Сборник произведений — страница 132 из 237

Глава 8

Поездка от Олдена до офиса Генри занимает сорок минут. Путь начинается с шоссе № 2, ведущего на восток, в сторону Мэна, и совершает изгибы и крутые повороты. Потом проезжаешь мимо Секстонского колледжа и через десять миль поворачиваешь на Кертис-роуд. Асфальтовое покрытие быстро заканчивается, леса становятся гуще, дома попадаются реже, а потом пропадают и дорожные знаки. Если знаешь дорогу и можешь пробраться по лабиринту одинаковых на вид развилок и перекрестков, то в конце концов между красными соснами открывается узкая грунтовая дорога, которая ведет вверх по склону к хижине. Генри не был здесь после рождения Эммы, но путь казался ему до боли знакомым, как будто он побывал здесь вчера. Он моргнул и обвел взглядом салон «Блейзера», напоминая себе, что это не дребезжащий оранжевый «Додж», который он водил в колледже. Сьюзи называла его «Машиной Любви».

Иногда он думал, как странно, что все эти годы хижина находилась всего лишь в часе езды от его дома. Так близко и одновременно на другом краю света. Они даже не ездили в эту сторону. Когда Генри, Тесс и Эмма отправлялись в Мэн для летнего отдыха, они делали крюк по шоссе между штатами и утверждали, что так можно быстрее добраться до пляжей и лобстеров. Олден был большой черной дырой на карте, опасной зоной, которую следовало избегать любой ценой.

— Только подумай, чего мы могли бы достичь, — ни учебы, ни работы, ни даже проклятого телефона, — сказала Сьюзи, осматривая хижину широко распахнутыми глазами. — Мы могли бы всецело посвятить себя делу. Есть, спать и разоблачать.

Оставалось меньше недели до окончания колледжа, и Уинни показывала им охотничий лагерь, построенный ее дедом в начале 1960-х годов. Они оставили автомобиль Генри у начала подъездной дороги и пешком поднялись на холм, потные и запыхавшиеся, но в приподнятом настроении.

— Мой дед — единоличный владелец этого места, — объяснила Уинни. — Сорок акров земли. Он перестал приезжать сюда из-за артрита, и здесь уже несколько лет никого не было.

Хижина была расположена лишь в двадцати минутах езды от Секстона и находилась в превосходном состоянии. Генри, который начал помогать отцу на работе с раннего подросткового возраста, привык оценивать состояние зданий, — степень гниения, структурную целостность, — и был рад видеть, что старый фундамент отлично выдерживает вес хижины. Он лег на живот и скользнул под дом: бетонные блоки стояли ровно и не раскрошились, несмотря на годы замораживания и размораживания. Дед Уинни понимал важность хорошего фундамента и глубоко закопал их.

— Дом в прекрасной форме! — крикнул он остальным и ужом выполз наружу, стряхивая с волос пыльную паутину. — Половицы немного прогнулись, и не помешало бы снова покрасить стены, но в целом все замечательно.

Сьюзи распахнула входную дверь и танцующей походкой вошла внутрь.

— Наша студия будет прямо здесь, перед окном. А мы с Уинни будем спать рядом с кухней. Отгородим спальное место ширмой, повесим портьеру или вроде того, на манер хиппи. Генри и Тесс могут поселиться в мансарде, — речь Сьюзи была быстрой и возбужденной, рукава ее блузы порхали, как крылья. Пыль, освещенная солнцем из-за окна, кружилась вокруг нее, как будто она имела собственное силовое поле. — Нужно достать лагерную плитку, — ту, что работает на пропане. Мы привезем с собой спальники, одежду, творческие принадлежности и керосиновые лампы. На самом деле, нам мало что нужно.

— Нам придется возить питьевую воду из города, — сказал Генри.

— Не такое уж великое дело, — отозвалась Сьюзи. — Мы привезем несколько канистр и будем каждую неделю мотаться в Секстон, если не найдем чего поближе. Черт, мы можем брать воду из чужих водокачек по ночам! Свободу воде!

— Как насчет мытья? — спросила Тесс.

— Позади есть чудесный флигелек, — сказала Уинни. — Только надо беречься от дикобразов.

— Ох! — произнес Генри.

Тесс передернула плечами.

— И ведь мы сможем купаться на озере! — воскликнула Сьюзи. — О, Уинни, разве это не прекрасно!

Она порывисто обняла Уинни и поцеловала ее в щеку.

— Ну, что ты думаешь? — спросил Генри у Тесс. Она была единственной из них, кто подал заявление на магистратуру, и ее приняли в Род-Айлендскую школу дизайна. После получения степени она собиралась переехать в Провиденс. Тесс закусила губу, оглядела хижину и повернулась к Генри.

— К черту магистратуру, — только и сказала она.

Сьюзи одобрительно заулюлюкала.

— Разоблачение — свобода!

Теперь, когда Генри проехал последний поворот мимо сосновой рощи, с прямыми и высокими деревьями, похожими на телеграфные столбы, он приблизился к старой лесовозной дороге, которая тянулась примерно милю до холма и хижины. Он замедлил ход и включил поворотный сигнал.

Действительно ли он снова хочет увидеть это?

Хижину, где во время их последнего визита у Тесс отошли воды.

Где они нашли лягушек.

Он принялся еще сильнее жевать щеку. В его душу стал вползать ужас, такой же густой и зеленоватый, как жидкость в аквариуме с дохлыми лягушками.

Генри подумал о грязных делах. О записке с требованием выкупа и стуле, обмотанном веревками. О вещах Сьюзи. Так много ее вещей еще валялось в хижине. Улики. Что, если они до сих пор там? И что, если частный сыщик начнет повсюду совать свой нос и найдет хижину?

Кто-то должен проверить и разобраться. Он обещал Тесс, что сам займется этим.

Храбрец Генри. Человек, который отгоняет дурные вещи.

— Завтра, — пробормотал он, и его руки немного задрожали, когда он отключил сигнал поворота и вырулил на дорогу, куда даже не хотел смотреть. — Я вернусь завтра, — прошептал он, а потом включил радио на полную мощность, потому что не хотел слышать собственные мысли.

Глава 9

Не исчезай из виду. Оставайся там, где я могу видеть тебя. Видеть тебя. Видеть тебя.

Видеть кого?

Она скрылась из виду, но слух у Эммы чуткий, как у кролика, поэтому она сразу же услышала голос матери, зовущей ее по имени. Ее мать в садовых перчатках с узором из алых цветов ухаживала за растениями, названия которых Эмма никак не могла запомнить. Она побежала, когда мама позвала ее; у нее быстрые ноги, и скоро она уже оказалась на месте.

На самом деле, это глупо. Эмма достаточно взрослая, чтобы одной ходить по лесу. Что-то случилось с ее родителями за последние несколько дней. Они стали слишком нервными и чрезмерно заботливыми.

Сегодня ее мама сказала, что она не может прокатиться на велосипеде в универмаг «Додж» и купить мороженое.

— Я отвезу тебя, — сказала она.

— Но я всегда езжу на велосипеде! Десять минут туда, десять обратно.

— Только не сегодня, — сказала мама, словно где-то поблизости находился беглый преступник.

А ее отец, который всегда был немного сдвинутым из-за бассейна, сочинил историю, будто она не может купаться, потому что химикаты плохо растворились в воде.

— Мне нужно как следует перемешать воду, — сказал он.

— Но завтра же можно?

Он покачал головой:

— На это может понадобиться несколько дней. Там посмотрим.

Теперь она должна была оставаться в саду, да еще так, чтобы мама могла видеть ее. Но мама была занята с новой цветочной клумбой. Она сажала растения вокруг своего нового грота.

— Кто это? — спросила Эмма, когда увидела фотографию девушки со светлыми волосами и ножом в руке, которую ее мама поставила на маленькую полку в гроте. Это была та же самая девушка, которая показывала фотографу средний палец на снимке, обнаруженном в отцовской коробке для инструментов.

— Это Сьюзи, — ответила мама. — Та самая, которая нарисовала Фрэнсиса.

— Где она теперь? — спросила Эмма.

