Вспоминаются постоянно копошащиеся дома под ногами щенята и котята. Котята регулярно рождались у сибирской пушистой кошки Фени (папа и мама сами принимали несколько раз роды), прожившей с нами 17 лет, щенята же поступали с определенной периодичностью – их приносила я или папа или мы вместе с каких-то помоек, завшивевших, отмывали дустовым мылом и потом кому-то находили новых хозяев, а кто-то оставался надолго – например, черная, как вороново крыло, дворняга Жучка.
Жучка была необычайно любвеобильной, регулярно «сбегала со двора» и часто беременела (это называлось «снова-готово»).
Один раз родилось восемь щенят, и эти мультяшного вида комочки черной плотной стайкой долго (до трех месяцев – только тогда начинали потихоньку пристраивать в хорошие руки) носились взад и вперед по нашему длинному коридору с книжными стеллажами.
Я часто думаю: как мама все это выдерживала?
Александр Павлович самым важным делом в воспитании детей считал личный пример. В моем детстве были: совместное плавание, велосипед, катание на лыжах и чтение вслух – как можно раньше.
Раньше – это лет с трех. Очень рано в простой и доступной форме папа объяснил мне разницу между стихотворными размерами. Это очень помогло мне во всех классах школы. Также он рано научил меня сочинять в рифму, что часто помогало на разных вечеринках в компаниях.
По любимой привычке воспитывать личным примером папа часто сочинял так называемые оды. Сочинял он их и на мои дни рождения, не ежегодно, но к важным датам – на 12-летие, на 18-летие… Моими любимыми строками были такие:
Много лет уж нашей Мане,
Ее баба моет в бане,
Потому что Казахстан
Не представил Мане ванн.
(В Северный Казахстан я в детстве уезжала летом к деду и бабе; потом они переехали в Москву.)
Оды на юбилей родственников Александр Павлович сочинял всегда в метро, когда мы с ним ехали в гости. Заранее сочинять не любил («нет смысла»), но всегда заранее собирал минимальную информацию о виновнике торжества. Ода была, как правило, длинная, склеенная из отдельных листов. То есть сначала он быстро, почти сразу набело, писал, потом все листы склеивал, и получался свиток. Скотч в те времена (70-годы) не всегда продавался, так что с собой в метро брали простой клей.
Чтение всегда сопровождалось громом аплодисментов, и оригинал оставлялся адресату (так что многие оды так и остались в единственном экземпляре).
Папа объяснил мне, что научиться сочинять оды легко, только надо запомнить несколько простых правил: тщательно выбрать размер (то есть сочинить первую строчку), знать основные факты жизни героя, а также стараться придумывать небанальные рифмы. Тогда всем интересно слушать.
А где же взять небанальные рифмы? Считалось, что читая с детства стихи, приобретаешь не только общую культуру, но и привычку мыслить стихотворно.
Еще считалось, что стихи лучше всего учить с ребятенком наизусть – чем больше, тем лучше. И был очень грустный для детской души Есенин – Утром в ржаном закуте… Семерых ощенила сука, Рыжих семерых щенят… Семерых всех поклал в мешок… (рыдала, но читала и учила наизусть) – и, конечно, Пушкин, и Хлебников…
Когда я в 6 лет готовилась идти на собеседование для поступления во французскую школу, то заявила, что буду читать моего любимого Хлебникова – …А, так сказать, лягушечка…
Родители переглянулись. (Было, напомню, густо-советское время.) Папа осторожно сказал, что, может быть, не стоит…
– Почему?!
– Ну…Они, может быть, не поймут…
– Как не поймут?! Ведь это же школа!!!
Еще из домашних сентенций (может, они и не произносились, но были мне как-то известны): чем больше дитя слышит хорошей русской речи, тем дальше оно отходит от массовой культуры и не впитывает жлобскую, грубошерстную, невыразительную советскую речь. По этой же причине в доме не было телевизора, но это еще и для того, чтобы голова не замусоривалась советчиной, которая тогда постоянно звучала из телевизора. Родители купили его только в 1987-м году, когда советчина пошла к своему концу. А я к тому времени уже переехала в свою семейную жизнь, так что дома телевизора посмотреть так и не удалось!!!
По вечерам же пытались слушать (сквозь грохот глушилок) уже другое радио – «Голос Америки», но папа больше любил «Немецкую волну» – потому что хорошо знал немецкий язык и литературу, да и европейская интерпретация событий ему больше нравилась.
