Большинство ищут смысл в длине линий и частоте узлов кладограммы, потому что эти особенности обычно бывают значимы, например в графиках, блок-схемах, картах и чертежах. Еще больше усложняет дело то, что авторы учебников и музейные работники, как правило, приукрашивают кладограммы, включая в них элементы, не имеющие биологического значения[337]. Линии могут произвольно отличаться по толщине и направлению, их концы — по цвету и расположению, а узлы — по форме и наименованию. Даже биологу бывает сложно разобраться во всей этой мишуре. Такое нагромождение деталей на дизайнерском жаргоне называют «графическим мусором»[338].
Кладограммы очень информативны, но на них нет многого из того, что могло бы пригодиться неспециалисту. Например, на них обычно не показывают родство между ныне живущими и вымершими видами. Эту информацию опускают главным образом из соображений методологии. Кладограммы начали доминировать в биологических науках благодаря тому, что появились очень объективные генетические данные. Их можно построить и по анатомическим признакам, но они менее надежны, так как обычно сложно определить, унаследован ли наблюдаемый у двух видов признак от общего предка (например, хвост у обезьян и лемуров) или появился независимо, как крылья у птиц и летучих мышей.
Включить вымершие виды в кладограммы совсем не просто, потому что знания о них почти всегда ограничиваются анатомией. В нашем распоряжении есть ископаемые останки этих организмов, но они окаменели, а камни не содержат ДНК. Из-за этого вымершие виды либо вообще опускают, либо включают в кладограммы между ветвями, как будто намекая, что это и есть общие предки указанных живых видов[339]. На самом деле определить, предки это или нет, невозможно. Вероятность, что вымерший вид не оставил после себя потомков, в несколько раз выше, чем шанс, что его потомки до сих пор ходят по земле[340]. Целых 99,9% существовавших когда-то видов вымерло, а кладограммы представляют маленькую подгруппу — десятую долю процента — тех видов, которым суждено жить в наши дни. Это искажает картину типичного результата эволюционных изменений. На каждый вид, показанный в кладограмме, приходится 999 видов, которым не нашлось в ней места.
Кладограммы искажают и картину самих эволюционных изменений, так как слепой и запутанный процесс изменчивости и отбора представлен на них в виде прямых и упорядоченных линий. Их тщательно очищают от фальстартов и тупиков, оставляя только «успешные» родословные современных организмов. Я со своими студентами провел исследование в Музее естественной истории в Лос-Анджелесе и видел, как отсутствие вымерших видов на кладограммах смущает неспециалистов[341]. На выставке «Эра млекопитающих» были показаны интерактивные кладограммы девяти отрядов млекопитающих. Посетители могли выбрать пиктограмму любого отряда и больше узнать о его эволюции, а также воспользоваться полосой прокрутки внизу экрана, чтобы посмотреть, как отряды со временем разделялись — от самого раннего расхождения между плацентарными и сумчатыми до самого позднего — между ламантинами и слонами.
Рядом с кладограммой стояла витрина со скелетами нескольких вымерших животных, в том числе энтелодонта — древнего родственника современных свиней, исчезнувшего 16 миллионов лет назад. Энтелодонтов не было в кладограмме. Мы спрашивали посетителей, должны ли они в ней быть и если да, то где. Практически все соглашались, что энтелодонта следует показать, но лишь немногие правильно отвечали, что его место — на ветви копытных, объединяющей оленей, лошадей, коров и свиней. Большинство считали, что энтелодонт должен быть либо в корневом узле кладограммы, представляющем самого раннего общего предка, либо вообще на отдельной ветви. Другими словами, люди, как правило, относились к энтелодонту либо как к общему предку всех млекопитающих, либо как к изолированной линии, не связанной близко ни с одним из млекопитающих.
На кладограммах обычно не показывают не только вымершие виды, но и многих живых представителей в той же таксономической группе. Посмотрите еще раз на показанную выше кладограмму гоминидов. Одиночный вид представлен на ней только в одном случае — это человек. Остальные три надписи объединяют по два вида: калимантанских орангутанов (Pongo pygmaeus) и суматранских орангутанов (Pongo abelii); восточных горилл (Gorilla beringei) и западных горилл (Gorilla gorilla); а также обыкновенных шимпанзе (Pan troglodytes) и карликовых шимпанзе (Pan paniscus). Семейство гоминидов почти вдвое разнообразнее, чем следует из большинства кладограмм!
