17 янв.
<…> Потом поехал к Бахтину. Сначала поговорили о его сборнике, который идет в Гослитиздате, потом я спросил его о своей статье к съезду славистов.
– Моделей может быть сколько угодно. И вообще понятия физики нельзя применять к филологии. Здесь совсем другое. Сейчас этим злоупотребляют. Не модели, а диалогические отношения, голоса…
Потом я стал говорить о том, что его книга о Достоевском не завершена – но я всегда думал, что по вненаучным причинам.
– Не только. И по методологическим. Мой мэтод не годится для анализа автора-творца.
Я стал говорить о том, что у меня была глава «Личность Чехова», но я ее выкинул, что биографические данные, письма, мемуары приведут к Антону Павловичу, а не автору-творцу.
– Конечно. Но автора-творца мы никогда не постигнем, но эти данные…
– Дадут возможность приблизиться к нему насколько возможно?
– Да, да. Приблизиться.
– А на каком языке это нужно описывать? Какие категории?
– Здесь не должно быть никаких ограничений, это очень свободный жанр.
– Наверно, категории должны быть философско-теологические?[87]
– Да, скорее философско-теологические.
– И вообще иррациональное постижение?
– Что значит иррациональное? Мы часто злоупотребляем такими терминами. …
……………………….
<На мои замечания о закрытости Чехова> – Чехов боялся заглянуть в себя – считал, что не найдет того, что должно там быть.
Я: – Это от его позитивизма, шестидесятничества и т. п. (подробно).
– Да, да. Это было у него примитивно. Его письма к брату, где он дает ему рецепты, – это очень примитивно.
– Гигиенические советы.
– Да, именно гигиенические.
19 янв. У Бахтина на столе лежала книга Асмуса «Кант». Я спросил, хороша ли.
– Да. Серьезная книга. Асмус – настоящий философ, последний из оставшихся.
– А Лосев?
– Да, конечно, по своим возможностям. Но в последнее время он занялся не тем. Зачем ему это нужно? И сам запутался и всех запутал.
– А Аверинцев?
– Ну, он не занимается философией преимущественно, но когда занимается, это очень интересно. Я читал все, что он пишет. Это явление замечательное, я такого <среди новых> и не встречал.
М. М. Бахтин о «Поэтике Чехова»
А. П. хранил свою рукописную запись на многих листках с заголовком:
27 марта 1972 г.
Переделкино.
М. М. Бахтин о «Поэтике Чехова»[88]
В последний год стал готовить ее к печати в составе воспоминаний о Бахтине для книги своих мемуаров, которую предложило ему напечатать «Новое издательство» – Е. Пермяков и А. Курилкин.
Самый дорогой из моих манускриптов. Самая подробная и точная запись – без пропусков – двухчасового монолога Бахтина о П<оэтике> Ч<ехова>, к<ото>рый я тогда, извинившись и сказав, что это сл<ишком> для меня важно, открыто записывал.
Оценил высоко; комплименты общие приводить не буду – приведу содержательные… придется кое<-что приводить>, ибо нельзя разр<ывать> мысль.
…Почему именно эти уровни? Я вовсе не считаю, что они плохи. Но почему, например, нет уровня человека или уровня характера?
(Отчасти под его влиянием в след<ующей> книге – «Мир Чехова» – я ввел уровень внутреннего мира…)
Вы считаете их замкнутыми, само собою разумеющимися.
У вас полный изоморфизм. Только одно отношение на всех уровнях. Этим вносится в анализируемую структуру бόльшая определенность, гармоничность, чем она на самом деле ей присуща.
Вы доказываете системность; но это же ваша регулятивная идея (в кантовском смысле), из нее вы исходите. Доказывать не надо.
Стремление к ясности не должно быть очень сильным – будет некоторый механицизм.
В реальном творчестве и в отдельном произведении, и в каждом выделимом отрезке текста мы найдем и иные отношения, не только те, что у вас.
Между уровнями никогда нет строгого изоморфизма. Противоборство отдельных уровней пронизывает произведение, противоречия и создают его жизнь.
У Достоевского на одном уровне – полифонич<еский> роман, а на других – монофонический роман.
Уж на что Достоевский не сатирик – а появляются сатирич<еские> места.
<Я: Но у вас все уровни изоморфны!>
– Основной принцип – полифонизм. Но на одних уровнях он проявляется в полной степени, а на других – в неполной. В самой меньшей степени – в композиции. Полностью полифонизм в комп<озиции> проявился только в «Братьях Карамазовых». А в других – мало чем отличается от неполифонических. «Преступление и наказание» – какой тут полифонизм?
