– Еду в отпуск.
– Ты везунчик, Эрих… Уже ефрейтор. Ты всегда был везунчиком. Отпуска прекратили давать с сентября, ты не знал? На родину только в гробу или тяжело раненным. У меня, вот видишь, два ранения, это мои награды, – и Вилли ткнул себя в грудь, показал на знак за ранение третьей степени. – А у тебя ни одного, и выглядишь ты откормленным, как после курорта.
Они вышли в коридор. Эрих обратил внимание, что вид у Вилли был далеко не блестящий: мундир поношен, кое-где залатан, сапоги смялись, лицо худое, с рыжей щетиной.
– А чего ты не стал возвращаться в свою часть?
Вилли скривил губы.
– Просто не захотел. Надоел мне этот крикливый фельдфебель, да и лейтенант Шмидт тоже. Помнишь, как нас с тобой послали за водой? Почти на смерть. Они же, наверняка, знали, что в церквушке засели Иваны, сделали там свой наблюдательный пункт. Ты тогда еще мешок офицера из-под елки вытащил. Русские скрывались там за каждым кустом. А в меня стреляли наши. Я все помню…
Эрих кивал головой, поддакивал. Честно говоря, его не особенно радовала эта встреча с камрадом. Вилли Бауэр был и остался увальнем, жалевшим только себя. Любил поныть, ранение его не исправило.
– Где вы сейчас? – продолжил Вилли. – В каких местах? Как поживает фельдфебель Браун, все также кричит, ногами топает? Как Шмидт, этот сухарь?
Эрих вкратце рассказал о перемещении батальона на запад, на юг, о потерях среди молодого пополнения. И указал на стоявший под столиком чемодан.
– Везешь гостинцы из России? – усмехнулся Вилли. – Ты так и не угостил меня русскими консервами. Небось вместе со своим земляком Шмидтом слопал?
Эриху не хотелось отвечать. Трудно объяснять твердолобому баварцу, но придется.
– Это чемодан Шмидта, – с грустью в голосе начал он.
– Вот как, – вскинул брови Вилли. – Попросил захватить свои гостинцы, отвезти жене? Она у него, говорят, актриса, красавица.
– Ничего ты не понял, Вилли, – резко оборвал его Эрих. – Шмидт погиб! От него почти ничего не осталось. Прямое попадание снаряда в блиндаж. Этот чемодан он приготовил для своего отпуска. Мне поручили передать его вдове, фрау Шмидт, это ты понимаешь?
Они вышли в тамбур. Здесь ощущался холодный ветер. Разговор не клеился. Вилли сделал несколько затяжек, спрятал остаток сигареты в портсигар. Открылась дверь, двое солдат втащили легкий пулемет, стали устанавливать его на полу.
– Я пойду, – сказал Вилли. – Там у нас в купе собрались одни баварцы, кто до Мюнхена, кто до Нюрнберга. Присоединяйся к нам, компания веселая. Но только неси свою бутылку, на наши не рассчитывай.
– Спасибо, я останусь в своем купе, у нас тоже неплохая компания. Одни пруссаки, едут во Франкфурт.
Эрих вернулся в купе. Место у окна, уже затянутого темной светомаскировкой, оказалось занятым. Солдаты потеснились, он сел у прохода. Встреча с Вилли оставила неприятный осадок. Баварец совершенно не изменился, все такой же недовольный. За все время пребывания на фронте Эрих не нашел себе товарища по духу, с которым можно было бы делиться сокровенным…
Вагон внезапно дернуло. Эрих и еще несколько солдат чуть не оказались на полу. С верхних полок посыпались чемоданы, вещмешки, ранцы. Погас тусклый свет. Раздались ругательства, проклятия, кто-то застонал. Поезд остановился. Из-под вагона раздалось шипение. И тишина. Слава богу, не было слышно выстрелов и разрывов. Где-то в конце вагона зажегся фонарик и послышался громкий голос:
– Всем оставаться на своих местах! Из вагонов не выходить, впереди взорваны рельсы. Проделки партизан. Ждите команды.
Вагон еще раз дернуло, он немного проехал и снова остановился. В купе ничего не было видно. По проходу продолжал двигаться тонкий луч фонарика.
– Прошу всех оставаться на своих местах, – продолжал голос. Это был лейтенант из санчасти, сопровождавший группу раненых. – Впереди разрушено полотно. Сейчас железнодорожные службы занимаются восстановлением колеи.
– Сколько мы будем стоять? – посыпались вопросы.
– Пока неизвестно. Но не меньше шести часов. Вполне возможно, что заночуем. И только утром тронемся в путь. Вагоны не отапливаются, учтите, ночью заморозки до минус десяти.
Солдаты чертыхались. Уходили драгоценные часы короткого отпуска. А тут еще угрожают холодами. Температура в самом деле падала. Эрих натянул на голову шапку. Руки сунул в карманы шинели, но это не спасало. И тут он вспомнил о бутылке с русским шнапсом. А не выпить ли ему. Для согрева? Для поднятия настроения? А с кем? Да с любым попутчиком. От пары дармовых рюмочек никто не откажется. Он вытащил вещмешок, достал из кармашка складные рюмочки, сунул руку внутрь и от боли вскрикнул. Вытащил ладонь, с нее стекала кровь. Порезался осколками от бутылки. Он прижал платок к ране. Жаль, выпить ему теперь едва ли удастся…
Из вещмешка пахло спиртом. Продезинфицировал… Одна бутылка, значит, разбилась. Начинается счет потерям. Остались еще две. Он откинулся назад, сунул ладонь под мышку, глубже натянул на глаза шапку и закрыл глаза. Надо постараться уснуть, уснуть…
До утра поезд так и не тронулся с места. Считай, полсуток отпуска миновали. Светомаскировку убрали, за окном начинался серый рассвет. Солдаты потихоньку просыпались, чертыхались, задавали вопросы. Изо рта шел пар. Никто ничего не знал. И снова в конце вагона появился лейтенант из санчасти, он разрешил выйти из вагонов и освежиться. Но приказал далеко не отходить, местность незнакомая, могли появиться партизаны. Через полчаса поезд тронется, пути исправлены. Эрих спрыгнул на мерзлую землю. Утро было туманное, мерзлое. Двое солдат вытащили пулемет, стали устанавливать его на пригорке. Локомотив терялся в серой мгле.