Глаза ее матери подернулись дымкой; ее взгляд стал отстраненным, как будто она смотрела куда-то вдаль.

— Думаю, на западе. Куда-то в Калифорнию, насколько мне известно, она уехала. Но это было давным-давно.

Эмма все дальше уходила в лес по направлению к дороге. И чем ближе она становилась к шоссе № 2, тем гуще был лес. Вдоль дороги, на самой опушке, он становился почти непроходимым. Вьющиеся растения оплетали деревья толстым покрывалом. Эмме нравятся плети дикого огурца, и она называет их плоды «яйцами дикобраза». Они овальные, колючие, волокнистые и сетчатые внутри, почти как мочалка. Ее мама говорит, что они принадлежат к семейству тыквенных. Отец называет их кактусовыми шариками. Мэл называет их инопланетными тестикулами, но это очень грубо. Как ни называй, плоды прикольные и почти самые любимые растения Эммы, не считая росянки.

Эмма еще не приблизилась к дороге, хотя она уже слышала шум проезжающих грузовиков и автомобилей, подскакивающих на ямах и буграх, еще не отремонтированных дорожными рабочими.

Среди палой листвы виднелся круг мухоморов, который, по словам Мэл, волшебное место, где собираются феи. Эмма не верит в волшебный народец, но, с другой стороны, она бы не поверила и в Дэннер, если бы не видела ее собственными глазами. Если однажды увидеть фею, это будет уже другая история.

Увидеть — значит поверить.

Эмма пересчитала мухоморы (семь штук, и хотя невежды считают это число счастливым, это решительно не так) и тыкнула в самый большой тонкой палкой. Из-под пластинок вылетели ядовитые черные споры. У рыб есть плавники и у грибов тоже. Она подумала, что грибам приходится дышать, как обычным людям, и это как-то успокаивающе подействовало на нее.

В тот самый момент, когда она хотела услышать подтверждение своих мыслей, то услышала свое имя, но это была не ее мама. Нет, это был голос с другой стороны, из лесной чащи.

Дэннер.

У Дэннер своя магия. Стоит лишь подумать о ней, как она появляется.

Эмма побежала на звук голоса туда, где деревья росли особенно густо и загораживали свет.

— Где ты? — прошептала она, опасаясь, что ее мать может услышать.

На дороге раздался автомобильный гудок.

— Сюда, — сказала Дэннер. Она была где-то рядом и, наверное, играла с ней в прятки. Иногда Дэннер вообще не показывалась, ее можно было только услышать.

Эмма на цыпочках стала пробираться между деревьями, стараясь не шуметь. Она хотела застать Дэннер врасплох. Потом она замерла и прислушалась, но до нее донеслись лишь звуки автомобилей, проезжающих по шоссе за деревьями. Далеких сверчков. Птичий щебет. Эмма медленно и осторожно продолжила продвигаться вперед, а потом обернулась.

Вот оно: слова, которые они с Мэл нарисовали на стволах деревьев. Красные буквы на гладких, серых буковых стволах.

По одному слову на ствол, поперек и вниз, заглавными буквами, — сообщение, которое должно было стать следующим шагом к воссоединению ее родителей.

Конечно, идея принадлежала Мэл. На следующий день после того, как они с Эммой разослали открытки, они бродили по лесу неподалеку от студии ее матери, заглядывали в окна и пытались застать ее за каким-нибудь интересным занятием. Но она всего лишь рисовала цветы, что, по словам Мэл, было скучно и банально, вовсе не похоже на революционную художницу, о которой они читали в дневнике Сьюзи.

— Неудивительно, что твой отец ушел из дома, — прошептала Мэл, когда они выбрались наружу. Эмма с досады толкнула ее в бок, та зацепилась за корень и шумно рухнула в молодые кленовые заросли.

— Кто там? — позвала ее мать из студии.

Мэл выпрямилась и прошипела:

— Беги!

Эмма бежала всю дорогу от студии до шоссе, а ее мать выкрикивала угрозы насчет оружия и посягательства на чужую собственность. Но Эмма не знала, что Мэл тайком вернулась обратно и проникла в студию. Позже, когда они встретились у бассейна, Мэл достала из кармана тюбик с краской и сказала:

— У меня есть план. Мы возьмем эту краску, и…

— Он не сам ушел из дома, — неожиданно сказала Эмма.

— Что? — Мэл не любила, когда ее перебивали.

— Мой отец. Мама попросила его уйти.

Мэл сунула тюбик в карман и пожала плечами:

— Как угодно. Так ты хочешь узнать о втором этапе операции «Воссоединение» или нет?

— У меня есть загадка для тебя, — сказала Дэннер. Она прислонилась к дереву, на котором жирными буквами было выведено последнее слово. Сегодня она была одета в джинсы и футболку, но сверху накинула красный халат, который Эмма получила на Рождество.

— Хорошо, — сказала Эмма.

— Что такое «темное, но сделано из света»?

Эмма задумалась. Дэннер побарабанила пальцами по стволу дерева, все быстрее и быстрее; тем самым показывая, что время уходит. Она никогда не давала Эмме достаточно времени для ответа.

— Тень, — с улыбкой сказала она. Дэннер любит загадки.

— Мне нужно вернуться, — сказала Эмма. — Я должна оставаться рядом с домом, чтобы услышать маму, если она позовет.

Дэннер цокнула языком.

— Пустая трата времени, — заявила она и отступила в сторону, чтобы посмотреть на дерево.

— Но мне понравилась загадка, — возразила Эмма.

— Дело не в этом. Я говорю про надписи на деревьях. Думаешь, твои родители когда-нибудь придут сюда? Они уже видели?

— Нет, — призналась Эмма.

— А если и увидят, то несколько слов на деревьях ничего не изменят. Ты считаешь эти слова важными, потому что нашла их в дневнике, но ты даже не понимаешь, что они значат на самом деле.

Дэннер раскинула руки, и халат распахнулся, как крылья. Казалось, будто она вот-вот взлетит.

— Родители скажут мне. Я найду способ привести их сюда, а потом они все объяснят.

Дэннер фыркнула.

— Чего ты хочешь добиться, Эмма? Генри и Тесс ничего тебе не скажут. Если ты хочешь что-то узнать, тебе нужно додуматься самой.

— Но как же я это сделаю? — поинтересовалась Эмма.

— Расслабься, — с улыбкой ответила Дэннер. — Для этого у тебя есть я.

Глава 10

— Ты опоздал, — заявила Тесс, когда он появился в дверях.

Проклятье. Он совсем забыл о ее визите в художественную галерею и о своем обещании вернуться пораньше, чтобы присмотреть за Эммой.

Раньше Генри проводил много времени в галереях вместе с Тесс, попивая дрянное вино из пакетов и улыбаясь на торжественных открытиях и раутах, как подобает хорошему мужу. Он терпеливо кивал, когда какая-нибудь особа с придыханием говорила ему: «Вы ведь тоже были скульптором, не так ли? Тесс говорит, что у вас потрясающие работы!»

Генри не выносил этих претенциозных любительниц прекрасного с их развевающимися одеждами из натурального хлопка и льна, ожерельями и браслетами с громоздкими бусинами и надписями на санскрите. Предметы искусства, которые они создают и продают, ни на что не годны. Всегда одно и то же. Водянистые акварели. Вымученные фотографии природы. Маленькие глиняные сосуды, символизирующие рождение «внутреннего божества». К чему стараться, если собираешься делать всякую дрянь?

— Я застрял в офисе, — сказал Генри, кусая щеку изнутри.

В его кармане пачка сигарет, купленная в «Додже» (он не курил с колледжа), и загадочное послание, которое он только что обнаружил, когда остановился у почтового ящика. Оно лежало на кучке счетов и рекламных буклетов, запечатанное в простом белом конверте с его именем, но без фамилии и адреса. Когда он вскрыл конверт, то обнаружил листок обычной бумаги для записей с аккуратно выведенным телефонным номером. Судя по всему, это был номер мобильного телефона, но не знакомый ему. Больше в конверте ничего не было.

