. В разных культурах жизненную силу называли разными именами (spiritus animus, чакра, ци, душа, гумор), но она всегда была призвана объяснить необъяснимые на вид процессы: здоровье, движение, заживление, восприятие, рост и развитие.
Витализм в его крайней форме несовместим с биохимическим взглядом на жизнь, так как подразумевает, что жизнь не сводится к одной лишь материи. Однако в более мягких формулировках он означает только то, что внешняя деятельность зависит от какой-то внутренней энергии, и поэтому вполне совместим с биохимией. Витализм дает общее представление о работе живых систем, а наука добавляет необходимые подробности.
В ходе человеческого развития витализм является ступенькой к более сложным представлениям о жизни. Виталистические объяснения биологических явлений появляются на много лет раньше механистических[231], которые обсуждались в восьмой главе. Если предложить дошкольникам и младшеклассникам выбор между виталистическим объяснением питания («мы едим, потому что желудок получает энергию из пищи») и механистическим («мы едим, потому что организм усваивает пищу после того, как ее преобразует желудок), они предпочтут первое.
То же самое касается и других функций организма. Если спросить маленького ребенка, зачем человеку сердце, он обратится к витализму («потому что сердце переносит энергию с кровью»), а не к механистическим толкованиям («потому что сердце — насос, который перекачивает кровь по телу»). То же самое с вопросом, почему мы дышим воздухом: виталистическое «потому что грудь получает энергию из воздуха» побеждает материалистическое «потому что легкие принимают кислород из воздуха и отдают углекислый газ из крови». Старшим детям и взрослым механистические объяснения кажутся правдоподобнее, а витализм они считают недостаточно глубоким.
Есть и другой признак того, что виталистические представления о жизни вырабатываются раньше: представления о жизненных функциях не совпадают с представлениями о том, что живое, а что нет. Подумайте о следующих сущностях: люди, медведи, белки, птицы, рыбы, жуки, черви, деревья, кусты, одуванчики, камни, вода, ветер, Солнце, велосипеды, ножницы и карандаши. Что из перечисленного может расти? А что живое? Для взрослых оба вопроса равнозначны: мы знаем, что все, что может расти, — живое, а все живое растет. Но для дошкольников и младшеклассников ответы различаются[232]. Они считают, что первые десять сущностей (от людей до одуванчиков) растут, а последние семь (от камней до карандашей) нет, но при этом думают, что деревья, кусты и одуванчики не живые, а ветер и Солнце — живые. Лишь к девяти годам дети начинают признавать, что жизнь и рост тесно связаны.
Рис. 9.1. Древнекитайская медицина основывалась на представлении, что все функции организма проистекают из внутренней жизненной силы — энергии ци
То же самое касается потребности в воде и питательных веществах и болезней. Дети наделяют растения этими чертами за несколько лет до того, как начинают считать их живыми[233]. Для определения жизни необходимы механистические представления, в то время как для признания, что существо ест, пьет, растет и болеет, достаточно только виталистических. Ребенок признаёт, что у растений есть жизненная сила, задолго до того, как узнает, где и как эти силы физически воплощены.
Различие между виталистическими (основанными на энергии) и механистическими (основанными на строении организма) представлениями о жизни важно для усвоения детьми биологических понятий. Например, во многих детских садах специально выращивают растения, однако это едва ли убеждает детей в том, что растения живые[234]. К такому возрасту дети уже знают, что растения растут, развиваются и, подобно животным, нуждаются в воде и питательных веществах. Однако непосредственное наблюдение за этими процессами не помогает ребенку понять, что растения на фундаментальном уровне похожи на животных тем, что их жизненные силы воплощены в тканях и органах. На этом этапе жизненные силы не являются для детей однозначно биологическими.
Подумайте о концепции роста еще раз. Маленькие дети понимают, что он влечет за собой изменение формы и размеров, но не понимают, что рост означает: объект живой. Для них рост похож на увеличение кристалла или тучи. И то и другое действительно растет — в буквальном, а не переносном смысле, — но это является побочным продуктом небиологических процессов и имеет другие последствия. Кристаллы и тучи становятся больше, но не усложняются и не начинают по-другому функционировать. Когда дети говорят, что растения растут, они просто имеют в виду, что растения увеличиваются в размерах.
Витализм может создать предпосылки для того, чтобы ребенок связал процесс роста с жизнью, однако рост не будет рассматриваться как следствие жизни, пока сама жизнь не станет восприниматься как следствие внутреннего функционирования организма. Рост можно наблюдать и при этом не интерпретировать. Дети должны понять еще один скрытый слой реальности — организм и его внутренние органы.
