Споры в чеховской группе возникали и по другим поводам. Никогда не забуду, как А. П. и Л. М. Долотова, самые квалифицированные участники нашей работы, помогли мне как комментатору при обсуждении первой фразы повести «Три года»: «Было еще темно, но кое-где в домах уже засветились огни и в конце улицы из-за казармы стала подниматься бледная луна». У некоторых критиков еще при жизни Чехова сложилось впечатление, что вместо слова «темно» здесь должно было стоять «светло». Но контекст повести все-таки не позволил сделать эту замену и, благодаря поддержке Чудакова и Долотовой, авторский текст был сохранен.
Свое личное участие в издании сочинений Чехова Александр Павлович начал с подготовки рассказов 1883 года (для т. 2), сначала – совместно с заведующей группой Л. Д. Опульской. В сотрудничестве с ним же она закончила свое личное участие в работе над изданием – подготовку к печати рассказа «Невеста». Это была, пожалуй, самая ответственная текстологическая работа в издании, потому что Чехов не успел уничтожить, как он это делал чаще всего, рукописи последнего своего рассказа. Что касается 2-го тома Сочинений, то ясно: подробнейшие комментарии к ранним рассказам принадлежали А. П., а Л. Д. Опульская, опытнейший текстолог, взяла на себя подготовку текстов. Она знала цену А. П. как исследователю и свое личное участие в публикациях делила с ним. Его комментариям предшествовала тщательная исследовательская работа. Так, задолго до подготовки «Попрыгуньи» для 8-го тома он, кроме доклада в Таганроге, написал об этом рассказе великолепную статью «Поэтика и прототипы», опубликованную в первом из наших чеховских сборников, вышедшем в 1974 году. («В творческой лаборатории Чехова»). Самые обстоятельные комментарии к зрелой чеховской прозе были подготовлены им к повестям «Дуэль» для т. 7 и «Палата № 6» для т. 8. К драматургии Чехова он прикоснулся лишь в т. 13 Сочинений, но существенно дополнил тогда комментарий к «Чайке». Однако нельзя сказать, что его мало интересовала драматургия. Начиная с книги «Поэтика Чехова», вышедшей, когда ему было только 34 года, в свои размышления о прозе писателя он включал и его пьесы, а в 1999 году опубликовал статью «Драматургия Чехова в кривом зеркале пародии» в «Чеховском сборнике». И его последняя чеховская статья «Вторая реплика» – тоже о драме.
Как комментатор А. П. блестяще проявил себя в работе над 18-м томом Сочинений. Во вступительной статье к примечаниям тома, очень обстоятельной, охвачен, в сущности, весь творческий путь писателя, начиная с гимназических сочинений и кончая редакторской работой последних лет. И составил перечень 27 произведений, по его мнению, ложно приписываемых Чехову.
Подготовка для этого тома шуточного рассказа «Сапоги всмятку» – моя единственная с ним совместная работа. И, как я вспоминаю, на мою долю выпала публикация текста рассказа, а А. П. составил подробный комментарий, исправив попутно традиционную ошибку в дате письма Чехова к М. В. Киселевой, сопровождающего текст рассказа, посвященного ее детям (см.: С. 18, 225). Блестящий талант Чехова-юмориста и точный комментарий делают эту публикацию одной из жемчужин тома.
А. П. был и активным участником разделов «Dubia» и «Редактированное» в этом томе. Среди чужих текстов, исправленных Чеховым, впервые публиковалась «Ссора» А. К. Гольдебаева (А. Семенова). Отметив общую черту чеховской правки чужих рукописей – то, что он «не подчинял манеру редактируемого автора целиком своей собственной» (С. 18, 314), А. П. закончил раздел мыслью, что рассказ Гольдебаева благодаря правке Чехова стал его лучшим произведением.
Чувство справедливости, свойственное Александру Павловичу, сказалось на его отношении к Нине Ильиничне Гитович, вложившей неоценимый вклад в серию Писем собрания сочинений. Он высоко ценил ее самоотверженный труд, и когда она была практически отстранена от общения с ИМЛИ, навещал ее. Он по себе знал, что значит быть в немилости у так называемого начальства.
Жизнь расставила все по справедливости. Он не был допущен на первую конференцию в Баденвейлере в 1985 году, однако оказался самым упоминаемым специалистом по Чехову в вышедшей книге докладов на этой конференции, что легко заметить по алфавитному указателю имен. А спустя некоторое время стал личным гостем мэра г. Баденвейлера. И был приглашен на вторую конференцию в Баденвейлер в 1994 году, посвященную вопросам философии и религии в жизни и творчестве Чехова. Помню, как радостно его встречали чеховисты из разных стран.
В своем докладе «Человек поля», посвященном вопросу о религиозности Чехова, он опирался на одну из главных идей своей книги 1971 года «Поэтика Чехова»: «Догматично у Чехова только одно – осуждение догматичности. Никакая неподвижная, не допускающая коррективов идея не может быть истинной». Свой доклад он иллюстрировал изображением яйца в двух позициях: «Есть Бог» и «Бога нет». Вывод его совпадает с чеховским способом установления истины: «В сознании Чехова антиномически сосуществовали христианские представления о телеологии мироустройства и научный антителеологизм (в дарвинском смысле)». Доклад живо обсуждался, и «яйцо Чудакова», как шутили, оказалось веским доводом в пользу сложного представления Чехова о мире.