Очень часто мы с ним вместе слушали обыкновенное радио из радиоточки, по воскресеньям с утра передавали великолепную «Радио-няню» и радиоспектакли, причем Александр Павлович знал не только содержание всех пьес, и детских и взрослых, но и тексты всех песен, которые там пелись, а также имена композиторов, авторов слов и имена исполнителей.
Он любил слушать хор мальчиков, исполнявший чистыми детскими голосами пионерские песни (где он и они теперь?). Потом он все эти песни сам же и пел, так что скучать было некогда.
Кстати, он изобрел – не только известный итальянский писатель д’Аннунцио, но мой папа тоже – разные новые слова: типа – громкий мяв (о кошке Фене). В доме была спецтетрадка общественная на кухне, куда каждый мог написать что-нибудь новоизобретенное смешное. кормовуха (конверт с деньгами на хозяйство), псица и наконец, привившаяся в нашей семье вкусняпа, которую я пронесла в жизнь даже в свой офис и заставила всех сотрудников употреблять.
Как уже сказано, воспитывал папа в основном личным примером (марафонский бег по 21 км от Коктебеля до Феодосии – то есть половина марафонской дистанции, которая, как я с детства от него знала, 42 км 195 метров), или рассказами о необыкновенных людях – например, о героическом спартанском мальчике, которому лисенок съел внутренности. Правда, уже не помню, зачем.
Тогда же родилась фраза: «Откуды ты берешь информацию, что ты устала?» Я так и не смогла в течение многих лет ответить на этот вопрос.
Главной книгой детства была необыкновенно пронзительная книга «Мученики науки» (впоследствии бесследно исчезла) – дореволюционный сборник биографий ученых, в основном физиков и химиков, которые, ставя на себе эксперименты, платили порой собственной жизнью за прогресс в науке.
Воспитательное значение имела и проходившая на моих глазах многолетняя борьба моих родителей с цензурой. Борьба эта основывалась на том, что в своих работах Александр Павлович хотел печатать то, что считал нужным он, а не разное – институтское и другое – начальство. Он, безусловно, понимал новаторство своих идей и то, что они останутся в науке, и для него была еще и поэтому важна каждая строка.
Когда шла работа над сборником Тынянова «Поэтика. История литературы. Кино» (среди коллег родителей закрепилась потом аббревиатура ПИЛК), мне было 12–13 лет, и я не до конца понимала изнурительность каждодневной борьбы за эту книгу – главным образом за комментарий, который составлял 17 печатных листов. В скобках отмечу, что на мне лежало в основном хозяйственно-бытовое обеспечение авторского коллектива (Чудаков, Чудакова, Женя Тоддес, мой, как я называла его, ami), что занимало довольно много времени и было довольно нудно (очереди, поиски продуктов и пр). И значение этих лет в жизни нашей семьи я, конечно, поняла гораздо позже.
Одной из любимых книг моего детства был роман «Евгений Онегин», который А. П. знал целиком наизусть; у него было несколько любимых поэм, вторая была «Конек-Горбунок», и еще – «Кому на Руси жить хорошо».
…К очень ранним воспоминаниям относится запах стружки. Переезд моих очень юных тогда родителей в их первую кооперативную квартиру (аспиранты, они заняли деньги на два с лишним года у сорока или пятидесяти знакомых) сопровождался практически полным ее оборудованием собственными папиными руками. Были сконструированы и построены стеллажи для книг, откидной стол в кабинете, кроватка для меня. Еще многие годы папа совмещал столярные работы с научными… Такого гармоничного сочетания (свойственного, как мне ошибочно казалось, всем мужчинам) я больше ни в ком не встречала.
Может показаться, что все это – частная внутрисемейная жизнь. Но у Александра Павловича и в самом деле непостижимо сочеталась поэтика собственной «природной» жизни и поэтика как предмет изучения.
Я всегда считала, что понятия, разработанные А. П., термины, им изобретенные, навсегда вошли в научный обиход. Вещный мир, случайностность, поэтика Чехова, предметный мир литературы – все эти слова и словосочетания уже около 30 лет используются в научном обиходе.
И так же, как слова сила тока, масса вещества, – их никому не удастся отменить.
А. П., создавая свою научную школу, в глубине души надеялся, что его младшие коллеги и ученики не позволят его открытиям раствориться в новую эпоху в новой эклектике, раз уж он всю жизнь положил на борьбу за новый подход к литературоведческой науке.