи. Эгмонт вбегает, нечаянно толкает секретаря, сам садится за стол и начинает задавать свои вопросы. Интендант согласился со своим помощником, что такой выход графа внесет оживление.
Все сцены проиграли. Эгмонт, как договаривались, толкнул секретаря, тот чуть не упал на пол, все засмеялись. Граф уселся за стол и стал ехидно задавать вопросы. Эрих с зажатым под мышкой портфелем, держал в руках бумаги и в тон ему живо отвечал. Интендант остался доволен. Спектакль получился. В завершении сцены граф Эгмонт одобрительно пожал своему секретарю руку.
После завершения репетиции Эрих отправился в театральное кафе. Хотелось поделиться с актером на пожилые роли своей удачей. Его опять похвалили! Актер на пожилые роли натирал мелом кий, бил по шарам, Эрих заказывал пиво.
– Ну что я вам говорил, коллега, я заранее знал, что вы окажетесь на высоте. Давайте за удачу. Надо пропустить по одной. Мы с вами заслужили поощрение.
Эрих подозвал кельнера и попросил записать два коньяка на свой счет.
На премьеру «Эгмонта», как и в прошлые годы, пришла вся знатная публика Дюссельдорфа. В партере сидели обер-бургомистр с женой, партийные функционеры, все учтиво раскланивались, мужчины в смокингах говорили разодетым дамам комплименты, пахло цветочной водой. Заиграл оркестр, свет притушили, в зале все стихло, занавес подняли…
Наблюдавший из-за кулис за залом Эрих отправился в гримерную. Он сел перед зеркалом, поправил прическу, вытянул кружевной воротничок, потом проверил бумаги. Оставалось дождаться вызова. Он был спокоен, листы пергамента с записанной ролью были наготове в портфеле, оставалось только достать их, сунуть все под мышку и по очереди зачитать. И вот ожидаемый голос в громкоговорителе: «Секретарь, пожалуйста, на выход».
Он прислонился, как договаривались, к дверному косяку, портфель и бумаги зажал локтем. И начал свой монолог:
– Его все нет и нет, я уже два часа дожидаюсь с пером и бумагами наготове. Надеялся хоть сегодня уйти, не задержавшись…
Но вот появился граф Эгмонт. На генеральной репетиции он вбегал, слегка толкался, но на премьере решил, видимо, удивить публику своим темпераментом и буквально ворвался на сцену. При этом он сбил с ног стоявшего у двери секретаря. Эрих выронил портфель, растянулся на полу, бумаги разлетелись.
Эгмонт подлетел к суфлерской будке, резко развернулся, подскочил к письменному столу, сел, поставил руки, как опоры, и грозно воззрился на своего ползавшего по полу секретаря. Эффектный получился выход! Комический. Публика зааплодировала. Но что было делать Эриху? Он не только оказался на полу, но и растерял все пергаментные листы. И теперь в спешном порядке собирал их. Куда их совать, в портфель?
Публике такой выход понравился, зал гудел от лицезрения униженно ползавшего по полу секретаря. Граф был доволен своим выходом и улыбался.
– Ну что там у тебя? – задал он свой первый вопрос.
– Все готово, и три гонца дожидаются вас.
– Ты, видно, считаешь, что я слишком долго отсутствовал: физиономия у тебя недовольная.
– Я давно жду ваших приказов. Бумаги на месте, могу зачитать!
– Начни с самого важного.
И тут Эрих замолчал. Он стоял на коленях, сжимал под мышкой портфель и судорожно соображал, как быть? Листы он собрал, но следовало разложить их по порядку. В листах не было нумерации! Дурацкая пауза затянулась. Граф в нетерпении стукнул кулаком по столу. Секретарь заметно вздрогнул, но продолжал молча стоять на коленях. Граф сверлил его глазами. Эрих запыхтел. Он перебирал листы и не знал, какую реплику зачитывать. Открыл портфель, посмотрел в него. Сунул туда лист и неожиданно для себя ляпнул: есть жалоба о том, что солдаты надругались на дочерью трактирщика, надо бы ее рассмотреть. В зале раздались смешки, а граф округлил глаза. Невпопад. Эрих не знал дальше текста. Не знал он, в каком порядке читать. Граф Эгмонт не спускал с него глаз и задал второй вопрос. И вместо второго ответа Эрих зачитал ему, кажется, седьмой или шестой…
Эрих все-таки сумел подняться с колен. Он нервно перебирал бумаги, ему мешал портфель, ноги у него заплетались, он все еще не знал, в какой последовательности зачитывать ему текст! Граф Эгмонт не понимал своего молодого партнера. Почему он несет чушь? Почему не говорит то, что прекрасно говорил на генеральной репетиции?
