С этими словами он протянул руку к полке, на которой лежали золотые и серебряные монеты. Вдруг нотариус остановился и, быстро заперев кассу, сказал: «Нет, нужно быть аккуратным в делах. Я не могу располагать этими деньгами, предназначенными для другой цели… Жибо получит деньги тогда, когда я продам его облигации. Ему придется подождать до следующей недели». — «Но аукцион в это воскресенье», — заметил клерк, защищая интересы Жибо. «Очень сожалею, но ему придется подождать».
Клерк возобновил приступ: «Почему бы ему не поехать завтра в Париж самому?» — «К чему? — возразил нотариус. — Я наложил запрет, деньги выдадут только мне…» — «Если только…» — начал клерк.
Бержерон почувствовал, как дрожь пробежала по всему его телу. Он уже второй раз слышал это «если только», но теперь в применении к другому. Следовательно, не мешало прислушаться. Но Реноден не дал клерку окончить фразу. Он ударил себя по лбу, вскрикнув: «Черт возьми! Вы правы. Где же у меня голова сегодня? Что с ней сталось?»
С этими восклицаниями он приподнял бювар и вынул лист гербовой бумаги. Безмолвный, взволнованный, Бержерон внимательно следил за всеми движениями нотариуса. Он видел, как тот взял перо и внизу листа написал: «Бон на получение». Потом под этими словами вывел крупными витиеватыми буквами свою подпись так, что ее можно было прочесть с расстояния в пять шагов. После чего протянул бумагу клерку, говоря ему довольным тоном, что освободился от поездки в Париж.
«Теперь над моей подписью напишите, что я снимаю запрет и уполномочиваю выдать деньги Жибо. С этой бумагой он получит их без возражений».
Когда дверь за клерком затворилась, Реноден радостно воскликнул: «Вот я и избавлен от труда! Теперь я весь к вашим услугам, любезный господин Бержерон». — «Так объясните мне, что значит ваше „если только“? Вы сказали это, когда вошел ваш клерк», — произнес Бержерон, стараясь казаться равнодушным. «В качестве душеприказчика я, несмотря на завещание, могу уполномочить другого получить деньги вместо меня. Может представиться такой случай, болезнь, например, когда кто-нибудь из моих собратьев по профессии или даже мой старший клерк вынуждены будут заменить меня. Нотариусу позволяется болеть лишь на том условии, чтобы не страдали интересы его клиентов…» — «Но этот Жибо, которому вы дали полномочие, не нотариус и не клерк». — «Да, но он прямой наследник. Деньги, которые он будет получать, его собственность. Ничто не препятствует ему делать с ними все, что ему заблагорассудится». — «Между тем как я?..» — «Вы, сударь, только опекун, то есть в ваших руках интересы другого лица, интересы, которые строго охраняются завещанием».
Как только он произнес эти слова, в кабинет вошел клерк; у него в руках была гербовая бумага, которую он подал своему патрону.
«Почему вы не написали то, что следовало?» — с удивлением спросил нотариус, увидев чистый бланк. «Пока я говорил с вами, в контору приходил продавец земли, и Жибо договорился с ним. Они отложили дело по взаимному соглашению на определенный срок. Вот почему я возвращаю вам чистый бланк».
Реноден взял лист, на котором красовалась его подпись, и положил в бювар со словами: «Что не послужило одному, может послужить другому».
Когда старший клерк удалился, нотариус обратился к Бержерону, внимательно следившему за всем происходившим. «Итак, окончим нашу беседу о завещании и распределим наши роли. На вас лежит забота подыскать хорошие акции для размещения капиталов, на мне — исполнять ваши распоряжения, вынимать и вкладывать деньги, принадлежащие несовершеннолетней девушке. Одним словом, вы совершенно избавлены от труда и формальностей. На мне одном лежит вся ответственность».
Бержерон почти не слышал этих слов. Мысли его были поглощены бланком с подписью нотариуса. Он обманулся в надежде получить деньги и должен этому покориться… Но он помнил, что жена оставила ценных бумаг на сумму в шестьсот семьдесят тысяч франков. Однако он не может их продать, не имея полномочий от Ренодена. Вот если бы ему добыть этот подписанный бланк!..
Между тем нотариус продолжал: «Что касается доходов от состояния, то, за исключением сумм, необходимых на содержание и воспитание несовершеннолетней, я буду получать их и присоединять к капиталу по вашему указанию».
Бержерон утвердительно кивнул, но сделал это совершенно машинально, ибо голова его была занята подписанной бумагой.
«Удовольствие беседовать с вами заставило меня забыть, что другие клиенты ожидают своей очереди… Позвольте мне пойти успокоить их». И Реноден вышел из кабинета. Отсутствовал он не больше двух минут. А возвратившись, встретился с Бержероном, который уже собрался уходить.
«Я ухожу, господин нотариус, не хочу злоупотреблять вашим временем… Непростительно было бы с моей стороны мешать вам принимать других клиентов. Я приду завтра». И Бержерон удалился легкой походкой.
Вернувшись в кабинет, Реноден подошел к столу и открыл бювар. Бумага с подписью исчезла.
Х
Убедившись в краже, Реноден предался неудержимому смеху.
