Удивленный Эрих сел на ее место, размял пальцы, пробежал по клавишам, а потом заиграл свой почти забытый «Этюд. Подражание Шопену». И пока он играл, Моника не сводила с него глаз.
– Это твое сочинение? – удивленно спросила она.
– Да, я играл его, когда учился.
– У кого ты учился?
– Мой отец играл на фортепиано.
– И ты бросил музыку?
– Я увлекся театром. За кулисами аккомпанировал.
Она стояла рядом. Эрих поднялся, смело заглянул в ее синие глаза, слегка коснулся обнаженных плеч, приблизил к себе, неожиданно обнял и отыскал губы. Она слабо ответила на его поцелуй. А потом вовсе отстранилась.
– Эрих, я могу посодействовать… Тебе не надо будет отправляться на фронт.
Взгляд ее синих глаз был выжидательным. А он плохо соображал, не понимал, зачем это ей надо, ему захотелось другого, ему нужны были объятия, ласка, любовь, все то, что отсутствовало на фронте. О чем она говорит?
– Ты меня слышишь?
Эрих замотал головой.
– Не надо этого делать, Моника. Ни в коем случае.
– Эрих, мой отец близок к высшему партийному руководству. С его мнением считаются в Берлине. Я поговорю с ним, и тебе найдут занятие в Потсдаме. Я хочу создать свою студию. Ты будешь мне помогать.
Эрих не отвечал, лишь упрямо крутил головой.
– Не стоит этого делать, Моника, не стоит. У меня короткий отпуск, и он скоро кончится, я вернусь на фронт. Я так хочу. Это мой долг.
– Эрих, ты артист, музыкант, у тебя есть все данные для театра, для кино. Я хочу, чтобы ты снимался у меня, слышишь! Зачем тебе фронт, солдатская жизнь? Где гарантия, что ты вернешься?
– А как же Клинге?
– Не волнуйся, Клинге только партийный функционер. И все. Его скоро отправят на фронт!
Эрих ничего не ответил, пожал плечами. Неужели она не понимает, что Клинге так просто ее не отпустит. Злобный мстительный человек. А там, где Клинге, там для Риделя места нет. Это принципиально. Между ними нет, и не может быть примирения.
– Поговорим о чем-нибудь другом.
– Пойдем, я покажу тебе место моей работы.
Она приблизилась к нему, взяла его за руку и привела в небольшой зал, где стоял готовый к запуску кинопроектор, на полках виднелись коробки с кинолентами.
– Это моя кинолаборатория, – сказала она. – Здесь я делаю монтаж. Сюда никого не пускаю. У меня есть множество американских, французских фильмов. Они все запрещенные. Можно посмотреть «Унесенные ветром» или мультипликационный «Белоснежка и семь гномов»! У меня есть фильм «Мюнхгаузен». Это чудо немецкой кинематографии. Я была с отцом на премьере. Сидели на первом ряду балкона, рядом с ложей Геббельса.
– Я рад за тебя.
Неожиданно зазвенел телефон. Моника нахмурилась, подошла к письменному столу, сняла трубку. Слушала молча. Пальцы у нее стали судорожно сжиматься.
– Это ужас, отец, прости, ты меня просто свалил с ног. Я все понимаю, нет, сейчас не могу. Я в шоке. Давай завтра, я тебе перезвоню, – она опустила трубку и невидящим взглядом уставилась на Эриха.
– Что произошло? – испуганно спросил он.
Она присела на стул.
– Эрих, что они творят… Эти англичане звери, они снова бомбили Берлин. Одна из бомб попала в Кино-паласт «УФА». Он полностью разрушен, был киносеанс, погибли люди… Я там часто бывала на кинопросмотрах…
Больше говорить было не о чем. Они вернулись в гостиную. Моника налила ему и себе коньяка. Они выпили, помолчали, потом она принесла альбом с фотографиями. Показала ему своего отца, мать, старшего брата, штурмбаннфюрера СС. И замелькали знакомые Эриху портреты артистов киностудии «УФА» – Густава Грюндгенса, Ханса Альберса, Марики Рекк.
Моника захлопнула альбом, поставила на проигрыватель пластинку, и в гостиной заиграла легкая музыка.
Эрих пригласил ее на медленный танец. Они слегка кружились, потом садились, пили коньяк, ели сардины, испанские оливки. И постепенно завязался непринужденный светский разговор. Эрих рассказывал о себе, о своей работе в театре, о ролях, которые сыграл и которые ему не удалось сыграть. Он вошел в экстаз рассказчика, говорил убежденно, с азартом. Настроение у обоих улучшилось. Моника слушала его внимательно, до слез смеялась над комичными сценками, которые он изображал. Он чувствовал ее взгляд на себе и понимал, что завоевал ее. Стоит ему протянуть руку, потрогать ее плечо, притянуть к себе, как она сама обнимет его, в ее глазах он прочитал желание спрятаться у него на груди, отвлечься от тяжких дум, послушать его, сильного фронтового человека, музыканта, театрала…
Ночь они практически не спали. Целовались, обнимались, болтали всякую ерунду, засыпали на короткое время и снова сжимали друг друга в объятиях. Только вот, несмотря на все бесконечные поцелуи, слова любви, обещания ждать, Эрих впервые понял, что эта женщина сильнее. Она четко знает, чего хочет, ей нужен мужчина, который не только соответствовал бы ее развитию, но и подчинялся бы ее карьерным устремлениям. Найти такого будет непросто. Но… Но Эрих на роль мужа, покорного исполнителя воли жены, не годился. Говорить об этом Монике не стоило.
