– Вот посмотри, что здесь имеется.
Эрих не верил свои глазам.
– Откуда это? – шепотом спросил он. На полке, прикрытый разным рабочим тряпьем, находился ламповый радиоприемник «Телефункен». – Ведь если его обнаружат…
Отец усмехнулся.
– Это приемник не мой. И шкаф не мой. Один музыкант оставил. Жил в соседнем подъезде. – Он почесал в затылке. – После событий хрустальной ночи он был так напуган, что все свое имущество раздал соседям и срочно уехал в Париж, в эмиграцию. Так что официально это не мое имущество. Зато у меня есть источник информации и я знаю, где бомбят, какова ситуация на Восточном фронте.
– Пап, ты же головой рискуешь.
– А ты не рискуешь?
– Но ты должен был его сдать или доложить.
– Но это не мой шкаф! Чужое имущество. Я к нему не прикасаюсь. И не несу за него никакой ответственности!
– Никто не поверит, отец.
– А мне плевать! Это не мое имущество, а чужое! Чужое имущество неприкосновенно! И все! Я не могу больше слушать одну и ту же трескотню Берлинского радио и голос Геббельса! – отец резко повернулся к нему. – Ты это понимаешь? – Он завалил приемник тряпками, захлопнул дверцу и повернул ключ. – Пойми, Эрих, это как глоток свежего воздуха.
Эрих чувствовал, что отца что-то сильно тревожило, никогда еще он не видел его таким возбужденным, никогда еще тот не говорил с ним так откровенно и темпераментно.
– Я скажу тебе то, что слышал на днях. Англичане сообщили, что под Москвой основан национальный комитет «Свободная Германия», который обращается к фронтовым солдатам. Призывает их сложить оружие и присоединиться к этому движению. Подумай над этим, сынок. Сотни солдат перешли к русским, есть и офицеры. Мне кажется, ты должен к ним присоединиться. Твое место там!
Эрих знал об этом комитете, слышал, они вещали через громкоговорители, уговаривали сдаваться в плен. Он все это воспринимал, как вражескую пропаганду. И не мог вот так перейти линию фронта и сдаться русским. Он не знал языка, да просто боялся попасть в руки к врагам, к Иванам. Он – дезертир? Нет!
– Отец, я не могу, я принимал присягу, дал клятву служить отечеству, фюреру… Понимаешь – это мой долг! Рядом камрады, я не могу их обмануть… Предательство – самое низкое, чем добывают себе свободу. Мне свобода за колючей проволокой не нужна!
– Эта не та война, которой можно гордиться, Эрих. Мы завоеватели, поработители. Мы отбираем у людей их собственность. Это военный грабеж. Вся Европа готовится выступить против нас. Вся Европа! Америка подключилась. Война идет к завершению, поверь. Наступит час расплаты. Вот тогда и спросят, с кем был ты, немецкий солдат? С теми, кто развязал войну, или с теми, кто понял ее пагубность и захотел прекратить. Раскаяния потребуют от каждого! У тебя есть единственный шанс остаться в живых – сдаться в плен. Иначе с фронта ты не вернешься. Я хочу, чтобы ты перестал воевать. Хватит, Эрих. И мать тоже хочет этого. Ты у нас единственный. Выбери походящий момент и беги. И чем скорее это ты сделаешь, тем лучше.
– Но ты пойми, отец! Если я сбегу, то схватят тебя и маму. Это же верная гибель для вас!
Сверху раздался встревоженный голос матери:
– Куда вы там запропастились, что так долго? Эрих, извини, я совсем забыла, тут фрау Вильде оставляла для тебя письмо. Оно из Потсдама. Может быть, срочное?
– Мы поднимаемся, – ответил отец. – Матери о нашем разговоре ни слова, – предупредил он Эриха, – она надеется, что ты поступишь так, как я тебе сказал. А за нас не беспокойся.
Письмо было из Потсдама, с киностудии Бабельсберг. Ему писала фройляйн Гизела Кнопф, помощница режиссера. Она приглашала его приехать в Бабельсберг, принять участие в съемках одного остросюжетного фильма. Предлагала ему роль офицера, гауптмана в романтико-любовном фильме «Я буду ждать тебя». Если предложение принимается, то ему надо обратиться в павильон 7, студия «Фогель», производственный отдел, спросить фрейлейн Гизелу Кнопф.
Обидно, времени на съемки у него, конечно, не оставалось. Но продолжить знакомство не мешало. Он решил ехать. Отец дал ему темно-серый выходной костюм, плащ, водрузил на голову свою зеленую фетровую шляпу. В зеркале Эрих смотрелся очень представительно.
– Ты просто неотразим, – пошутила мать, поглаживая ладонью его костюм. – Мы так тебя не отпустим.
На вокзал отправились все вместе. Мать и отец в самом деле соскучились по нему, не хотели минуты оставаться без него. Они стояли на перроне, ждали поезд на Потсдам, когда внезапно от станционного здания донеслись завывающие звуки сирены воздушной тревоги. Высоко в небе показались три точки, три гудящих самолета. За ними следовали еще три и еще три. Они были слишком высоко, оставляли позади себя тонкие белые шлейфы.
Все задрали головы вверх. Рев усиливался. Бомбардировщики были в вышине, их не могли достать снаряды зениток. Но где же немецкие истребители? Где прославленные ассы Геринга? Самолеты сделали легкий разворот над городом и взяли курс на Берлин. Сирена стала стихать. Отбой. Бежать в бомбоубежище не надо. Все облегченно вздохнули.