— Я звонила в офис, и мне сказали, что ты ушел два часа назад. Я пыталась дозвониться тебе по мобильному, но ты не отвечал, — Тесс посмотрела на него и стала ждать объяснений, но он лишь молча продолжил стоять, а потом достал пузырек с аспирином и положил в рот три таблетки.

— Извини, — сказал он, пережевывая горькие таблетки.

Генри не мог сказать ей, куда ездил. Что он даже не смог заставить себя подняться по дорожке и заглянуть в старую хижину.

— Мне пора идти, — сказала Тесс и закинула на плечо большую кожаную сумочку. — Эмма в бассейне.

В бассейне.

Слова похожи на пузырьки звука, достигающие его слуха.

— Ей нельзя плавать, когда за ней никто не следит, — зло ответил Генри и быстро пошел через кухню, чтобы проверить Эмму. Как могла Тесс быть такой небрежной?

Он выбежал через раздвижную стеклянную дверь и поспешил во внутренний двор к бассейну, где увидел Эмму, которая пробовала плавать баттерфляем. Ее руки описывали круги, лицо погружалось в воду и выныривало обратно.

Отлично. С ней все в порядке… пока в порядке.

Купальник Эммы с широким треугольным вырезом на спине между лопатками. Мышцы верхней части спины и плечевого пояса гладко переливаются под водой. Эмма уже сильная, как и ее мать. Она доплыла до глубокого края и остановилась, широко улыбнувшись ему.

Генри услышал звук двигателя «Вольво», отъезжающего от дома.

— Мама сказала, что все в порядке, — сообщила Эмма, барахтаясь в воде. — Я имею в виду химикаты. Она сказала, что когда перемешаешь воду, то они оседают за ночь.

Генри кивнул и глубоко вздохнул.

— У тебя хорошо получается, — сказал он.

— Не уверена, что я правильно работаю ногами, — ответила девочка и оттолкнулась от бортика для следующего захода.

Генри смотрел, как плавает Эмма, пока ему не стало совсем невмоготу, тогда он сказал дочери вылезти из бассейна, потому что приближается гроза.

— Над нами голубое небо! — запротестовала Эмма. Генри в ответ указал на небольшие темные облака на западном горизонте.

— Они движутся сюда, — соврал он. Ложь застряла у него в горле, и он снова представил, как его легкие наполнились водой и он стал опускаться на дно бассейна, пытаясь спасти Эмму. Генри на минуту задумался, каково это: остаться без воздуха. Он вообразил, что мог бы увидеть, если бы смотрел на небо через толщу воды, погружаясь все дальше и дальше.

Эмма с жалобами вылезла из воды. Она вытерлась полотенцем и ушла к себе, чтобы переодеться.

Генри приготовил куриные кебабы на гриле: кусочки куриного филе, красного перца и ананасов под густым кисло-сладким соусом. Он подал их с рисом быстрого приготовления и немного успокоился.

Он прикоснулся к сложенной бумажке в кармане брюк и решил, что можно будет позвонить после того, как они поедят. Потом встряхнул пузырек с аспирином.

Эмма села за стол в футболке с изображением морского конька, усыпанного блестками. Ее влажные волосы были небрежно уложены в конский хвост.

— Папа! — почти в истерике воскликнула она. — Ты забыл обслужить Дэннер!

Генри прикусил щеку и сделал глоток вина.

— Я не знал, что она придет.

Эмма топнула ногой.

— Я же тебе говорила! Ты никогда не слушаешь!

— Я подумал, что, наверное, нам с тобой лучше поесть наедине, а Дэннер придет на десерт.

Эмма оттолкнула тарелку, не прикоснувшись к еде, сложила руки на груди и с безмолвным негодованием посмотрела на отца. Ему был знаком смысл этого взгляда: «Если ты не признаешь Дэннер, то я не признаю тебя».

Не желая портить вечер, Генри встал, достал еще одну тарелку и столовые приборы и поставил все это рядом с дочерью, где должна была сидеть ее гостья.

— Вино, папа. Дэннер пьет вино.

— Ну, разумеется. Она настоящий гурман.

Генри открыл шкаф, достал бокал и поставил на стол, радуясь хотя бы тому, что не нужно наполнять его. Сначала ему приходилось это делать. Тарелки с нетронутой едой отправлялись в мусор. В конце концов Тесс смогла убедить Эмму, что невидимой девочке нужна невидимая еда.

— Если она будет есть наши продукты, то они останутся на виду, — объяснила Тесс. — Разве не странно ходить невидимой, но с желудком, набитым фасолью и жеваной курицей?

Эмма клюнула на эту уловку. Генри поцеловал Тесс в кончик носа и наклонился к ней.

— Блестяще, — прошептал он ей на ухо.

— Дэннер говорит, что ей не нравится это слово.

— Какое слово, милая?

— Гурман. Она говорит, что это звучит напыщенно.

Эмма поставила свою тарелку перед собой и приступила к приему пищи.

— Я не хотел ее обижать, — сдержанно сказал Генри. Он пытался быть терпеливым, не огрызаться на девочку и не говорить, что он уже сыт по горло этим дерьмом.

«Когда я успел стать таким придурком?» — спросил он себя. Генри вспомнил, как всего лишь несколько часов назад миновал поворот к хижине, расставшись с возможностью уничтожить любые улики, несмотря на свое обещание Тесс. Придурок и трус в придачу.

— Все в порядке. — Эмма подцепила кусочек ананаса, положила его в рот и начала жевать, временами поворачиваясь налево и смеясь над остроумными замечаниями Дэннер.

Каждый раз, когда Генри спрашивал свою дочь, откуда могла появиться Дэннер, он получал расплывчатые ответы.

— У нее должен быть свой дом, — сказал Генри.

— Она живет здесь, с нами.

— А что она делает, когда ее нет рядом с тобой?

Эмма улыбнулась.

— Она всегда рядом. Она всегда видит меня. Дэннер все видит.

После вопроса «Как ты умерла?» Генри решил удвоить усилия. Он слышал себя со стороны, словно полицейского из второсортного детектива:

— Как выглядит Дэннер?

Эмма принялась гонять рис по своей тарелке.

— Как я, только немножко по-другому.

— Она твоего возраста?

— Почти ровесница. Ее день рождения прямо перед моим. Но она не задувает свечки на торте.

— Как думаешь, она однажды была настоящей девочкой?

Эмма раздраженно заворчала:

— Она настоящая, папа.

— Я хочу сказать, могут ли другие увидеть ее?

— Каждый может ее увидеть, если она захочет.

— Значит, она не хочет, чтобы мы видели ее? Я и мама?

— Пока еще нет.

Утром, когда Генри поделился с Тесс своими тревогами, она сказала, что он реагирует слишком остро. Эмма еще спала, а Тесс возилась на кухне.

— Она впечатлительная девочка, Генри. Единственный ребенок в семье, выдумавший себе подругу, — она отвернулась и начала молоть кофе. Генри подождал, пока шум прекратится, прежде чем продолжить.

— А как насчет разговоров о смерти? Разве это тебя не беспокоит?

Тесс засыпала молотый кофе в кофеварку и включила ее.

— Она маленькая девочка, которая пытается разобраться в окружающем мире. Ее хомяк сдох прошлой осенью. Ее дед скончался еще раньше. Она пропускает все это через себя. Перестань разыгрывать истерику. И ради бога, прекрати задавать ей эти бесконечные вопросы. Ты портишь ее игру.

Ничего себе игра.

Тесс снова отвернулась, чтобы достать из шкафчика чашки и блюдца.

— Так что я должен делать, когда она снова заговорит с Дэннер о ее смерти?

Тесс повернулась к нему с посудой в руках.

— Подыграй ей. Веришь или нет, но ты тоже когда-то был эксцентричным и изобретательным, Генри. Посмотри, не сможешь ли ты вернуть эти качества. Хотя бы ради Эммы.

Именно это и пытался делать Генри. Он следовал советам своей благоразумной жены, читающей книги по психологии, и старался подыграть дочери.

— Тогда я рад. Мне хочется, чтобы все было хорошо.