Эти военные локомотивы, «тягачи» на рельсах, изготавливались по специальному заказу Гитлера. Их называли боевые локомотивы «Kriegslokomotive», и ширина оси колес у них соответствовала русской колее. Так что могли использовать захваченные русские вагоны. Но на границе с Польшей всех ожидала пересадка. Правда, на некоторых железных дорогах России со шпал снимали один параллельный рельс, сужали его с другим до ширины европейской колеи, забивали крепежные клинья и, таким образом, европейские составы, комфортные вагоны с отоплением, душем, горячей кухней могли двигаться по российской территории.
Эрих посмотрел на валявшиеся в стороне скрученные от взрывов рельсы, разбитые деревянные шпалы. Их заменили на новые. Он подошел к сваленным в кучу шпалам. Спустил брюки, присел. Прятаться было не от кого, солдаты справляли свою нужду там, где им хотелось. Никто ни от кого не скрывался, никто не закапывал свое добро. Эриху стало почему-то смешно. Он вспомнил наивный вопрос фельдфебеля, почему русским для оправления своей нужды требуется так много пространства? А теперь по-другому? Вдоль целого состава устроили полевой клозет, кто где присел, там и отметился…
Все люди одинаковы. Только обстоятельства и правители меняют их. Эрих сидел на корточках, посматривал по сторонам и пытался понять, где они остановились, далеко ли до границы. Неожиданно раздались автоматные очереди. Пули впивались в шпалы, за которыми он сидел. Застрекотал немецкий пулемет. Прогремел взрыв от ручной гранаты. И тут началось… Солдаты с голыми задницами слетали с насиженных мест. Некоторые, едва успевая натянуть штаны, летели к своим вагонам. Кто-то падал, кого-то хватали и с обнаженным задом втаскивали. В морозном тумане стрелявшие не видели толком свои цели. Пули щелкали по железу, звякали по колесам, послышался звон разбитых стекол. Снова разрыв гранаты, за ней еще один. Раздались крики о помощи. Мощно застрекотали пулеметы из вагонов.
Послышался резкий гудок. Локомотив медленно сдвинул состав с места и стал набирать скорость. Высунувшийся из окна лейтенант крикнул:
– По вагонам! Быстрее! Быстрее!
В небо взлетела красная ракета. Солдаты карабкались один за другим. Эрих успел схватиться за поручни, повис на нижней подножке. Двое втаскивали пулемет. Эрих едва держался. Пули визжали над головой. Скорость увеличивалась с каждой секундой. Наконец пулемет втащили, чужие руки подхватили Эриха. Он оказался в тамбуре. Дверь тотчас захлопнулась. Живой и вроде не раненый.
– Партизаны? – невольно спросил он.
– Да, белорусские партизаны, – ответил солдат с пулеметом. – Мы эту дорогу хорошо знаем, они всегда появляются неожиданно, подкидывают нам свои кунстштюки.
Эрих вернулся в купе и плюхнулся на место. Окно оказалось разбитым, в него дуло. Солдаты только и говорили о совершенном нападении. Одного отпускника не досчитались.
Эриху уступили место у окна. Он заткнул дырку тряпкой. Снова по вагону прошел патруль, всех пересчитали, проверили наличие оставшихся людей. Война и здесь напоминала о себе. Эрих отвернулся к окну.
В Польше атмосфера стала поспокойнее. И по мере приближения к границе Германии становилось заметно теплей. Скоро, скоро немецкая территория, скоро страна, где царил истинно немецкий дух, где действовал железный немецкий порядок, где бюргерское спокойствие и вежливость считались верхом культуры. И погода менялась, появилось солнце. Все прильнули к окнам. Все ждали встречи с родными землями, с домом. Как там все выглядит? Солдаты уже улыбались – добрались! Впервые за время поездки лица посветлели, подобрели. Многие прихорашивались перед карманными зеркальцами, подтягивали пояса, выходили в тамбур, чистили сапоги, зазвучала губная гармошка. В туалет образовалась очередь, всем понадобилось срочно побриться.
Мелькнул небольшой Кунесдорф, знаменитый тем, как со школьной скамьи помнил Эрих, что в 1759 году во время Семилетней войны прусский король Фридрих II потерпел в нем сокрушительное поражение от русско-австрийских войск. Это уже немецкая земля, это историческая Германия. Все дома вроде целые, и люди одеты вполне прилично. Замелькали немецкие вывески, знакомые названия. Поезд набрал скорость, но вот, не доезжая Франкфурта, снова остановка. Теперь официальная. Отпускников и раненых пригласили в пустое производственное здание, напоминавшее вагонный цех. Там были длинные столы и скамейки. Все было организованно. Всем предложили поесть горячего, выпить кофе. Каждому налили по миске фасолевого супа. Это был не такой суп, который Эрих ел накануне концерта, пожиже. Но Боже, все равно хоро