«Поздравляю вас, любезный Мервиль, вы превосходно исполнили свою роль!» — воскликнул нотариус, когда в кабинете появился клерк. «Что, патрон, все получилось?» — «Вполне! Он попался». И, подведя клерка к окну, нотариус поднял занавеску.
«Смотрите, — сказал он, — через два часа Бержерон будет в Париже и постарается сбыть все бумаги на предъявителя». — «Разве вы не последуете за ним?» — «Зачем? Я поймаю его и так».
Дойдя до этого места, доктор решил перевести дух и промочить горло. Он взялся за свой недопитый кофе. Либуа воспользовался паузой.
— Так это Реноден решил поймать Бержерона в западню? — спросил он.
— Нотариус, хорошо знавший, с кем имеет дело, был до того уверен, что негодяй попадется, что заблаговременно обеспечил успех своему предприятию.
— Как так?
— Накануне похищения бумаги всюду, где только можно, он заявил, что у него украден бланк с подписью.
— Заявлять о воровстве за сутки до его совершения все равно что продавать шкуру с медведя, которого еще не убили! — засмеялся художник.
— Реноден был уверен, что не промахнется.
Либуа закурил новую сигару, облокотился на стол и, пуская дым, сказал:
— Продолжайте.
— На следующий день нотариус получил письмо из Парижа от комиссара, который просил его пожаловать к нему в бюро. Прежде чем отправиться в путь, Реноден зашел к Бержерону домой. Он увидел, что прислуга в большой тревоге. Вчера их господин, выходя из дома, заявил, что вернется к обеду, а между тем до сих пор не возвращался, и о нем не было никаких известий.
«Пройдоха под замком», — подумал нотариус.
Когда он явился к комиссару, тот предъявил ему украденную накануне бумагу. «Узнаете ли вы свою подпись?» — спросил он. «Нет, сударь». — «Как? Эта подпись не ваша?» — «Нет», — заявил нотариус убежденно. Потом, взяв на столе комиссара бумагу и перо, он расписался.
«Вот моя рука, — сказал он, — и вы найдете сотни таких подписей на актах в моей конторе». Действительно, настоящая подпись совершенно не походила на ту, что стояла на предъявленной ему бумаге.
«Однако вы заявляли, что у вас похищен бланк с вашей подписью», — возразил комиссар. «Да, но мое заявление не относится к этому листу, на котором стоит не моя подпись». — «В таком случае это подлог?» — «Да, сударь, подлог», — подтвердил Реноден.
Комиссар сделал строгое лицо, покачал головой и произнес: «Подлог, значит. Дело нашего арестанта усложняется». — «А, вы задержали человека, совершившего этот подлог?» — спросил нотариус с самым невинным видом.
«Да, вчера. Меня вызвал господин Ригу, чтобы арестовать господина, явившегося к нему продавать ценные бумаги на предъявителя. Этот господин с такой уверенностью утверждал, что получил это полномочие от вас, что я даже колебался выдавать приказ о его аресте. Я решил прежде повидаться с вами».
По мере того как комиссар говорил, Реноден обнаруживал признаки живейшего удивления. «Вы говорите о господине Бержероне?» — наконец, вскрикнул он. «Да. Так вы его знаете?» — «Разумеется. Он из финансового ведомства».
Довольный тем, что дело разъяснилось, комиссар продолжал: «Так все заявленное им, что он опекун, что бумаги, которые хотел продать, собственность его дочери, — все это правда?» — «Чистая правда». — «Тогда дело теряет свою важность», — заметил комиссар. «Гм! Вы так полагаете? — сказал Реноден. — А как же подлог?»
У комиссара был миролюбивый характер. Он заговорил голосом, взывающим к милосердию: «Подлог? Но уверены ли вы в этом?» — «Уж не намерен ли он отпустить негодяя?» — подумал Реноден, начиная раздражаться, а вслух сказал довольно сухо: «Я повторяю, господин комиссар, что на представленном мне документе стоит фальшивая подпись. Бержерон, слышавший от меня об украденном бланке, воспользовался этим… Эта подпись фальшивая, и я требую со всей строгостью наказать виновного».
Комиссар вновь попытался склонить нотариуса к снисхождению. «Подумайте о семье несчастного, о потерянном положении, о скандале, об осуждении, которое ему грозит». — «Нельзя питать жалость к преступнику». — «Вы очень немилосердны к своему другу!» — жалобным тоном проговорил комиссар, не зная, чем еще растрогать Ренодена.
Тот решил немного уступить. «Он — мой друг! Сомневаюсь!» — сказал нотариус со вздохом, как бы устав бороться. Комиссар заметил это. «Попробуйте! Выслушайте его! — продолжал он уговаривать. — Никто не хочет смерти грешника, и вы также, я думаю! Может быть, выслушав его, вы возьмете назад свое обвинение в подлоге».
Нотариус покачал головой, но в его сопротивлении не было прежней энергии. Комиссар возобновил приступ. «Повидайтесь с ним, — настаивал он. — Вместо того чтобы отправить его в префектуру, я задержал его здесь. Хотите, я велю привести его? Вы выслушаете его в соседней комнате, с глазу на глаз, без меня». — «Гм! Но к чему же это приведет?» — заметил Реноден, смягчаясь. «К тому, может быть, что вы возьмете назад обвинение в подлоге».