Они рассмеялись.
– Да, так все и было, – с улыбкой подтвердил Эрих. – Я боялся одного, как бы не перемахнул он через барьер, не бросился в воду. Тогда все, мне конец, ушел бы на дно. Слава богу, он устал, сил перепрыгнуть ограду не было и под тяжестью железа он завалился. Я едва смог отпрыгнуть. Но тогда мне было не до смеха. Держал его за поводья, у него бока заходились от дыхания.
– А сколько же весили ваши доспехи?
– Примерно двадцать пять килограммов, да плюс мои восемьдесят, да конские доспехи, итого сто пятьдесят килограммов, вот он и взбунтовался.
– Потом коня вам сменили?
– Да, на другой день привели более смирного. Тот вообще спал на ходу. Ха-ха-ха!
Первый смех за все время его плена. И первые улыбки. Они разговорились. Мартин оказался берлинцем, изучал музыку, преподавал игру на кларнете и на гитаре. А когда началась война, переквалифицировался, увлекся оптикой. Предложили работу помощником кинооператора в Бабельсберге. Он рассказал Эриху, что тот документальный фильм можно отыскать в киноархиве Бабельсберга, назывался он, кажется, «Театрализованное рыцарское представление в Дрездене, сентябрь 1942 года». Но его отсрочка действовала недолго… В начале 1943 призвали в армию, два месяца учений на полигонах под Магдебургом, затем в Россию. В плен попал под Курском после танкового сражения, накрыло взрывной волной.
Ну а в лагере ему нечем заняться. Музыкальных инструментов нет, дают в руки какие-то политические брошюры, которые он должен заучивать и читать солдатам. Скучища! Руководитель у него Людвиг, парень неплохой, но занудный, типичный марксист. Он составляет планы работы антифашистского комитета.
Они подошли к серому одноэтажному бараку. Над дверью висел плакат «Актив антифашистского движения “Свободная Германия”».
Людвиг, руководитель актива этого движения, радостно приветствовал Эриха:
– Очень хорошо, что ты к нам пришел, камрад! Теперь мы сможем вплотную заняться вопросами культуры. Да и время для этого настало. Мартину одному трудно, он не справляется, а я в искусстве мало что смыслю, я был железнодорожным инженером.
– Что значит, я не справляюсь? – раздраженно огрызнулся Мартин. – Мне нужен инструмент, кларнет и гитара. Я умею играть, политике не обучался. Говорить и убеждать не умею, нет во мне образованного марксиста!
– Не стоит так возмущаться, Мартин, – миролюбиво начал Людвиг. – У тебя будет скоро гитара, инструктор обещал. Будет, будет! Не волнуйся.
– Я не волнуюсь, я уверен, что у русских все будет, будет. Поэтому я называю их буддистами, – проворчал Мартин.
Людвиг расхохотался и повернулся к Эриху.
– С тобой будет проще, ты ведь не такой задира и не зависишь от инструмента, не так ли? Тут инструктор пару дней назад принес мне брошюры, это агитационный и пропагандистский материал, там есть произведения Вайнерта, Генриха Гейне, Тухольского, Осецкого. Они вполне годятся для устного чтения перед аудиторией. А если при этом наш музыкант еще подыграет на гитаре…
Они отправились в спальные помещения. Мартин показал Эриху его новое место.
– Вон там в углу наши нары, ты будешь спать наверху, а я внизу.
Эрих согласно кивнул головой.
– Ну и как тебе все это? Почти как у пруссаков в армии, верно? – Мартин обвел вокруг рукой. – Двухэтажные кровати, дежурство по комнате, натирка полов, питание в солдатской столовой три раза в день и настоящий фельдфебель у нас есть, это Людвиг!
Через несколько дней Эриха вызвали в оперативную часть к инструктору.
– Расскажите мне о вашей театральной деятельности, – попросил инструктор. – Вашу биографию я уже знаю. Вы же профессиональный артист? Какое учебное заведение закончили?
– Я учился у профессора Эмиля Ламмера, режиссера и художественного руководителя городского театра во Франкфурте-на-Одере. Был учеником, сдал экзамены на профессионального актера. Играл в классических спектаклях, снимался в кино.
– Франкфурт-на-Одере – город драматурга Клейста? – улыбнулся инструктор.
– Да. Вы об этом знаете? – удивился Эрих.
– Изучал его пьесы. Прекрасный драматург, удивительная личность. У вас был хороший театр?
– Нас приглашали на гастроли в Берлин. Я выступал на сцене театров Дрездена, Дюссельдорфа.
– О, это высокая оценка. Что ставили?
– В основном классику. Шекспир, Клейст, Гёте, Шиллер. При фашистах в репертуар внесли большие изменения. Исчезли все произведения, которые хоть в какой-то степени могли быть еврейскими. Почти не стало зарубежных, американских. Русскую классику вообще не ставили, все это считалось вредным, марксистским. Играли также произведения из пропагандистского набора Геббельса, типа «Гитлеровец Квекс». Потом участвовал в съемках на киностудии в Бабельсберге. Но многие хорошие настоящие артисты, режиссеры, лучшие художники после прихода нацистов к власти уехали из страны.
– Скажите, а вы не играете на каком-либо музыкальном инструменте?
Эрих задумался, посмотрел на свои ладони, пошевелил пальцами.
– Знаете, вообще-то я играл на рояле. Мой отец профессиональный настройщик, обучал детей игре на рояле. В театре я аккомпанировал отдельным солистам.