Наверное, Тесс права. Наверное, Дэннер — всего лишь продолжение Эммы, творческая попытка найти свое место в мире, где всегда можно с кем-то поговорить, подтвердить свои мысли и чувства.

Эмма отложила вилку в сторону.

— У Дэннер есть секрет.

— Вот как?

Дэннер и ее секреты. Она постоянно рассказывает Эмме о том, что ей нельзя раскрывать. Генри сделал еще один глоток вина, посмотрел на часы и подумал о том, как поздно вернется Тесс. Он представил, как она непринужденно войдет на кухню. Он страстно надеялся на это. У него задергалось веко. Это непроизвольное сокращение, которое каждый раз начиналось с щекочущего ощущения во внешней части правого глаза. Оно обычно предвещало головную боль.

— Она говорит, что я могу сказать. — Эмма вытерла рот салфеткой и аккуратно промокнула уголки, словно дама на чайной церемонии, озабоченная состоянием своей помады.

— Ну, и что это за секрет? — Очередной тик. Он потер глаз, сдерживая себя.

— Она знает твою подругу.

— Какую подругу, детка?

— Ту даму, которая нарисовала Фрэнсиса, — ответила Эмма с невинным видом, словно маленькая девочка, которая только что попросила передать ей рис.

Генри со звяканьем отложил вилку и открыл рот, собираясь что-то сказать, но наружу вышли только пузырьки звука, и он снова оказался на дне воображаемого бассейна, не в силах кого-то спасти, — особенно самого себя.

Глава 11

Уезжая домой после встречи с Джулией, владелицей галереи «Золотое Яблоко», Тесс находилась в приподнятом настроении. На этой неделе Джулия продала три ее новых картины одной женщине, — по ее словам, искушенной ценительнице.

— Она хочет знать, интересует ли тебя работа на заказ, — сказала Джулия и протянула сложенный листок бумаги. Развернув его, Тесс увидела имя «Клэр Новак» и номер мобильного телефона, выведенный аккуратным почерком.

— Она много расспрашивала о тебе, — продолжала Джулия. — О том, где ты училась и кто повлиял на твое творчество.

Они вышли из офиса Джулии и стояли в хорошо освещенной белой галерее, где висела еще одна картина Тесс, — маргаритки в синей вазе, — вместе с эклектичной подборкой работ других художников: коллажей, натюрмортов, фотографий насекомых, пейзажей, нарисованных на старой керамической плитке, а также нескольких картин Джорджии Стейгер, которая делала похожие на гобелены портреты из фетра и пряжи. Джорджии было восемьдесят лет, и она пользовалась ходунками после операции на бедре прошлой осенью. Ее работы были лучшими в галерее, и она считалась наиболее успешной из местных художников; ее портреты были выставлены в двух фольклорных музеях. Один местный режиссер даже снял документальный фильм о ее творчестве под названием «Переплетенные жизни: искусство Джорджии Стейгер».

— Какая она, эта Клэр Новак? — поинтересовалась Тесс, изучавшая новый портрет Джорджии: старик в кресле-каталке, чье лицо из пряжи было искажено сердитой ухмылкой. Каждый раз, когда она смотрела на картины Джорджии, Тесс невольно задавалась вопросом, чем она сама будет заниматься в восемьдесят лет. Будет ли она по-прежнему заниматься живописью или опустит руки и наконец признает, что никогда не достигнет величия?

— Она… необычная, — с легкой запинкой ответила Джулия и улыбнулась.

Тесс не помнила, когда она в последний раз привлекала к себе интерес необычных людей. Впрочем, она могла вспомнить, но это было давно. Еще в колледже. Сейчас не стоило думать и даже говорить об этом. Она должна жить настоящим, здесь и сейчас. Отвернувшись от портрета Джорджии, она положила листок с номером Клэр Новак в нагрудный карман своей льняной рубашки, где тот немного расправился, словно крылья бабочки у нее над сердцем.

Тесс нащупала в кармане телефонный номер Клэр Новак, надавила на газ и прибавила скорость. Раскрашенный фанерный цыпленок перед куриной фермой «Семь Мостов» сиял в последних лучах заката и как будто двигался вместе с изменением света, едва различимо подступая к дороге.

Тесс решила, что позвонит Клэр, когда вернется домой. А может быть, завтра. Ей не хотелось выглядеть слишком настойчивой. Пока она ехала, то думала, как будет отвечать на вопросы о своем образовании и художественных влияниях. Но главное, она думала о том, что придется оставить за скобками.

Тесс четыре года обучалась искусствоведению в Секстоне, небольшом и либеральном художественном колледже в центре Вермонта, в общежитии которого даже в лучшие времена проживало не более двухсот студентов. На самом деле, «общежития» были коттеджами с кухней, гостиной и камином. Там имелся коттедж для нудистов, коттедж для вегетарианцев, коттеджи для женщин, коттеджи для непьющих и некурящих и, разумеется, коттеджи для пьющих и курящих.

На третьем курсе появилась Сьюзи. В первый раз Тесс увидела ее стоявшей в очереди на завтрак в кафетерии; она взяла только кофе и высыпала туда восемь пакетиков сахара. Она была высокой девушкой с прямыми светлыми волосами и янтарными глазами, носившая черные легинсы, армейские бутсы на высокой шнуровке и свободную шелковую блузу землистого оттенка.

— Она перевелась из Беннингтона, — сказала одна из девушек, сидевших за столом Тесс.

— Зачем кому-то понадобилось переходить из Беннингтона в Секстон? — спросила другая девушка.

— Ее выперли, — ответила первая девушка. — Она устроила пожар в общежитии и заявила, что это вышло случайно.

— Нет, не поэтому, — возразила третья девушка по имени Ди, чье лицо было обильно украшено пирсингом. Ее приятель Лукас был на заседании приемной комиссии, так что Тесс думала, что она должна знать. — Ее исключили за маленькую шалость. Она выкрасила дом декана черной краской, прямо вместе с окнами. Сделала это ночью, пока все спали.

— Впечатляюще, — сказала первая девушка.

— Да, — согласилась вторая. — Если бы она сделала это здесь, то, наверное, получила бы грант на независимое исследование!

Они со смехом смотрели, как Сьюзи выносит свой кофе наружу, где она уселась на траве, достала пластиковую упаковку табака «Драм» и свернула себе сигарету.

Сьюзи вместе с Тесс ходила на занятия в скульптурной студии и провела первые два месяца на улице, где она сооружала пятнадцатифутового мужчину из веток и деревянных планок. Она пользовалась бензопилой для резки дерева и работала на стремянке. В качестве завершающего штриха она приделала несоразмерно огромный эрегированный пенис, который вывел великана из равновесия и заставил его немного наклониться вперед. Статуя явно понравилась Джону Берусси, их преподавателю по скульптуре.

— Это все, к чему вы должны стремиться, — заявила она, потрясая руками. — Посмотрите на очертания! Какая симметрия! Народ, вы должны это оценить!

— Ты назвала бы это примитивным модерном? — поинтересовался Спенсер Стайлс. Узкое лицо придавало ему сходство с хорьком, и он носил черную одежду, великоватую для него. Его семья была очень богата, а Спенсер изображал из себя молодого бунтовщика с гардеробом из Армии спасения. Карманы его тренча были набиты сборниками поэзии и томиками экзистенциальных философов. Он постоянно старался произвести впечатление на Берусси, чтобы говорить с ним, как художник с художником.

Сьюзи покачала головой.

— Я не вдаюсь в классификации. Художника нельзя запереть в коробке.

Подруга Спенсера Вэл (которая впоследствии стала Уинни) только улыбнулась. Она была тощей девицей, которая одевалась как хиппи; длинные, неухоженные темные волосы закрывали половину ее лица. Вэл никогда не говорила на занятиях, но заметно кривилась, когда Спенсер открывал рот, как будто знала, что он поставит себя в неловкое положение.

Берусси, громадный мужчина пятидесяти с чем-то лет с буйной седой шевелюрой и бородой (и то, и другое было перехвачено резинками для волос), сказал:

— Я считаю это великим произведением. Только это и важно, ребята. Сьюзи права: в конце концов, все категории, школы и движения — это полная ерунда.