После завершения работы над ПССП мы встречались чаще всего в ИМЛИ или во время поездок на конференции. Помню его оживленно беседующим с крупными специалистами разных стран и молодежью, еще до Баденвейлера, в Нью-Хейвене и во множестве «чеховских» городов – от украинских Сум до Иркутска, а особенно часто в Ялте и Таганроге. Называю лишь города, где бывала и я, остальных, где бывал он, было гораздо больше. Известным специалистом по Чехову он стал уже после первой книги, а присутствие на многих конференциях прибавляло ему уважения и вызывало личные симпатии. Незабываемо его присутствие на Мелиховской международной чеховской конференции 2000 года. Его доклад значился в начале программы пленарного заседания 29 января: «Исчерпывающая прижизненная критика как фундамент научного изучения Чехова» (этой теме он уделил много лет, составляя библиографию чеховской прижизненной критики).
На вечерние неформальные, как это стало называться, встречи в дни заседаний в Мелихове, впрочем, как и в других местах, мы собирались, отчасти чтобы обмениваться впечатлениями от докладов (эта конференция была «многосекционной», и мы сожалели о невозможности слушать все доклады), а отчасти чтобы повеселиться. Шутки, воспоминания, пение, в которое втягивались и скромные, обычно не раскрывавшие рта люди. Именно там открылась еще одна грань личности А. П., ученого мирового значения, – уменье возглавить такие сборища, сочетать серьезное со смешным.
В недавнем письме из Южно-Сахалинска директор чеховского музея И. А. Цупенкова вспоминала встречу с А. П. в Японии в 2004 году, в частности, то, как он «увлекательно рассказывал разные литературные байки, читал стихи» и вообще вел себя «с некоторой долей гусарства, что ничуть его не портило».
Да, как никто, в разных городах, где он бывал на конференциях, он умел радовать других и сам находил радость, например, от природы. Особенно от моря. Вообще он любил воду, и когда-то они с семьей в компании с детьми З. С. Паперного любили плавать на байдарках. Пловцом он был отменным, не боявшимся никакой холодной воды.
А когда наступал день отъезда, он подводил «итог» конференции в стихотворной форме, смешной, но, в сущности, точно передающей смысл докладов. Если бы собрать эти стихи и опубликовать…
В день моего 75-летия А. П. прочитал в Отделе литературы «серебряного века» ИМЛИ свою «Оду». Это был длинный лист, скрученный наподобие старых рукописей в трубочку. Перечитывая теперь этот текст, я изумляюсь, как точно, по этапам, в нем отражен мой путь до этой даты – с младенческого купания в Каспийском море (вот уж не помню, чтобы я рассказывала кому-нибудь о своем детстве) вплоть до завершения работы над собранием сочинений Чехова. Обыгрывая «Гренаду» Светлова, он писал от моего имени:
Я дочек покину,
Пойду воевать,
Гренадским крестьянам
Чтоб Чехова дать.
…………………
И сущий пустяк:
20 лет не прошло,
Как 30 томов
К нам на полку легло.
Небесной лазурью
Синеют тома
И, кажется, шепчут:
Больше не на…
Его дарственные надписи на книгах могли быть скромными – как, например, на сборнике произведений Чехова в серии «Школьная библиотека» – «…от неофита в этой области». Но всегда написанными с чувством собственного достоинства. Вторая его монография о Чехове – «Мир Чехова. Возникновение и утверждение» (1986) – была вручена мне с надписью, напоминавшей о его переживаниях 1971 года, т. е. в связи с «Поэтикой Чехова»:
Как только вышла в свет ПЧ,
Сочли: не в том она ключе.
Хоть я не стал моложе,
С ключом, боюсь, все то же.
Здесь нет про мрачные года
(Которых не было тогда),
И тоже нет про реализм,
Футлярность мелочей,
Конфликты, разный романтизм…
Примите все ж труд сей.
А поднося мне книгу «Слово – вещь – мир» с подзаголовком «От Пушкина до Толстого» (1992), он сопроводил подарок таким четверостишием:
Прошло уже немного лет,
Как я не только чеховед,
И чтобы это подтвердить,
Решаюсь это подарить.
В сущности, он всегда был не только чеховедом. В этой книге отразились его давние интересы. С одной стороны, к русской литературе вообще (статьи о пушкинской прозе, о Гоголе и Некрасове, Тургеневе, Достоевском, Толстом – и все-таки о Чехове, о единстве его видения). А с другой – его еще более давний интерес к филологической науке в собственном смысле – об А. А. Потебне, В. Б. Шкловском, В. В. Виноградове.
А. П. умел уважать чужой труд. Когда вышла моя первая книга о Чехове в 1979 году, он высказал свое довольно высокое мнение, благо ряд глав этой книги («А. П. Чехов: Движение художественной мысли». М., 1979) был посвящен теме, в целом ему близкой – о творческом процессе писателя. Но, решая эту тему по-своему, он умел высказаться с уважением и к другой позиции. Не забуду, как он позвонил мне, получив книгу о «Вишневом саде». Считая своим долгом сказать, что ему в ней было близко и интересно (первая часть книги, особенно разделы о русской литературе), он признался, что его мало интересуют последующие главы – о зарубежной литературе и о театре. Меня это, признаюсь, удивило, но не ранило. Это точно. Недаром французы говорят: тон делает музыку. Сказались в его словах свойственные ему честность, прямота и – доброжелательность. И если он основную идею чьей-нибудь работы не принимал, как, например, в рецензируемой им статье Б. Парамонова о Чехове (в книге «Конец стиля», (М., 1997), то обычно излагал и свою. В данном случае, ссылаясь на «нормальный механизм великого консерватизма культуры» (Чеховский вестник, 2000, № 6), ратовал за необходимость сопротивляться неологизмам массовой культуры (вроде «инженера́» вместо «инжене́ры» и т. д.). Но и в этой рецензии он обратил внимание на ряд точных наблюдений автора статьи (например, о том, что провинция – «резервуар» художественного творчества Чехова).