– Вот как! – обрадованно произнес инструктор. – Это просто замечательно. Я постараюсь достать для вас инструмент. А пока, думаю, не начать ли нам со стихов. Может быть, почитать Генриха Гейне? Его многие позабыли. – Инструктор встал и начал ходить по комнате. – Как бы вы отнеслись к тому, чтобы прочитать его поэму, например, о поездке в горы Гарц. В ней он выступает как насмешник, с большим сарказмом показывает многие филистерские привычки тех же курфюрстов и проповедников. Нам надо расшевелить людей, сыграть на обычных человеческих эмоциях. Мартин вам подыграет, гитару я достал. Почти новая, шестиструнная. Такая, которую он мне заказывал. – Инструктор положил на стол пачку папирос. – Это «Герцеговина Флор», – сказал он. – Не хотите попробовать?
– Нет-нет, – ответил Эрих, – спасибо.
– Извините, забыл, что вы не курите. Тогда угощу Людвига. Он понимает в куреве толк. Это особые папиросы, очень дорогие, их привезли мне в подарок из Москвы. Табаком из них наш Иосиф Виссарионович набивает свою трубку. Табак очень ароматный.
Инструктор щелкнул зажигалкой, с чувством затянулся. И отогнал от лица дым. Эрих почувствовал сладкий запах ароматизированных сигарет. Они ему не понравились.
– Могу вас обрадовать.
– Чем? – удивился Эрих.
– Скоро у нас появится помещение для клуба, – инструктор улыбнулся. – Там мы будем проводить всю политическую и культурную работу, составим расписание. – Он от удовольствия хлопнул в ладоши.
– Если у нас будет свое помещение, то мы могли бы там репетировать, – возбужденно заговорил Эрих. – Может быть, стоит уже сейчас подыскивать людей для театра, составить труппу? Среди пленных наверняка найдутся и артисты.
– Пожалуй, неплохая идея. Возьмите на себя эту работу. Попытайтесь заинтересовать людей участием. Это непросто, но вполне выполнимо. В ограничении проявляется мастерство, как сказал ваш Гёте, и вроде не ошибся.
Накануне празднования Нового 1945 года инструктор вызвал Эриха к себе.
– Ваше пожелание исполнено, маэстро, – с улыбкой сказал он. – Радуйтесь, вчера вечером привезли пианино. Совершенно новый инструмент. Я не видел его, не знаю чье оно, немецкое или русское. Да это не столь важно. Правда, дали во временное пользование. После Нового года придется его вернуть. Пока его установили в столовой. Но я вам обещаю, как только у нас появится помещение для клуба, будет и свое пианино. Обязательно будет. И вы сможете исполнять свои фортепианные концерты.
Эрих тотчас вскочил. Нетерпение взыграло в нем.
– Герр инструктор, могу я посмотреть его?
Тот понимающе кивнул.
– Случай особый, я с вами, – сказал он. – Хочу послушать вашу игру. Соскучился по фортепьянной музыке. Сыграете нам всем на Новый год.
Эрих едва сдерживал себя, ему хотелось припуститься бегом, ворваться в столовую, подбежать к инструменту… Но рядом с ним, серьезно насупив брови, вышагивал длинный инструктор. Неторопливо они вошли в столовую. В ней никого не было. Все столы были убраны, окна раздаточной закрыты. Эрих подошел к пианино, поднял крышку. Он не посмотрел даже на фирму, перед глазами появились давно не виденные белые и черные клавиши. Он провел пальцами. Клавиши откликнулись. Вполне прилично. Сел на стул. Попытался заиграть свой «Этюд. Подражание Шопену». Но несколько раз сбивался, возвращался к началу, заметно нервничал, пальцы дрожали.
Сзади неожиданно зааплодировали. Он обернулся. За спиной появились военнопленные офицеры и солдаты. Они улыбались.
– А что еще можете? Знакомое всем?
И он закрыл глаза, вспомнил, как с новобранцами шел в штаб батальона, как в репродукторе услышал знакомый голос, как вытащил фотографию Блюмхен. И заиграл по памяти хорошо знакомую ему «Лили Марлен». Он возвращался к началу этой популярной песни и снова играл. Он играл, играл и услышал шаги. Повернулся и увидел, что некоторые уходили. На глазах у стоявших появились слезы.
– Что это вы сыграли? Что? – озадаченно спросил его инструктор. – Чем их растрогали?
– Я об этом вам потом скажу, – сдерживая себя, с трудом произнес Эрих. Его горло сдавил спазм. Он опустил крышку.
23. Белые и черные клавиши
Барак для клуба закончили только к началу весны. Он был такой же невзрачный, как и все остальные. Его покрасили серой краской, ядовитый запах плохо выветривался. Низкий потолок, голые лампочки без абажуров, слева и справа небольшие оконца и ряды простых деревянных скамеек, которые тоже делали сами заключенные. Помещение, вполне подходящее для клубной работы. В нем собирались проводить политинформации и ставить спектакли. Теперь у солдат и офицеров появилось место, где они могли организовывать культурную программу. Жизнь в лагере, как сказал инструктор, станет более осмысленной.
Эрих прикрыл за собой дверь, прошел к сцене, там висела большая черная учебная доска. На ней мелом уже написаны отдельные слова по-русски и по-немецки. Это для тех, кто хотел учить русский язык. Тут же на подоконнике стопка чистых тетрадей, ручки с перьями, коробки с кусками мела, бутылки с чернилами, сухая тряпка. Все чисто, аккуратно, как в настоящей школе. Слава богу, не повесили портреты руководителей страны – умершего Лени