Он положил руку на плечо Сьюзи, и Тесс услышала, как Спенсер прошептал Вэл: «Он явно клеится к ней». Вэл передернула плечами.

Берусси сфотографировал скульптуру Сьюзи и принес ее в приемную комиссию с предложением включить снимок в новый каталог. Директор согласился лишь при условии, что фотография будет обрезана на уровне пояса. Поэтому в весеннем каталоге Секстона появилась фотография огромного деревянного мужчины и Сьюзи на стремянке рядом с ним, колотившей молотком по его плечу.

Когда скульптура была закончена, она разослала по всему колледжу приглашения для просмотра того, что она называла «художественной импровизацией». После обеда все собрались вокруг деревянного великана, ежась от ноябрьского холода. Пока они ждали Сьюзи, пошел снег.

Тесс застегнула парку и глубоко засунула в карманы руки, покрасневшие от мороза. Вокруг слышалось жужжание возбужденных голосов. Что еще задумала эта сумасбродная девица?

Спенсер стоял в своем длинном черном пальто, изображая скуку, как будто он был выше таких мелочей. Вэл держалась следом за ним, запрокинув лицо и глядя, как снежинки падают на завитки ее длинных волос.

Сьюзи вышла из-за скульптурной студии в плаще с капюшоном, держа в руке зажженный факел.

— Сожжет, она воображает себя колдуньей или кем-то в этом роде, — заметила Ди, девушка с пирсингом. Она глотнула шнапса из бутылки, которую держала в руке, и передала Тесс, которая сделала осторожный глоток и подивилась неожиданной сладости.

Толпа раздалась в стороны, освобождая дорогу для Сьюзи, которая молча прошла между студентами прямо к своей скульптуре, где закрыла глаза и выдержала небольшую паузу.

Тесс затаила дыхание.

В наступившей тишине все услышали тихое жужжание, которое издавала Сьюзи. Оно становилось все более громким и похожим на стон, а потом она открыла глаза и прикоснулась пылающим факелом к верхушке пениса.

— Нет! — вскрикнул Берусси, но было уже поздно. Пламя сбежало вниз по пенису и распространилось на туловище. Минуту спустя огонь целиком объял великана, — куски дерева и ветки трескались и лопались, — Тесс не имела представления, что пламя может быть таким громким. Все подались назад, прочь от жара. Сначала отвалился пенис, потом руки. Наконец, туловище рухнуло, и осталась лишь куча пылающих деревяшек, не имевших никакого сходства со скульптурой.

— Официально заявляю, что она больная на всю голову, — заявила Ди, стуча зубами, когда она приблизилась к огню, и еще раз глотнула шнапса.

— Язычество в чистом виде, — сказала девушка-хиппи в крестьянской юбке и пончо.

— Блестяще, — пробормотал Генри, задумчивый скульптор, которым Тесс серьезно увлеклась еще на первом курсе.

Спенсер презрительно покачал головой и плотнее запахнул пальто.

— Пошли отсюда, — обратился он к Вэл и зашагал прочь. Но Вэл осталась на месте, пристально глядя на огонь. — Ну, как хочешь, — бросил он и ушел.

Сьюзи швырнула факел в горящие останки и натянула капюшон.

Кто-то завыл, изображая койота.

— А где попкорн? — спросил парень в кожаной шляпе с обвисшими полями. — Мы забыли запастись попкорном.

Джон Берусси был близок к слезам.

— Почему? — жалобно спросил он, дергая Сьюзи за рукав плаща. — После стольких трудов… такая утрата…

Сьюзи улыбнулась.

— Разве вы не понимаете? — спросила она. — Это акт высшего творчества. Уничтожение — это преображение. Нужно умереть, чтобы возродиться.

— Но ваша скульптура уже не возродится, — сказал Берусси. — Ее нет, она уничтожена.

— Энергия, которая стоит за ней, стала только сильнее, — объяснила Сьюзи. — Разве вы этого не чувствуете, Джон? Разве вы не чувствуете, что после этого все становится возможным?

Он лишь скорбно покачал головой.

— В таком случае, вы больше ничему не можете меня научить, — сказала она и отвернулась от него.

Тесс бросила ключи в красную керамическую миску у парадной двери, где уже лежали ключи Генри. Его набор был надет на кольцо с серебряной подковкой, которую выбрала для него Эмма на последнее Рождество.

«Это для удачи», — сказала Эмма.

— Я дома! — прокричала Тесс. Она слышала звук включенного телевизора, но не видела других признаков жизни. Кухня аккуратно была прибрана, посудомоечная машина тихо работала. В мусорном ведре валялась пустая бутылка из-под мерло.

— Вот блин, — прошептала Тесс. Еще нет ведь даже семи вечера.

Она нашла Эмму на диване, погруженную в просмотр кинофильма, где несколько красивых мужчин и женщин орали друг на друга и выкрикивали непристойности. Эмма сидела, подобрав ноги под себя с пакетом кукурузных хлопьев на коленях.

— Где твой отец? — спросила Тесс. Она взяла пульт и стала переключать каналы, пока в конце концов не остановилась на мультфильме.

— Он говорит по телефону, — ответила Эмма, не сводя глаз с экрана, где осьминог пытался мыть гору тарелок, пока она не обрушилась на него.

Тесс нашла Генри в своей спальне, которая раньше была их общей. Он лежал на кровати с закрытыми глазами.

— Привет, — сказала она. — Опять мигрень?

Тесс сняла сережки и положила их на туалетный столик. Генри сел и кивнул; его взгляд остекленел, глаза налились кровью.

— С кем ты разговаривал? — спросила она.

— А я разговаривал? — Генри выглядел встревоженным.

— Не сейчас. Эмма сказала, что ты говорил по телефону. С кем?

— По телефону? Не было ничего такого.

Он явно лгал. Тесс видела это по выражению его лица, по уклончивому взгляду.

Было ли время, когда они вообще говорили друг другу только правду? Разве не это полагается делать молодым влюбленным: всю ночь обсуждать дурацкие подробности своей жизни? Только не Генри и Тесс. У них с самого начала были свои тайны. Генри никогда не говорил о своих очевидных чувствах к Сьюзи. А Тесс не рассказывала Генри, что три года была влюблена в него, пока Сьюзи наконец не свела их вместе. Тесс полагала, что эти первые тайны были чем-то вроде семян, из которых вырос запущенный сад, где правда и ложь нерасторжимо переплелись друг с другом. Это опасное место.

— Как прошел вечер с Эммой? — Она наклонилась, чтобы расстегнуть молнию на обуви.

Он выглядел бледным, но удивительно трезвым.

— Она сказала мне, что Дэннер знает женщину, которая нарисовала Фрэнсиса.

Тесс непроизвольно вздрогнула. Волоски по всему телу встали дыбом, словно рядом ударила молния.

— Эмме нравится проклятая картина, — только и сказала в ответ она.

— Все это как-то жутковато. Вчера Эмма спрашивала Дэннер о том, как она умерла. Сегодня Дэннер заявляет о том, будто знает Сьюзи.

Генри пытался говорить спокойно и рассудительно. Он всего лишь излагал факты. Но Тесс заметила панику в его покрасневших глазах, услышала дрожь в его голосе.

— Наверное, ты слишком остро реагируешь, — сказала она, придерживаясь своей роли рационального скептика. Так гораздо безопаснее.

Но не сейчас. Тесс видела, как выражение принужденного спокойствия на его лице сменилось гневом и страхом.

— Вот как? Ты не представляешь, каково было слышать это!

— Говори тише, — предостерегла она. — Думаю, это лишь совпадение. Она ничего не знает о Сьюзи, — только то, что это наша старая подруга.

— Мертвая подруга.

— Мы не говорили ей, что Сьюзи умерла.

— Нет, — согласился Генри. — Но в том-то и дело. Она как будто знает.

Тесс вздохнула.

— Боже мой, Генри, лучше бы ты не пил так много. Ты не можешь думать ясно. И неудивительно, что ты постоянно мучаешься от головной боли. Иногда я думаю, что если бы ты бросил пить…

— И что тогда? — спросил Генри. Его карие глаза увлажнились и посмотрели с надеждой, как у преданного пса.