– Может быть, не стоит тебе ехать? – тревожно спросила мать. – Останься дома, пережди.
– Не волнуйтесь, все обойдется. Мне обязательно надо побывать в Бабельсберге. Там и сейчас снимается кино. Люди хотят отвлечься. После войны я хочу работать там, хочу снова появиться на экране. Война ведь когда-то кончится. – Он посмотрел на грустные посерьезневшие лица отца, матери, обнял обоих. – Я хочу вернуться живым и здоровым, поэтому подумаю над твоими словами, отец, – сказал он. – В них есть смысл. И если я… – он недоговорил. – Ты будешь доволен?
Отец тотчас закивал головой.
– Тогда не доверяйте официальным сообщениям. Не верьте никому и ждите.
Мать прислонилась к его плечу.
15. Потсдамская история
Бабельсберг почти не изменился. У будки охранника его остановили, проверили документы, спросили, куда направляется. Он объяснил. Впереди – прямая мощеная аллея, по бокам – старые подстриженные липы, слева и справа двух-трехэтажные здания-виллы с черепичной крышей, припаркованные легковые автомобили. И ни одной души. Где тут отыщешь павильон номер семь? И дальше студию «Фогель». Где тут снимают остросюжетный романтико-любовный фильм «Я буду ждать тебя», в котором ему предлагают роль офицера, лейтенанта? Ходить так и спрашивать? Не посидеть ли для начала в скверике?
Первый раз в Бабельсберг он приехал вместе с Блюмхен. Это было еще до войны, ровно пять лет назад, осенью 1938-го. С того времени он снялся в трех полнометражных художественных фильмах. Прекрасное было время. И в «Deutsche Wochenschau»[6] его показывали, и на афишах появлялось его имя…
Бабельсберг – удивительный киногород. В нем все подчинено только одному – созданию веселых жизнерадостных фильмов, за исключением героических и исторических. И все люди, работающие в Бабельсберге, особые, они связаны с производством этого чарующего миража, усыпляющей галлюцинации, сладкого дурмана. Их боготворят все слои общества. Одним словом, как говорила его подружка Блюмхен, Бабельсберг – это немецкий Голливуд.
Блюмхен зародила в нем сильнейшую тягу к кинематографу. Благодаря ей, он пересмотрел массу фильмов и среди них такие известные, как немой кошмарный «Носферату» про вампиров, перекошенный во всех перспективах «Кабинет доктора Калигари», слащавый «Голубой ангел» с Марлен Дитрих, романтико-любовный «Человек-вулкан» с Густавом Грюндгенсом и Хансом Альберсом. Стать бы с ними в одну шеренгу…
Германскому кинематографу страшно повезло, что Гитлер оказался большим любителем мелодрамы и почитателем красивых томных актрис. Они в Берлин слетелись со всех концов земли. И засияли звезды немецкого киноэкрана – датчанка Аста Нильсон, венгерка Марика Рёкк, англичанка Лилиан Харви, русская Ольга Чехова, чешка Лидия Баарова, полька Пола Негри, шведка Цара Леандер, немного разбавленные истинными немками – Ренатой Мюллер и Магдой Шнайдер. Все приезжие звезды говорили с заметным акцентом, но это никого не смущало, скорее забавляло. Их приглашали на официальные приемы, за ними посылали шикарные автомобили лучших марок «Mercedes», «Opel Admiral», их принимали, как самых высоких гостей. В имперской канцелярии Гитлер, большой любитель всякого рода церемониалов, в нетерпении прохаживался по ковровой дорожке. Он ждал, когда распахнутся двери и в зале появятся те самые, которые так соблазнительно выглядели на экране. Он вежливо склонял голову, целовал им ручки. Перед ними расшаркивался хромоногий Геббельс и сверлил глазами каждую, с какой ему еще переспать. И мелодрама выдвинулась на первый план…
Немецкая киностудия в Бабельсберге, после Голливуда заняла второе место в мире по производству фильмов – свыше ста картин в год. Правда, по качеству, по жанровому разнообразию, по творческому исканию – не все были на достойном уровне. И все же никто в Европе не мог сравниться с той массой кинопродукции, которая ежегодно выпускалась в Германии. Режиссеры, сценаристы, актеры создавали немецкому населению вторую – радужную, увлекательную и пьянящую – жизнь.
Итак, он настроился.
Эрих встал и твердым шагом двинулся по главной аллее. Впереди толпа людей перегородила перекресток. Он сразу понял, идет съемка кинофильма. Поднявшиеся вверх декорации изображали Древний Рим, Форум, императорский дворец Палатин, на ступеньках к нему, одетые в тогу, собирались сенаторы, как на подбор одинаковые: немолодые, лысоватые, седые, полные. На площади стояли запряженные боевые колесницы, возле них крутились легионеры, преторианцы.
– Что снимают? – шепотом спросил Эрих у одной молоденькой фрейлейн.
Она повернулась и шепотом произнесла:
– Комедию про императора Нерона, который решил поставить в Риме оперное представление. Очень смешная и музыкальная.
И тотчас собравшиеся «сенаторы» вытащили листки бумаги и, подглядывая в них, запели. Дирижировал самый толстый, рыжий, в тоге и с лавровым венком на голове. Очевидно, император Нерон.