Он с Альмут частенько прогуливался по Рейнской набережной. Потом шли к ее подружке, где их ждала освобожденная комнатка. Тучный муж Альмут, драматург Вагенхауз, конечно, догадывался, с кем проводила вечера его жена. Он ревновал, бесился, но ничего не предпринимал. Он боялся ее потерять. А вот Эрих не ревновал и не бесился. Может быть, потому что по-настоящему Альмут не любил. Перед ней он изливал свою душу, но горения в сердце не было. Это Альмут кипела, она тянулась к нему. Хотела хоть на время забыть вечно морализирующего мужа, искала себе объект для любви и ласки, думала пристать к другому прочному берегу. Но Эрих прочным берегом не оказался…
– Эй, немец, очнись, ты чего уставился ввысь? Лагерь на земле, а не на небе. – Тонкий голос солдата вывел его из небытия, оторвал от приятных мыслей и картин. – Скоро будем на месте. Это хороший лагерь, лагерь гут, свободная Германия тоже гут, а Гитлер капут.
Они двигались теперь мимо жилых построек, на которых трудились, как заметил Эрих, такие же, как и он, оборванные и худые военнопленные, прошли через поле, через рощу и приблизились к длинному серому забору с колючей проволокой. На проходной солдат остановился. Переговорил с охраной, и они оказались на территории лагеря. Слева и справа располагались одноэтажные деревянные бараки – жилье для военнопленных. Солдат провел его в один из таких бараков с вывеской над дверью, который, как позднее узнал Эрих, назывался оперативная часть. Навстречу им вышел пожилой человек в военной форме, но без погон, левый пустой рукав его гимнастерки был заправлен за ремень. Солдат доложил о прибытии и представил Эриха. Это был первый человек, который, наконец, заговорил с ним на понятном немецком. Он представился – заместитель начальника лагеря, Иван Кузьмич Рудин. И хотя его немецкий не мог претендовать на беглый, во всяком случае, теперь стало понятно, что Эриха перевели в другой лагерь, в котором другие условия, более мягкие, в котором будут готовить людей для будущей Германии. Солдат расписался в какой-то книге, повернулся к Эриху и громко произнес по-немецки: «Aufwiedersehen»![9] И пошел себе, насвистывая полюбившуюся немецкую мелодию Лореляй.
Замначальника лагеря провел Эриха в свой кабинет, предложил сесть. Он достал папку с документами и сказал, что война подходит к концу и военнопленному Риделю, как и тысячам других, предоставляется возможность начать новую жизнь, готовиться к строительству новой Германии, в которой не будет фашистов. В этом новом лагере он будет сам учиться и учить других. А теперь ему следует отправиться в солдатскую зону, в барак номер семь. Там ему надо оставить свои вещи и там же он может встретиться с инструктором Светиковым Виктором Николаевичем. С этого дня он переходит в его распоряжение. От него узнает, что делать дальше.
Светиков был высоким, худым сутуловатым человеком в круглых железных очках. Длинные прямые волосы он зачесывал назад. Он напомнил Эриху Клауса фон Граббе, помощника режиссера из Бабельсберга. Светиков принял новичка с улыбкой, предложил табурет, кружку чаю. Эрих не стал отказываться. Чай был горячий, сладкий, а немецкий язык у Светикова оказался на высоте. Более того, он говорил с берлинским акцентом. Это внушало оптимизм. Без долгих церемоний после просмотра документов Эриха он сказал:
– Давайте познакомимся поближе. Вы знаете, меня зовут Светиков Виктор Николаевич. А вас зовут Эрих фон Ридель. Интересная у вас фамилия. Вы из аристократов?
– Нет, в моей родословной аристократов, баронов и графов не было, – усмехнулся Эрих. – Частичка «фон» сохранилась от далеких предков. Прапрадед имел небольшое поместье в Трире, отсюда частица «фон». Мой отец родился в Трире, потом переехал во Франкфурт-на-Одере, где родился я.
– Да, я знаю, в вашем деле это записано. А Трир – это ведь родина Карла Маркса?
– Да, это так, но у нас об этом не вспоминают и не говорят.
– Догадываюсь… Но мы поговорим с вами о другом, герр фон Ридель. Мы с вами должны найти общий язык. К нам поступили бумаги, в которых отмечено, что вы профессиональный артист, решили добровольно присоединиться к национальному комитету «Свободная Германия». Это так?
Эрих опешил. Ни о каком национальном комитете ему никто ничего не говорил. Он слышал одно агитационное выступление, которое раздавалось из громкоговорителя на передовой. И все. Вот это новость! Ему надо было отвечать либо «да», либо «нет». И он сказал: «Да».
– Это очень хорошо, – потер руки инструктор. – Во-первых, члены комитета живут в улучшенных условиях, у них улучшенный рацион питания и распорядок дня не такой, как у других военнопленных, которые ежедневно ходят на работы. После Курского разгрома много немецких солдат и офицеров оказалось у нас в плену. Есть и генералы. Красная армия наступает сейчас по всем фронтам. Мы освободили Белоруссию, вышли к Висле, мы у границ Восточной Пруссии. Значит, скоро войдем на территорию Германии. Поэтому, герр фон Ридель, возникла необходимость вести активную пропагандистскую работу среди военнопленных, особенно среди офицеров. Людей необходимо освобождать от гитлеровской захватнической идеологии. В нашем лагере создан антифашистский комитет, есть пропагандисты, лекторы, но нет ответственного за культурные мероприятия. И ваша задача, герр фон Ридель, создать для военнопленных интересную культурную программу. Вы готовы заняться всем этим?
