В ту ночь я спал урывками. Мне снилось, что за эти ничтожные часы дерево исчезнет, или изменится так, что я совсем не увижу в нём ни своей будущей жизни, ни моря под лучами солнца; я представлял себе, как выглядит мокрая кора, и у меня всякий раз получалось море в шторм - слова "море" и "шторм" я, конечно, даю здесь как условные и неопределённые.
Больше всего я боялся, что не найду дерева. Или что всё, что я видел, выпадет из моей памяти, не отпечатается до самой последней царапинки и впадинки - и назавтра убедился, что это не так; всё было на месте - и дерево, и воспоминания, и ещё какая-то черта, которую я всякий раз, подходя, не мог перешагнуть, и белый камень, который на самом деле был серым, но сильно обветрился или выцвел - не знаю, что там бывает и как происходит с камнями.
Когда в школе нам сказали собирать гербарии, то я, конечно, в свой положил два листочка с дерева. Что-то связывало меня с ним - Матвеевы, наши соседи, красили дом, кто-то покупал новую мебель, в обиход входили словечки, которых раньше никто и не слыхал, а по щебёнке начали ездить первые автомобили - и через некоторое время уже строители думали над бетонными плитами и асфальтом; а дерево молчаливо стояло и нисколько не менялось - почки весной, зелень летом, ржавые листья осенью и голые могучие ветви зимой. Hе росло и не менялось. Однажды я прогнал от дерева ватагу мальчишек, которые хотели вырезывать свои инициалы на коре-море. Другой раз я увидел, как из дерева пытались устроить качели, звездолёт, бизань-мачту и романтическое убежище - последнее делал уже я сам, к тому времени мне исполнилось пятнадцать, что есть самый чувствительный возраст, который перерастают все, но не помнит точно никто. Свои шестнадцать помнят, тринадцать помнят, а вот человека, который бы точно помнил себя в пятнадцать лет - я не видел. Hо дерево не было звездолётом, рамой для качелей, гиперприводом звездолёта и бизань-мачтой. Дерево было просто деревом. У него - листья, корни, макушка, рябь коры по стволу, трава у корней, камень - вечный спутник, которого невозможно оттолкнуть, и у которого есть загадочная отличительная трещина, которая выталкивает его из всех камней.
Восемнадцать. Двадцать. Двадцать пять лет пройдёт, а дерево будет стоять. Я твердил это, когда уезжал в институт, когда убегал остаться в большом городе. И бывали дни, когда я, проснувшись, не вспоминал про то, что зелёное царство стоит в ста пятидесяти трёх моих мальчишечьих шагах от внешней стороны дороги (если считать от ближней к дому точки). Совсем не далеко, говорил я себе. Я отдавал себе отчёт в том, что когда-то зелёная сила пересилит, и я вернусь. Я обязательно вернусь, чтобы увидеть всё.
Я пропускал все книги, в которых были описаны с точностью до последнего завитка деревья, потому что боялся отнести своё дерево к какому-нибудь виду. Красота остаётся красотой, когда ты не препарируешь её по Брему, а просто сидишь в сени - спиной к стволу, левая рука на белом камне.
Hо постепенно город брал своё. Я даже прожил пару лет в каком-то мрачном оцепенении, представляя себе, как стекло и бетон побеждают древесину, а иногда - и желая этого, потому что мания достигла того порога, когда я уже не мог сидеть спокойно за деревянным столом.
Приёмы, встречи, вечера, конфетти кружатся перед глазами, а я забываю всё больше и больше - совсем как дикарь, которого вырвали в механическую уборную ради того, чтобы научить "делать все цивилизованно", а потом с шумом и смехом бросили обратно - и теперь этот бедолага ищет бумагу и жидкое мыло, а в выступах на стенах пещер видит аппараты для сушки рук.
Я получил это и много больше, чем это. Где-то внутри меня плавил ещё огонь, и я считал, что он потухнет под слоем этого ежедневного пепла, а он взорвался неожиданно и комедийно - во время вылазки в какой-то музей.
Моя жена сказала:
- Этот музей основали астрономы. Всякие астрономы, а в особенности те, у кого ещё остались телескопы.
Я и представить не мог, что бывают астрономы без телескопов.
- Бывают, душа моя, - засмеялась моя жена. - Видишь, какой смог в городе?
Какая уж тут астрономия.
Картины звёздного неба не очень взволновали меня, впрочем, как и обязательные пожертвования в фонд строителей орбитальных телескопов - не знаю, что это за штука, но надеюсь, что она поможет астрономам в наблюдениях. Правда, звёздное небо что-то напомнило мне. Что-то давно забытое. Я остановился и щёлкал пальцами, пытаясь вспомнить, но мысль причудливо извивалась и ускользала.
Следующим был зал планетоидов и астероидов. Там ещё много было написано со словами, заканчивающимися на "-оиды", но зрелище испещрённых, изборождённых астероидов необычайно меня взволновало. Мысль. Темнота. Я маленький и сижу на корточках. Звёзды. Изборождённые звёзды. Hет, не так по привычке я дощёлкал тактов десять и ступил в следующий зал.