Но надо было играть, надо было спасать сцену. Граф задал пятый вопрос, ответ на него последовал первый, он задал наконец последний седьмой. То, что он услышал, повергло его в полный ужас… На лбу графа заблестели капли пота. Он был взбешен, поведение секретаря сбивало его с толку. Все невпопад. Пьяный?! У обоих актеров по лицам градом покатился пот. У графа от злости и непонимания. У Эриха от напряжения и полной беспомощности. Эффектное появление высокого государственного актера было сорвано. Бездарный актеришка из глубокой провинции нес полную околесицу. И заключительные слова Гёте: «Собери свои бумаги! – граф дополнил своей уничижительной репликой: – И убирайся отсюда ты, ничтожество!» И снова аплодисменты.
Несколько минут спустя в гримерную к Эриху влетел кипевший от ярости и негодования интендант театра. Но застал там одного костюмера. Тот вешал в гардероб платье секретаря.
– Где эта скотина из Франкфурта, я из него отбивную по-дюссельдорфски сделаю! Куда он делся? Привести его ко мне немедленно! Завтра я вышвырну его вон из театра! Но прежде он будет у меня в ногах валяться! Где он?
Костюмер не откликался. Интендант схватил его за грудки.
– Говори, куда он сбежал? Где прячется? Говори, или вылетишь с ним вместе!
– Он убежал сразу, герр интендант. В гриме, но без костюма. Куда, не знаю.
А виновник скандала покинул театр через скудно освещенный черный ход. Он покинул театр так быстро, что никто толком не смог его заметить. Он бежал по вечерним, темным улицам, несся к своему спасительному подвалу. Ноябрьский дождь бил в лицо, холодный ветер проникал под одежду. Он задержался только на мосту. Внизу чернела вода.
«Ну что, туда, в глубину? Порвать все эти пергаментные листы, к черту роль, к черту театр, все, хватит, наигрался»!
Он судорожно принялся рвать листы, смотрел, как ветер подхватывал клочки, уносил их вниз, в черную воду. Сзади раздался грубоватый мужской голос:
– Вот чертов дождь, в такую погоду хороший хозяин собаку не выпустит, а мне надо на дежурство.
Эрих испуганно обернулся, сзади в черном мокром плаще, с накинутым капюшоном приближался шуцман.
– Идите домой, приятель, нечего тут стоять и рассматривать воду. Не нравится мне ваше поведение. Почему раздетый? Где плащ? Еще самоубийц не хватало на моем участке. Кто знает, что у вас на уме. Топайте, топайте дальше.
Эрих ничего не ответил, развернулся и поспешил по мосту вниз, вниз. Он спешил и не оборачивался назад. Броситься с моста не получилось. Но ничего, его мертвое тело найдут позже. Вот и улочка Штернштрассе, вот и его подвал.
Руки у него тряслись, когда он вставлял ключ в дверь. Его бил настоящий озноб, зуб на зуб не попадал. Он налил себе полстакана корна, выпил, веревку не нашел, заткнул уши восковыми тампонами и юркнул под одеяло. Теперь бы только согреться, забыть весь этот сценический кошмар. А завтра рано утром он умрет.
На следующее утро к подвальному помещению прибыл посыльный из театра. Он стучал в дверь и кричал. У него было письмо от генерального интенданта герра Майера, которое он должен был передать лично в руки герру фон Риделю. Но удары в дверь и крики не возымели никакого действия. Никакого ответа не последовало. В подвальном помещении царила полная тишина. Низко расположенные подвальные окошки не позволяли заглянуть внутрь. Курьер втиснул письмо под дверь и исчез. Через час снова удары в дверь и уже другой голос, взволнованный голос Альмут:
– Эй, Эрих, открой, я знаю, что ты дома, не делай глупостей! Я знаю, что ты здесь! Открой!
Молчание…
– Лучше открой, иначе я вызову полицейских!
Последнее подействовало. Эрих выбрался из постели, отпер дверь, взял письмо и исчез под одеялом. Альмут положила ладонь на его влажный лоб.
– Слушай, ты действительно болен, у тебя жар. А в театре говорят, что ты притворяешься! Почему ты вчера вечером так напортачил? Ты так комично ползал по полу… Фриц Кляйне смеялся до коликов в животе. У тебя от падения что-то случилось с головой? Ты сильно ударился? Ты весь горишь. Я вызову доктора!
Эрих не сопротивлялся, хоть одно живое существо проявило к нему сочувствие.
– Хорошо, что его удар не хватил, – сочувственно произнес театральный врач после обстоятельного осмотра Эриха. – Он весь горит. Простыл, давление подскочило. А такой молодой!
Взволнованная Альмут сидела рядом, мяла платочек.
– О Боже, помогите ему.
– Покой ему нужен, – вздохнул доктор. – Его нервная система переутомлена. Большие нагрузки. К тому же ушиб, сознание могло помутиться.
Он стал выписывать рецепт.
– Вам нужен покой, молодой человек, слышите, побольше сна! Вы должны отказаться от алкоголя, от поздних посиделок. Никакого кофе. Я пропишу вам успокоительное и напишу освобождение. Вот справка для вашего интенданта. На следующей неделе я зайду к вам снова.
– Что написал тебе интендант? – поинтересовалась Альмут после ухода врача.
– Он жаждет со мной встретиться. Сегодня я должен осчастливить его своим присутствием.