— Ничего, — ответила Тесс. Она отвернулась от него и начала раздеваться. Вероятно, это следовало делать в ванной, но, черт возьми, она находилась в своей спальне. Она сняла брюки и подошла к зеркальному комоду в одних трусах и лифчике. Когда она достала оттуда старые джинсы с пятнами от краски, то почувствовала, как рука Генри легла ей на поясницу. Тесс застыла в ожидании, когда рука начнет двигаться, а другая рука присоединится к первой.

«Пожалуйста», — подумала она. Тесс представила, как легко будет повернуться к нему, как этот небольшой жест может положить конец их разлуке. Это не решит проблему — она все равно будет чувствовать себя не лучшим образом и негодовать из-за того, что не находится с мужчиной, который бы всей душой любил ее, — но, по крайней мере, это положит конец щемящему одиночеству.

Когда она убедила себя в том, что ей действительно хочется этого, когда ей показалось, что она больше не может выдержать теплое прикосновение его руки к своей коже, когда она была готова обернуться и обнять его, Генри убрал руку. Она услышала его шаги, он отступил от нее.

Не поворачиваясь к мужу, Тесс натянула джинсы, которые стискивала в руках, и нашла футболку.

— Я собираюсь в студию, — объявила она и наконец повернулась к нему. Генри сидел на краю кровати, избегая ее взгляда. Пристыженный.

— Ты не хочешь поесть? Я приготовил куриные кебабы.

— Я не голодна, — ответила Тесс и прошла мимо него в коридор. Она заглянула к Эмме, по-прежнему приклеенной к телевизору, где каким-то образом снова был гангстерский боевик с непристойными ругательствами через каждое слово.

— Смени канал, — приказала она. Эмма театрально простонала, но потянулась к пульту и переключилась на мультфильм с осьминогом.

— Через час тебе пора спать, — сказала Тесс. — Я приду и уложу тебя.

— Ма-а-ма! — Эмма закатила глаза. — Я и сама могу лечь!

— Но если это сделаю я, то буду знать, что ты на самом деле находишься в постели, а не смотришь какое-нибудь грязное кино, где пользуются любыми бранными словами для прелюбодеяния.

— Прелюбо… что? — она наморщила лоб и подняла светлые брови.

— Не важно. Итак, через час в постель, а пока смотри мультики. Можешь также смотреть фильмы о природе или семейные сериалы.

Эмма снова простонала. Тесс несколько секунд еще смотрела на нее. Всего девять лет, но она уже личность.

— Эй, — сказала Тесс. — Я люблю тебя.

— Угу, — пробормотала в ответ Эмма, не сводя глаз с телевизора.

В прихожей Тесс остановилась у картины с Фрэнсисом и посмотрела в его единственный глаз, который сегодня вечером казался встревоженным и неистовым. Похожим на глаза Сьюзи в определенные моменты.

— Совпадение, — прошептала она, но когда повернулась спиной к лосю, то снова ощутила электрическое жужжание, от которого все волоски встали дыбом.

Глава 12

— Ты дал ей это?

Тесс держала в руках фотографию.

— Генри!

Он пытался что-то ответить, но издал лишь слабый недовольный стон. Потом с трудом открыл глаза. Оказалось, он уснул на ее кровати. На кровати, которая когда-то была их супружеским ложем, а теперь больше напоминала койку в мотеле. Цифровые часы на туалетном столике показывали начало десятого.

Он остался в ее комнате, пытаясь дозвониться по загадочному номеру, оставленному в почтовом ящике, но никто не отвечал. Потом он каким-то образом заснул.

Тесс стояла над ним, и Генри попытался сесть, но колющая ледяная боль в левом глазу остановила его. Она держала в руке снимок, сделанный на «Поляроиде». Он посмотрел, щурясь от боли и напряжения. Это фотография «Сердобольных Разоблачителей», сделанная Спенсером.

— Кому я дал это? — спросил он.

— Эмме! Ты дал этот снимок Эмме?

— Нет, — ответил он. — Разумеется, нет.

— Он лежал у нее под подушкой. Я откинула одеяло и нашла его там.

Генри озадаченно покачал головой:

— У нее под подушкой?

— Ты знаешь, откуда он? Он был у тебя?

— В амбаре, — неожиданно тонким голосом ответил Генри. — В тот день, когда мы вернулись в хижину, я взял с собой несколько фотографий. Они спрятаны у меня в амбаре.

Он встал, вышел из комнаты и прошел по ковровой дорожке в коридоре, остановился напротив комнаты дочери и посмотрел на Эмму, которая лежала в постели, натянув одеяло на голову.

— Ты была в амбаре, Эмма? — спросил Генри. Но девочка не ответила. Она сделала вид, будто не слышит.

Генри повернулся, спустился по лестнице и трусцой побежал через двор; Тесс последовала за ним. Он открыл сдвижную дверь амбара, зашел внутрь и включил свет. Лампы осветили каноэ и заставили его сиять, словно маленький ковчег. Боль в глазу Генри заворочалась как живое, дышащее существо. Он закрыл глаз ладонью и шагнул вперед.

Генри подошел к старой металлической коробке для инструментов и распахнул крышку. Он достал верхний поддон с наваленными отвертками и гаечными ключами. Стопка фотографий лежала на месте, но их кто-то трогал. А их общая фотография пропала.

— Они перемешаны, — крикнул он Тесс. — Кто-то просматривал их.

Дневник Сьюзи лежал на дне коробки. Тот самый дневник, который он даже ни разу не открывал. Рядом он нащупал цепочку с брелоком в форме шара для гаданий и единственным ключом. Оставалось лишь размышлять, вспомнит ли сейчас Тесс, что это такое, а если да, то поймет ли значение этой вещи. Это был единственный предмет, который он взял с собой в ту ночь, когда умерла Сьюзи, и с тех пор Генри хранил ее здесь. Он неосознанно сжал в руке цепочку с ключом и брелоком, потом сунул руку в карман.

— Ничего не понимаю. Эмма не играет здесь и не приходит сюда без меня.

— Так или иначе, она нашла фотографии, — Тесс внезапно оказалась у него за спиной, и он захлопнул крышку коробки. Не слишком ли поздно? Увидела ли она дневник, о котором до сегодняшнего вечера не имела понятия? Заметила ли она, как он сунул руку в карман? Генри повернулся, но Тесс уже вышла из амбара, а значит, она ничего не видела.

Теперь уже Генри направился следом за Тесс через широкую лужайку. Прожектора с датчиками движения автоматически стали включаться. Тесс иногда жаловалась, что это все равно как жить в тюремном дворе. Генри считал, что он всего лишь таким способом заботится о безопасности. Это его задача, верно?

— От чего ты хочешь обезопасить нас? — часто спрашивает Тесс, и он каждый раз теряется с ответом.

Они направились в спальню Эммы на втором этаже и включили свет.

— Эмма, золотко, ты играла в отцовской студии?

— Нет, — она не выглянула из-под одеяла и еще сильнее натянула его на себя, как будто собиралась спать.

Генри осмотрелся в комнате. Здесь всегда было невероятно чисто. Ни носка на полу, ни вынутой книги на полках, где все расставлено по алфавиту. Пахло лимонным полиролем для мебели и чистым постельным бельем.

— Хорошо, — сказала Тесс. — Ты можешь сказать, где ты нашла это?

Она откинула одеяло и показала Эмме фотографию. Эмма посмотрела на снимок, потом судорожно начала дергать нитку, выбившуюся из стеганого одеяла.

— В лесу.

— Где?

Генри снова закрыл глаз ладонью, стараясь выдавить боль наружу.

— В лесу за садом, — ответила Эмма, переводя взгляд с одеяла на лицо Тесс. — Там слова на деревьях.

— Ты можешь показать? — спросила Тесс и взяла дочь за руку. Эмма кивнула и встала с кровати.

На улице было уже темно, поэтому они взяли фонарик из шкафа в прихожей. Генри последовал за ними, но тут раздался звонок стационарного телефона.