Все прекрасное длится недолго. Рано утром, когда за окном еще было темно, на столике зазвонил телефон. Моника взяла трубку, слушала, свела брови вместе, потом коротко бросила:
– Да, я все знаю. Поняла. Хорошо, приезжай.
– Это Клинге?
– Да, – чуть помедлив, ответила она. И глубоко вздохнула. – Тебе придется покинуть меня, Эрих. Он приедет минут через двадцать. Я очень сожалею… Извини, не все так просто. Мне надо прибыть на студию в Бабельсберг. Туда приедет отец. Клинге отвезет меня. Помни, что я тебе сказала, хорошо? Ты можешь рассчитывать на меня, позвони в Потсдам. Скажи, что ты меня послушался, и я все для тебя сделаю…
Он одевался быстро: рубашка, брюки, пиджак, зеленая фетровая шляпа. При ярком свете ламп костюм показался ему изрядно поношенным, шляпа поблекшей, плащ тусклым, его одежда не соответствовала обстановке дома. Он отказался от завтрака. Она не стала его уговаривать. Часы показывали половину седьмого. В будни город просыпался рано.
– Тебе лучше уйти через черный вход.
Он согласно кивнул. Моника накинула длинный халатик, положила руки ему на плечи. А ему хотелось уже сбросить их, побыстрее выбраться из этого дома с роскошной обстановкой, вздохнуть свежего воздуха.
– Станция «S-Bahn» отсюда далеко? – спросил он.
– Нет, пятнадцать минут пешком. Из дома сразу направо и прямо.
Он обнял ее, поцеловал в щеку. Моника сунула ему в руки пакет.
– Там бутерброды, сардины, бутылочка коньяка, записка с моим адресом и телефоном. Я буду тебя ждать, Эрих.
Она провела его к темной тесной лестнице, круто спускавшейся вниз.
– Там внизу выход во двор, – она еще раз обняла его, прижалась, потом отстранилась, уголки губ у нее скорбно опустились. – Не забывай меня, – сказала и слегка улыбнулась.
Эрих осторожно вышел во двор. Было туманно, прохладно. Пахло сырым углем. Он неторопливо прошелся по мокрому желтому, давно не кошенному газону, остановился у разросшегося ветвистого кустарника. Вот и ограда. Он хотел перепрыгнуть забор, но его внимание привлек звук мотора. На перекрестке остановился черный двухдверный «Opel Kadett», он ждал поворота направо. Наконец ему зажегся зеленый свет. У дома Моники «опель» затормозил. Эрих стоял за кустами и наблюдал за ним.
Открылась дверца. Из машины вылез высокий мужчина в темном костюме с букетом красных роз. Да, это он, Клинге. Вот положил цветы на заднее сиденье, поставил ногу на бампер, провел щеткой по своим ботинкам, вытер руки тряпкой, надел черную шляпу, снова взял в руки букет.
«Тоже мне, нашла себе ухажера… “Золотой фазан”! – сплюнул Эрих. – Ишь, в такую рань приперся, боится потерять богатую невесту».
С букетом цветов в левой руке церемониальным шагом Клинге направился к входу в дом. Поправил галстук, шляпу. Позвонил. Прошла минута, другая. Снова звонок. Дверь наконец открылась. Моника была в длинном темном платье, успела причесаться. Хороша необыкновенно. Она что-то горячо говорила Клаусу Клинге. Отчитывала. Он пожимал плечами. Оправдывался за ранний визит? Наконец она взяла цветы, впустила его в дом, закрыла дверь. Вот и все… Теперь этот Клинге займет его место? Разденутся и лягут в теплую постель? Он же жених. Имеет право. Откажет ему Моника или нет? Если откажет, это разрыв. Или будет говорить ему ласковые слова? И все у них наладится? Это ревность?
Эрих перемахнул через невысокий заборчик и оказался на улице. Пересек мостовую и, не оглядываясь, зашагал быстрее, все быстрее. Он почти побежал. Стоит ли ревновать к женщине, которую совсем не знаешь и которой не ровня? Хорошо, что он не согласился на ее предложение. Клинге маячил между ними. И долго будет маячить. Все, хватит, стоп, надо думать о другом. Входить в эту семью он не намерен. Пусть все останется прекрасным ночным приключением, о котором приятно вспоминать. Или лучше не вспоминать?
По железнодорожному мосту над проезжей частью улицы прогромыхали вагончики городской электрички, Эрих повернул к станции, где тускло светилась надпись «S-Bahn. Райникендорф». Ему скоро возвращаться на фронт, поэтому надо подольше побыть с родителями. А сейчас прежде всего следует хорошо позавтракать и выпить кружку пива, Prosit, Моника!
16. Возвращение на фронт
Поезд с отпускниками, возвращавшимися на фронт, замедлял ход. Эрих повернулся к окну. За мутным стеклом проносился все тот же скучный зимний пейзаж. Он мало отличался от того, который Эрих видел, когда ехал в отпуск. Только снега прибавилось. Прошедший по вагону старший фельдфебель объявил, что состав приближается к месту назначения. Вагоны надежно охраняются, но тем не менее осторожность и бдительность не помешают. Кипяток в бойлере есть, можно попить чаю, наполнить термосы. Ноябрь в России месяц зимний, морозный, снежный. Не забывайте об этом, камрады, одевайтесь потеплее и не простужайтесь. Следом за ним по вагону прошли представители санитарной службы, они предлагали разные лекарства для пополнения личной аптечки солдата.