Эрих впервые услышал информацию о положении на фронтах, он был удивлен таким стремительным продвижением Красной армии. Освободили Белоруссию и Польшу? Вышли к Восточной Пруссии? Не помогли, значит, траншеи и окопы, которые он с камрадами рыл и укреплял? Все впустую? От Варшавы до его родного Франкфурта меньше пятисот километров! Все эти новые сведения предстояло основательно обдумать.
– Итак, вы готовы взяться за это дело, герр фон Ридель?
Эрих вспомнил ту черную работу, которой он занимался до сих пор, бегание на кухню, собирание картофельных очисток, пиление и колку дров, мощение улиц, от которых у него разламывалась спина, и тотчас сказал:
– Яволь, герр инструктор. Конечно, согласен!
Хотя не представлял, чем ему предстоит заниматься.
– Я вам вкратце обрисую ситуацию среди ваших людей, – начал инструктор. – Скажу откровенно, настроение у многих неважное. Нет информации с родины, многие не верят, что приближается конец гитлеровской Германии. А у нас мало квалифицированных преподавателей, которые свободно владели бы немецким языком. К сожалению, возникают разного рода слухи, в лагере появился черный рынок. Сахар меняют на табак, табак меняют на хлеб. Возрождается вермахтская система подчинения. Всему этому надо положить конец. Вы, кстати, курящий?
Эрих отрицательно замотал головой.
– Это хорошо. Теперь к делу. Вам в первую очередь следует подготовить план занятий. Надо провести какое-нибудь мероприятие, прочитать, например, лекцию о положении дел на фронтах. Нельзя допустить, чтобы офицеры питались домыслами. Иначе они вернутся к своему прошлому, будут его вспоминать и прославлять. Как вы считаете, я прав? Говорите со мной откровенно!
– Безусловно, вы правы, герр инструктор, людей надо привлекать к новой деятельности. Особенно полезны массовые зрелищные мероприятия, спортивные состязания, театральные представления. Хорошо бы организовать кружки музыкантов, создать свой оркестр. Для этого потребуются свободные помещения.
– Прекрасно! Я вижу, вы меня поняли. Начнем со спорта и театрального представления. Я поищу какие-нибудь пьесы на немецком языке, а вы отправляйтесь в другой конец барака, там, где располагается антифашистский комитет, познакомьтесь с его членами и включайтесь в работу.
22. Театр для заключенных
Разрешение начальника лагеря при хорошей погоде два часа проводить на открытом воздухе, проветривать бараки, все встретили с одобрением. Выйти на солнышко, подышать свежим воздухом, перекинуться фразами с камрадами, немного унять душевную тоску – это важный фактор успокоения человека, находящегося в заключении…
К Эриху подошел немолодой человек в выцветшей форме солдата.
– Извините, камрад, в гражданской жизни вы не были артистом? Лицо ваше мне кажется знакомым.
Эрих посмотрел на стоявшего рядом седовласого человека с заметными морщинами, служившего, похоже, сержантом, и не мог вспомнить, видел ли он его когда раньше.
– Извините, не узнаю, – произнес он.
– Меня зовут Мартин Ласт, – подошедший протянул руку. – Я из антифашистского комитета «Свободная Германия».
Эрих ответил на пожатие, но так и не вспомнил, где мог видеть этого человека.
– Вы меня, конечно, не помните, – продолжал тот. – А я точно видел вас в Дрездене. Это было в августе сорок второго. Меня послали туда на съемки первого рыцарского турнира, о котором так много говорили и писали в газетах. Видел, как гримировали вас, облачали в рыцарские доспехи, готовили к ристалищу. Я был тогда помощником кинооператора, работал на студии в Бабельсберге.
– Извините, – ответил Эрих, – но я вас совершенно не помню.
– Ничего удивительного, на вас были направлены софиты, возле вас вертелась местная распорядительница, ее звали, кажется, Ханна, а я стоял среди съемочной группы позади киноаппарата. Тяжелые были доспехи, верно? И конь вас понес. Помните?
Эрих улыбнулся. Он тотчас вспомнил тот первый съемочный день, который для него чуть не кончился трагически. Его полностью заковали в рыцарские доспехи, неподвижного усадили на такого же закованного в доспехи коня и для пробы пустили вдоль ограждения. Тяжеловес, всегда спокойный, в котором Эрих был вполне уверен, неожиданно набрал скорость, понесся как очумелый, сломал деревянное ограждение и выскочил на улицу.
– Вот это было зрелище, – словно угадав ход его мыслей, заговорил Мартин. – Мы за вами не поспевали, а ваш конь гремел железом по мостовой среди машин, трамваев, пешеходов. Народ был в панике, от него шарахались. Чудеса наяву – средневековый рыцарь на лошади в полном боевом облачении несется неизвестно куда. Что за кунстштюк? Кино снимают? Ханна бежала за нами следом, кричала: «Это не надо снимать, это не надо снимать!» А наши ассистенты делали вид, что ничего не слышат, такие кадры… Мы торопились, вместе с тележкой выскочили на улицу, свернули направо, конь понес вас к набережной.