— Вот черт, — пробормотал он, когда вернулся и взял трубку, думая о том, что звонит один из его сотрудников, который допоздна задержался на адской работе, которую нужно закончить во что бы то ни стало, хотя они уже вышли за рамки бюджета.

— Алло? — никакого ответа на другом конце линии. — Кто звонит?

Отлично. Генри уже собирался повесить трубку, когда услышал мужской кашель.

— Это Генри? Генри Дефорж?

— Да.

— Меня зовут Билл Лунд. Семья Спенсера Стайлса обратилась ко мне за помощью в расследовании его смерти.

В горле у Генри встал комок.

— Вы еще там, Генри?

— Да, конечно. Чем я могу помочь, мистер Лунд?

— В сущности, я только что приехал в Вермонт и надеялся договориться о встрече с вами. Завтра днем у меня назначено несколько встреч в Секстоне, поэтому как насчет утренней встречи? Скажем, в десять утра? Я могу приехать к вам домой или в офис, как будет удобнее.

Генри сглотнул, пытаясь растворить тугой комок в горле.

— Очень хорошо. Встретимся в доме, я буду на месте. К нам можно доехать по шоссе № 2; дом находится примерно в одной миле от центра города, с правой стороны. Дом номер 313, вы узнаете его по белому почтовому ящику с нарисованными садовыми фиалками.

— Отлично, Генри. Буду ждать встречи. Можно задать несколько вопросов, если у вас есть минутка?

— Э-э-э, да. Разумеется.

— Сестра Спенсера рассказала вам об открытке. Вы имеете представление, кто мог отправить ее?

— Ни малейшего понятия, — ответил Генри, довольный тем, что можно сказать правду.

— Вы, случайно, не находитесь на связи с Валери Дельмарко или со Сьюзен Пирс?

Генри сунул руку в карман, достал старую цепочку с брелоком и встряхнул его. Белая цифра «8» почти стерлась, а жидкость внутри потемнела со временем, так что пластиковый штемпель внутри почти невозможно было прочесть.

— Боюсь, что нет. После окончания колледжа Вэл уехала домой в Бостон, а Сьюзи направилась в Калифорнию.

Он снова встряхнул шарик и вообразил, будто видит в мутной жидкости слово Лжец.

— А Спенсер, он отправился домой в Чикаго? — спросил Билл.

— Думаю, да, — ответил Генри. — Хотя на самом деле, я не уверен.

— Он был близок с Валери?

Генри почти не помнил. Он был не слишком хорошо знаком с ними, пока они находились вместе, — только потом, когда образовалось их общество. Он видел их вместе в кампусе и обратил внимание, что Спенсер держит ее на коротком поводке. Они были одной из тех пар, где мужчина говорит и принимает решения от лица обоих партнеров. Мы не пойдем на эту вечеринку. Мы считаем, что кубизм сильно переоценен.

— Какое-то время, но недолго. Они разошлись во время выпускного года, — Примерно в то время, когда Вэл стала Уинни. — Потом она сблизилась со Сьюзи.

— Ясно. Хорошо, благодарю вас. Встретимся завтра.

— Отлично, — сказал Генри, довольный тем, что так просто сорвался с крючка. Но он знал, что это лишь начало. Если этот парень чего-то стоит, то найдет доказательства, которые выставят его лжецом. И что тогда?

В трубке зазвучали гудки отбоя. Рука Генри заметно дрожала, когда он положил трубку на рычаг. Несколько минут он стоял в полузабытьи, вспоминая узкое лицо Спенсера и его длинное черное пальто с едва ли не бездонными карманами. Он все еще стоял у телефона в прихожей, когда увидел Тесс и Эмму, которые пересекали двор и шли по дорожке к дому, светя перед собой фонариком.

— Девять, — прошептала Эмма, когда они вошли. Генри непонятна была эта странная привычка. Она что, говорит по-немецки? Говорит «нет»[66] каждый раз, когда приходит домой? Как будто ощущает что-то неправильное.

Тесс была бледная и дрожала всем телом. Она выглядела точно так же, как…

— Генри, — она ртом пыталась поймать воздух, — там, в лесу! Кто-то разрисовал деревья.

Призрачный вздох.

— Что?

— Кто-то написал краской слова на деревьях.

— Какие слова?

— «Здесь были Сердобольные Разоблачители».

Генри ничего не ответил; он просто стоял, упираясь рукой в стену для опоры. Он посмотрел на дочь, которая пристально разглядывала картину с лосем, словно не видела ничего интереснее.

— Она взяла мою бордовую краску, — голос Тесс прозвучал так тихо, что Генри подумал, не ослышался ли он.

— Кто? — переспросил он.

— Может быть, это дама, которая нарисовала Фрэнсиса, — сказала Эмма, по-прежнему не сводя взгляда с лося. — Может быть, она вернулась.

В этот момент у Генри возникло четкое впечатление, что лось шевельнулся, моргнул и с озорным видом подмигнул ему.

— Ты видела… — начал он, и его дочь улыбнулась с таким видом, что у него не остается никаких сомнений: да, она тоже видела это.

Глава 13

У Тесс так сильно дрожали руки, что она никак не могла попасть ключом в замок на двери своей студии. Красные буквы, которые она видела на деревьях, пылали в ее сознании собственным светом, как неоновая вывеска. Здесь были Сердобольные Разоблачители. Признание. Предупреждение.

— У тебя есть ключ от дома Берусси? — спросил Генри.

Сьюзи пожала плечами и вставила ключ в замок грубо вытесанной деревянной двери.

— А теперь скажи, что ты не трахалась с ним, — поддразнила Вэл.

Сьюзи сделала вид, будто не слышала. Из-за отпертой двери доносилось низкое рычание.

— Это Магеллан, — объяснила Сьюзи. — Немецкая овчарка, настоящий красавчик.

Волоски на руках у Тесс встали дыбом. Ей это не нравилось. Да, Берусси будет занят чтением лекции «Скульптура как эволюционный процесс» как минимум до четырех часов дня, поэтому их не могли застигнуть с поличным. Но это казалось неправильным. Кроме того, что они собираются здесь искать? Сьюзи сказала, что им нужно провести небольшое расследование. Она называла это инфильтрацией в ряды противника и рекогносцировкой.

Дело было весной выпускного года, и Берусси встал на тропу войны, постаравшись заручиться поддержкой других профессоров и администраторов. Берусси не был поклонником «Сердобольных Разоблачителей» и делал все возможное, чтобы оставить Сьюзи без зачета по скульптурной практике за прошлую осень. Сьюзи, избравшая формальную тактику, убеждала декана в нелепости такого решения. Со временем их битва разгорелась еще жарче, и Берусси возглавил кампанию за исключение Сьюзи. Теперь его немилость распространялась не только на нее, но и на группу в целом. В таком колледже, как Секстон, администрации не требовалось много времени, чтобы разобраться, кем были «Сердобольные Разоблачители».

— Это дерьмовая охота на ведьм, — пожаловалась Сьюзи после того, как их четверых вызвали в кабинет декана, где прозвучала угроза исключения.

Декан перечислил ряд обвинений: разборка инструментов в скульптурной студии, поломка посудомоечной машины в кафетерии, «удаление» свечей зажигания из автомобилей сотрудников факультета.

— У вас нет доказательств, — обратилась к нему Сьюзи. — Если вы исключите нас, мы наймем адвокатов и засудим весь этот чертов колледж.

— Не уверен, что вы сможете обосновать такой иск, — сказал декан.

— Возможно, вы удивитесь, — пообещала Сьюзи.

Возможно, именно с этой целью они и пришли к профессору. Найти что-то, что можно будет использовать как оружие против Берусси; что-то такое, что отвлечет внимание от них и обратит карающий меч против их гонителя.

Они оставили автомобиль на грунтовом съезде дальше по дороге и пешком дошли до дома Берусси, так что у бдительных соседей не было возможности увидеть оранжевый пикап перед его крыльцом.

— А что помешает красавчику Магеллану порвать нас на куски? — спросил Генри. Несмотря на его поразительные скульптуры животных, настоящие звери нервировали его.