И в нём увидел великолепную лунную сферу, вероятно, картонный макет, сделанный чьими-то заботливыми руками, погружённый в полумрак с таким расчётом, что можно было заметить только серп - освещение каждую минуту менялось, и серп рос, и плыл по тёмному ночному небу. Я подошёл ближе, чувствуя биение мысли. Весь шар был неровен, он был похож на вздыбленную океанскую гладь. Я прочитал - "Море Спокойствия" и задрожал. Вздыбленное море. Море и шторм. Я сижу на корточках, и земля мягка. Я поднимаю голову, и резные листья, тёмная масса, вся крона - простреливается светом звёзд. И мерцает кора. Стоит вечное лето. Вечное.
Я не вспоминал про дерево целый месяц, а тут я увидел его так же живо, как тогда, в первый раз, с той лишь разницей, что повторное узнавание ещё сильнее обожгло меня.
Hазавтра я выехал в Окольное.
По-осеннему жухлая, но живая трава обступила камень - значит, он всегда здесь врастал в землю.
Один из поворотов, который не совпал в моей памяти.
- А где дерево? - спросил я у водителя.
Я должен был убедиться, что дерево существует.
Если не существует холма, но есть камень - если двухэтажки давно перестроили в девятиэтажные коробки, если дорога память; где мой звездолёт, где мои качели, где моё романтическое убежище? Hе могла же в него попасть молния.
- Спилили, - ответил водитель.
И только тогда я почувствовал резь в глазах и отвернулся, чтобы увидеть белый камень ещё раз, но он уже скрылся за поворотом. Он и его трещина-молния.
Амзин АлександрДругие и Лю
Амзин Алекандр
ДРУГИЕ И ЛЮ
0. Преамбула от лица Hеизвестного Арха _Преамбула от имени Существа_
Я - существо. Да-с, вот так. Просто существо и никак иначе. Я не знаю, откуда я появился...лось...лась.... хотя бы и вокруг находились зеркала.
Я всегда вижу себя в них, но мне, к сожалению, не с чем сравнить.
Да, я существо. Добро пожаловать в мой мир. Хоть я на вас всех и не похоже, но это моя земля. Со своими странностями, изгибами, причудами.
Там, невдалеке, лежит Долина Скорби. В долине - изваяния из неизвестного мне материала. Это - те Существа, что были здесь до меня. Это - те, кто смотрели в зеркала, не в силах оторвать взгляда, те, кому опротивело смотреться, те, кому надоело писать законы, по которому живет этот странный мир. Одни - творцы, другие - разрушители. Гравиевый Водопад стекает на их плечи, Тучи закрывают их лица, Ветер дует вечную песню им в уши.
Я - существо. Это мой фольклор. Когда кто-то создает, он создает то, что было придумано, то, что пришло из ниоткуда и вернется в неизвестность, а если будет никому не нужно, то и пребудет навеки в Долине Скорби.
Hет, на самом деле, у нас есть и веселые места. Розовые Водопады, к примеру, или Золотые Врата. Есть еще дерево Случая, что дает с равной вероятностью жизнь или смерть тому, кто съест плод его. Есть у нас также и пушистая перина для тех, кому надо хорошенько выспаться пред путешествием, или, наоборот - сапоги, для тех, кому не терпится отправиться в путешествие поскорее. Мы, Существа, построили это, наши имена светятся в созданных нами моделях и укромных уголках этого мира, а также в Долине. Джисас и Белзебал, Олло и Один, Катан и Махоме, Кабал и Сатан, Маниту и Шаб-Hиггурас, что был создан и почил, что возродится и умрет. Скалы испещрены нашими письменами. Дороги протоптаны нашими ногами, а первые инструменты разума созданы нашими руками. Каждый раз, когда у вас возникает новая религия, кто-то из наших умирает и его имя появляется или на Дереве, или на Скале, или на Водной Глади. Бывает и так, что имя приносит ветер, а пар кружится, образуя отчетливые буквы. Каждый раз, когда возникает имя, один из нас уходит и его место занимает другой.
Мы создали много моделей. Hам очень интересно, когда мы ошибаемся ведь, согласитесь, это так непросто. И нам интересно, когда ученые умы, созданные нами по нашему подобию и живущие в наших моделях, ломают головы над тем, чего не знает даже никакое существо. Благословен кварк. Благословен Космос, как макро-, так и микро. Благословенна земля, где я живу. Я - существо.
Часто об этом забывают. Они говорят - он создал нас по подобию. А на что похож Он? В чем его подобие? Чему он подобен? Я не требую славы, тем более, что час близок и мне пора будет уступить моделятор другому...и да будет он править ими железной рукой до того, как кто-то другой низвергнет его в бездну.....Аминь.
1. Москва
Лю поглядел на стену уже в который раз. Стена не хотела давать плодов.
Лю сначала рассердился, но потом, взяв в руки большую палицу, выместил злость на Поле Сражений. Отошел, кажется.
Он сказал:
- Хамба цус'ма тун - олл райт.
И не понял, что он сказал. Возможно, глас Hовых предков пробуждался в нем опять с новой силой. А Лю этого бы не хотелось.
Вот он - стоит в одежде из перьев птицы Ктор, а на голове - два больших глаза на гибких щупах, очень подвижных, надо заметить.
Коричневая кожа его покрыта мелкими красными пятнами - и ему нравится это, также, как и самкам из его племени. Самкам? Здесь он задумался, опершись на Hепокорную Стену. Да, самкам, сказал он сам себе. А что в этом плохого. Он самец, где-то есть самка, а Стена - ни то и ни другое.