Лакмусовая бумажка наличия у детей виталистической теории жизни, кроме их представлений о растениях, — это то, понимают ли они питательную ценность пищевых продуктов. Питание — не только неотъемлемая часть роста и здоровья, но и важнейший элемент социальных обычаев и норм.
То, что человек ест, определяется социальными факторами не меньше, чем биологическими. Это и повседневная рутина (сухие завтраки едят утром, а не вечером, а гамбургеры — вечером, а не утром), культурными табу (американцы едят свернувшееся молоко в виде сыра, но не едят квашеную капусту, а корейцы едят квашеную капусту кимчи и не едят свернувшееся молоко), религиозными табу (мусульмане едят говядину, но не едят свинину, а индусы наоборот), а также диетологическими ограничениями (вегетарианцы едят молочное, но не мясное, а люди с непереносимостью лактозы — мясное, но не молочное).
На эти социальные соображения наслаиваются модные термины, связанные с пищей: «углеводы», «глютен», «антиоксиданты», «добавки», «консерванты», «переработанные продукты», «пробиотики», «органические продукты», «свободный выпас», «цельнозерновые». У этих слов есть строгие определения, но они приобрели и моральный оттенок, стали синонимами «хорошего» и «плохого». В этой трясине социальной и оценочной информации детям сложно понять, зачем нужна пища, не говоря уже о том, что есть надо, а что не следует.
Когда моей дочке Люси было четыре с половиной года, она очень озаботилась одним свойством пищи — содержанием белков. Эта фиксация проявлялась у нее неожиданным образом, например в следующем разговоре о плохом сне:
Люси: Мне приснился кошмар. За мной гнались пираты.
Я: Попробуй подумать о чем-нибудь другом, веселом.
Люси: Я хотела подумать о хорошем, например русалках и дельфинах, но мозг мне не дал.
Я: Ты сама управляешь мозгом. Прикажи ему думать о дельфинах и русалках.
Люси: Не получается. Я съела мало белка.
Люси стала считать белок таким важным для работы организма, потому что воспитательница посоветовала ей есть за обедом сначала белковые продукты (например, курицу), а потом остальные (например, крендельки). В четырехлетнем возрасте Люси часто объясняла нам, что в ее тарелке содержит белок, а что — нет, и в большинстве случаев ошибалась. Ее анализ зависел от того, что ей хотелось есть («в пончиках есть белок»), а что не хотелось («в яйцах белка нет»).
В целом дети в четыре года на удивление плохо определяют пищевую ценность продуктов. Им еще предстоит отграничить биологическое измерение еды (что нужно есть) от социального (что едят другие) и психологического (что хочется есть). В одном из исследований ученые спрашивали четырехлетних малышей, полезны или нет следующие продукты: бекон, фасоль, брокколи, пирожное, морковь, сельдерей, чипсы Cheetos, кукуруза, пончики, помадка, картофель фри и красный перец[235]. Половину списка составляли овощи, а половину — так называемые мусорные продукты. Дети в основном не видели разницы. Овощи они относили к полезным всего в 70% случаев, а «мусорную» еду — в 47%. Очевидно, что многие из них полагали, что бекон и картошка фри не менее полезны, чем сельдерей и красный перец.
Однажды я столкнулся со схожим заблуждением у собственных детей: сыну тогда было семь лет, а дочери — три. Мы пришли на профилактику к педиатру, и тот спросил дочку, какой ее любимый овощ. «Арбуз!» — закричала она. «Это не овощ, а ягода», — поправил ее врач. Затем он повернулся к сыну и задал тот же вопрос. «Макароны», — заявил тот. «Господи! — воскликнул педиатр. — Это плохо говорит о твоих родителях».
К счастью для нас, представления детей о пище можно скорректировать. Продолжая описанное выше исследование, ученые давали четырехлетним детям один из двух вариантов руководства по здоровому питанию: предписывающий или виталистический. В первом случае детям рассказывали, что они должны и не должны есть: «Полезные продукты дают организму то, что ему нужно. Существует множество полезных продуктов, которые лучше есть в больших количествах. Например, овощи — фасоль, сельдерей, морковь, брокколи и кукурузу — надо есть каждый день»[236].
Второе руководство облекало ту же информацию в рамки витализма (исследователи отметили такие вставки курсивом): «Полезные продукты дают организму то, что нужно, потому что внутри них много витаминов. Витамины дают энергию и помогают расти и не болеть. Существует много видов полезной еды, которую лучше есть в больших количествах. Например, овощи — фасоль, сельдерей, морковь, брокколи и кукуруза —