Но я не стал бы в Вашей книге ничего менять, сделав лишь об этом оговорку.
В основе книги – метафизическая и онтологическая идея, что все равноважно, что случайно…
Вы считаете эту картину убедительной.
Важное и неважное смешивается. Но само это разделение сохраняется у него и даже подчеркивается. У Гомера все хороши – и Троя,
и греки. Гомер не делает различий ни между чем. Все хорошо в этом лучшем из миров.
У Чехова – все различается, иначе не будет того эффекта – если не делать различия между главным и неглавным. Эта иерархия существует, и он требует, чтобы мы эту иерархию понимали. Он не показывает ее конкретно – он и так знает: читатель понимает, что у него существенное и несущественное.
Если некто, незнакомый с обывательским мировоззрением, с этой культурой, прочтет Чехова – он не поймет многое. («Тарарабумбия….» и прочие песенки – подумает, что это что-то важное…)
Я: Т. е. Чехов различение, иерархию важного и неважного предполагает известным, не объясняет, что важно, существенно, а что нет, у него это уже как данность, он не размышляет мучительно, как Толстой: а не самое ли важное в жизни тачать сапоги, заниматься физическим трудом и т. п.? Для него это ясно, он хочет показать только, что в жизни это смешано.
<Да, именно так.>[89]
– Вы раскрыли и показали, что у Чехова все смешано. Отлично различая их и нас заставляя различать, он показывает, что жизнь отбора не делает. Понимая разницу <иерархию>, он оставляет все как есть.
Вы хорошо показали, что он нарочито смешивает, уравнивает. Но почему? Не потому, что он нашел что-то высшее, какую-то высшую точку зрения, как Гомер, с точки зрения которого высокого и низкого нет. Совсем не так. У Чехова мы остро ощущаем неуместность деталей типа «А жарища в этой Африке…». А у Гомера – одинаковая уместность всего. Белинский где-то приводит пример, что в поединке кто-то из героев поскользнулся на куче помета. Гомер не замечает неуместности, он действительно не видит разницы. Для него есть нечто высшее, есть воля богов; такова его точка зрения.
У Чехова этого, конечно, нет.
Надо было подняться выше обывательских представлений. Но его высший уровень <сфера идей> очень близок к обывательским представлениям.
Нет другого великого писателя в русской литературе, который так бы стоял на одном уровне со своим читателем.
«Кажется, я не соглашался…» («Выстрел»).
Я не соглашался, кажется, спорил.
Нет выхода из чеховского мира в настоящую жизнь. Может быть, это и правда. А врать он не хотел.
Огромное большинство его героев – да все! – пошловаты. Он показывает: жизнь такова, что не дает возможности быть непошлым.
Роковые недоразумения, когда высказывания героев приписывают Чехову, – то, что украшает парки, клубы. «В человеке все должно быть прекрасно…» – это ведь пошло. Лирика, когда звучит голос поэта, мало отличается от того, что говорят сами герои.
Важная проблема: как в результате получается нечто очень значительное, хотя нет ни одного настоящего, непошлого слова.
Когда кто-то что-то знает у Чехова, он говорит пошлости <и тривиальности. Т. е. в позитивной программе очень тривиален: культура, гигиена… >.
Идея случайностности: Все входит на равных правах. Это трюизм: в мире господствует случай. Это трюизм! А у него получается эффект!
Какую цель в высоком художественном смысле это преследует? У него эффект. И смешивая, он вовсе не хочет, чтобы мы спутали главное и неглавное. Вот Гомер – да. У Гомера случайность и необходимость сливаются. У Чехова они четко подчеркиваются <т. е. разница подчеркивается>.
Загадка: с какой стороны мы ни захотели бы выделить идею – пошловато.
Это какая-то более глубокая реализация модной теории абсурда – дзэнбуддизм. (Дзэнбуддизм – это учение о сплошной нелепости – «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Это и есть, по дзэнбуддизму, подлинное понимание мира.)
Это лучший художник дзэнбуддизма.
Что Чехов начал. Он первый не побоялся подойти к абсурду, не скрывая, а раскрывая его.
Книга очень хорошая[90], чрезвычайно последовательная и очень строгая логически.
Но она раскрывает <показывает> единство и осмысленность у Ч<ехова>, а у него не так все едино и осмыслено. <Шкл<овский> то же.>[91]
Нужно бы сделать некоторые оговорки. <Я, мол, понимаю, но> соблюдаю правила игры, если хочу играть дальше, а то получится драка, как это часто бывает в игре.
Но в конце все же вернулся к своей регулятивной идее.
Но какой-то догматизм необходим для изложения.