В целом таксономические группы иллюстрируются на кладограммах всего одним примером, и это, вероятно, влияет на наше восприятие. Например, род Pan почти всегда представлен Pan troglodytes — обыкновенными шимпанзе, которых можно увидеть в большинстве зоопарков. Но в этом же роде есть и Pan paniscus — бонобо, или карликовые шимпанзе. Эти виды существенно отличаются поведением: обыкновенные шимпанзе агрессивны, патриархальны и плотоядны, а бонобо — смирные матриархальные вегетарианцы. Мы, люди, одинаково близки к обоим видам: человек отделился от шимпанзе за 3,5 миллиона лет до того, как шимпанзе разделились на обыкновенных и карликовых. Тем не менее, судя по частоте появления на кладограммах, мы склонны подчеркивать нашу связь именно с обыкновенными шимпанзе, а не с бонобо.
Рис. 13.6. Живший в XIX веке биолог Эрнст Геккель ввел понятие «древо жизни». Его рисунки очень сильно преуменьшали разнообразие одних классов (например, насекомых) по сравнению с другими (например, млекопитающими)
Сам я узнал, что люди связаны с бонобо так же близко, как и с обыкновенными шимпанзе, когда готовил лекцию о половом поведении приматов (гиперсексуальные бонобо — отличный пример для этой темы). Поначалу мне было сложно в это поверить. Как я, человек, изучающий популярные заблуждения об эволюции, мог не знать, что бонобо — это вид шимпанзе и, соответственно, имеет более 98% общих генов с человеком, точно так же, как Pan troglodytes?
В своем неведении я виню то, что бонобо не включают в кладограммы приматов. Такого рода пробелы в изображении эволюции имеют давнюю историю и восходят к самому первому рисунку на эту тему — «древу жизни» Эрнста Геккеля[342]. Это генеалогическое древо появилось в его книге «Общая морфология организмов», вышедшей в 1866 году. На нем показаны родственные связи между всевозможными организмами от насекомых до млекопитающих, но место, посвященное конкретным видам, не согласуется с их фактической распространенностью. Млекопитающим Геккель отвел целый «этаж» верхних ветвей с человеком в центре, а насекомым досталась всего одна ветка, хотя по числу видов они побеждают млекопитающих со счетом 175:1. Если какую-то группу организмов и помещать на одной ветви, то млекопитающих.
Надо признать, что кладограммы призваны показывать отношения в конкретной группе (например, млекопитающих) и на конкретном уровне абстракции (например, отряде), поэтому изображение всего разнообразия отвлекало бы от цели. Тем не менее постоянное игнорирование десятков и даже сотен представителей группы, вероятно, усугубляет наивные, эссенциалистские представления об эволюции. Несколько образцовых видов, представленных на кладограммах, вырваны из спектра, который остается скрыт. Как изменилось бы впечатление о месте человека в биологическом мире, если бы все кладограммы приматов учитывали все 7 видов гоминидов или все 22 вида человекообразных обезьян (7 видов гоминидов плюс 15 видов гиббонов)? А если представить на кладограмме все 400 видов приматов (7 видов гоминидов, 15 — гиббонов, 18 видов долгопятов, более 100 видов лемуров и более 260 видов других обезьян)? Прибавьте к этому десятки вымерших приматов, известных только по ископаемым остаткам, и человек затеряется среди всего этого многообразия…
И это только приматы — маленькая подгруппа из приблизительно 5400 видов млекопитающих, 66 тысяч видов позвоночных, 7,8 миллиона видов животных и 8,7 миллиона видов организмов, живущих сегодня на нашей планете[343]. Глубина и ширина родственных связей человека с другими организмами ошеломляет, как и история этих отношений.
Биолог Дэвид Хиллис составил одну из крупнейших на данный момент кладограмм. Она включает три тысячи видов — меньше десятой доли процента всех видов, живущих на планете, — но чтобы прочитать все названия, ее пришлось бы увеличить до полутораметровой длины[344]. Такая большая диаграмма, наверное, не слишком полезна как источник конкретной информации об эволюции (например, к кому ближе нарвалы — к морским свиньям или к касаткам), но она, безусловно, позволяет по-другому посмотреть на эволюцию человека.
Как видно, неспециалистов смущают и кладограммы, и процесс кладогенеза, который они изображают. Однако, чтобы запутаться в них, нужно для начала вообще признать, что кладограммы отражают научный факт, а именно что все существующие сейчас формы жизни произошли из более ранних форм. Многие люди не принимают этой мысли. Они видят в кладограммах вымысел или того хуже — коварную ложь. Им ближе креационистское объяснение видообразования: все существующие в текущей форме сегодня виды были сотворены менее чем 10 тысяч лет назад Богом (или божественным началом).
Этот подход был очень популярен на протяжении всей человеческой истории, и это понятно: он намного проще, чем теория эволюции. Творение мгновенно, а эволюция медленна и сложна. Творение подразумевает хорошо понятный процесс целенаправленного дизайна, а эволюция — более туманные процессы изменчивости и отбора. Творение создает идеальные формы, а эволюция — просто достаточные для выживания. А еще творение подразумевает, что виды вечны, а эволюция — что виды меняются и будут меняться, во многом непредсказуемым образом.