— Не беспокойся, — с улыбкой ответила Сьюзи. — Он вегетарианец.

— Ну конечно! — рассмеялась Вэл.

— Серьезно, — сказала Сьюзи. — Берусси готовит ему лакомства из яиц, морковки и пшеничного белка. Просто безумие. Говорю вам, он больной на всю голову. Можно самому не есть мяса, но заставлять собаку делать то же самое? Это же хищник, ты только посмотри на его зубы!

Сьюзи открыла тяжелую дверь и вошла в дом. Магеллан встал на задние лапы и принялся облизывать ей лицо.

— Полегче, мальчик, полегче, — сказала она. Сьюзи запустила руку в свою сумку, достала пластиковый пакет, развернула кусок сырого мяса и бросила псу.

— Это тебе, большой мальчик, — она сопроводила свои слова воздушным поцелуем. — Кто тебя любит больше всех?

Они смотрели, как пес вгрызается в антрекот на косточке.

— А теперь скажите мне, что этот пес хочет быть вегетарианцем, — презрительно заметила Сьюзи. — У Берусси нет никакого уважения к чужому вкусу.

Дом был крошечным. Парадная дверь открывалась в гостиную, к которой слева примыкали кухня и ванная. В спальне позади едва умещалась двухместная кровать. Полы и стены были сбиты из узловатых сосновых досок без каких-либо украшений. Дом выглядел удивительно опрятным, принимая во внимание неухоженную внешность хозяина. Вещей тоже было немного. Полки с книгами по истории искусств, старая стереосистема с вертушкой, собрание пластинок, футон вместо кушетки и фотографии в рамках. Никакого телевизора или компьютера.

Тесс стало жаль Берусси. Она знала, что это пустое чувство, но ничего не могла поделать. Когда она увидела его дом и услышала, как он кормит собаку, он сделался каким-то жалким и одиноким. Ей хотелось вернуться к машине, уехать в кампус и обо всем забыть.

— Только посмотрите на этот винил. Парень любит джаз, — сказал Генри, державший альбом Каунта Бейси. Он перебрал остальные альбомы. — Билли Холидей, Джон Колтрейн, Чарли Паркер. У него есть и отличные старые блюзы.

Сьюзи шарила в ящиках маленькой спальни Берусси.

— Смотрите, — окликнула она. — Это его кольцо, полученное в честь окончания колледжа. Разве не мило? — она показала массивное золотое кольцо с камнем винного цвета. — Там есть его инициалы и дата выпуска.

Она прикарманила кольцо.

— Разве он не заметит пропажу? — спросил Генри. Он оставил в покое грамзаписи и присоединился к Сьюзи в спальне. Тесс последовала за ними. Воздух в крошечной комнате был спертым и неподвижным. Тесс опустилась на кровать, накрытую старым лоскутным одеялом с красными и синими звездами.

Сьюзи покачала головой:

— Не сразу. Он выкуривает тонны травки. Наверное, подумает, что положил кольцо в другое место. Кстати говоря… — добавила она и достала из верхнего ящика большой пакет с марихуаной, который тут же убрала к себе в рюкзак.

— Это он точно заметит, — сказал Генри.

Сьюзи кивнула:

— Но что он сможет поделать? Обратится в полицию? Скажет, что кто-то вломился в его дом, накормил мясом его собаку и забрал его наркоту?

Сзади раздался чудовищный хлюпающий клекот. Вэл вошла в комнату с аккордеоном, висевшим на ремне поперек груди. Он был черно-красным, с блестящими перламутровыми кнопками и клавишами.

— Смотрите, что я нашла у него в шкафу! — воскликнула она и извлекла из аккордеона несколько протяжных негармоничных аккордов. Потом она наморщила нос, наклонилась и понюхала. — Эта штука воняет!

Сьюзи подошла ближе и понюхала растянутые мехи.

— О боже, — она хихикнула. — Это же чесночная колбаса!

Тесс и Генри были вынуждены согласиться.

— Готова поспорить, что мистер вегетарианец устраивает здесь по ночам колбасные оргии, — сказала Сьюзи. — Я просто вижу это: тайную встречу с колбасником где-нибудь в Массачусетсе, где никто не знает о нем. Потом он приезжает домой, запирает двери и жарит колбаски, съедает огромное блюдо с кислой капустой, играет на аккордеоне и уходит на покой.

Вэл улыбнулась ей и сыграла несколько нот.

— У всех есть тайны, — сказала она.

— Ну конечно, малышка, — сказала Сьюзи. — Конечно, есть.

Бог знает, что Тесс получила свою долю от этого. Теперь она стояла в студии, заперев дверь за собой, и держала в руке почти пустой тюбик бордовой краски.

«Здесь были Сердобольные Разоблачители».

Кто-то быстро постучал в дверь. Ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Кто там? — спросила она дрожащим голосом и со всей силы налегла на дверь изнутри. Ручка загремела, когда кто-то снаружи попытался повернуть ее.

Она почти слышала голос Сьюзи: Открой, глупышка.

— Это я, — откликнулся Генри с другой стороны.

Генри. Всего лишь Генри.

Тесс сделала глубокий вдох и открыла дверь. Генри щурился на нее. Один глаз был прикрыт больше другого: он по-прежнему страдал от мигрени.

— Эмма спит. Я приготовил кофе и подумал, что мы можем поговорить.

Тесс кивнула.

— Я только что вспоминала тот старый аккордеон, который мы забрали у Берусси. Ты помнишь?

Генри застыл как вкопанный.

— Помнишь, что от него пахло колбасой? — Тесс невольно улыбнулась.

— Нам не следовало брать его, — сказал Генри. — Не стоило даже приходить туда.

— Да, — согласилась Тесс. — Но мы просто следовали за Сьюзи. А с ней все казалось таким… оправданным. Правда?

Генри закусил губу и кивнул.

— Я кое-что не успел сказать тебе. Раньше, когда вы с Эммой ушли в лес, позвонил тот частный сыщик. Он в Вермонте, Тесс. Завтра утром он приедет сюда.

Тесс снова почувствовала слепую панику от чужого присутствия за дверью, будто что-то старалось вломиться к ней.

— Что мы будем делать? — спросила она.

— Он ведь не полицейский, — сказал Генри. — Просто частный сыщик со Среднего Запада, который интересуется тем, что случилось со Спенсером. Мы отработаем нашу историю, все ему расскажем, и он уедет.

Генри старался подбодрить ее теплой улыбкой. В своем лучшем стиле: только послушай меня, и все будет в порядке.

— Ты правда так думаешь? — спросила Тесс.

Он кивает.

Тесс принужденно улыбнулась и легко прикоснулась к его руке.

— Тогда пойдем и обсудим нашу правдивую ложь.

Глава 14

Они сидели на кухне, пили кофе, заваренный Генри, и снова обсуждали подробности своих ответов на вопросы Билла Лунда. Генри до сих пор не встречался с частными сыщиками. Он вообразил парня с квадратной челюстью и в широкополой шляпе, будущего Филиппа Марлоу или Сэма Спейда[67].

— Сьюзи собрала вещи и уехала в конце лета. Она сказала, что собирается на запад, в Калифорнию, — Тесс держала в руках кружку кофе и повторяла отрепетированные фразы.

— Правильно, — сказал Генри. — Хорошо.

Он думал о послании, нарисованном на деревьях. Он водил лучом фонарика от одного ствола к другому, не веря своим глазам. Этот луч как будто проник в прошлое и высветил одно из их собственных сообщений.

«ЗДЕСЬ БЫЛИ СЕРДОБОЛЬНЫЕ РАЗОБЛАЧИТЕЛИ».

Генри смотрел на свою кружку и страстно желал, чтобы там было вино. Когда они покончат с этим, он отправится в свой амбар и нальет себе до краев. Может быть, тогда вещи начнут обретать смысл. Головная боль пройдет, облачность поднимется.

— Мне не нравится, что этот Лунд направляется в Секстон, — сказала Тесс.

Генри выпрямился на табурете и поставил чашку на кафельную столешницу.

— Там мало что можно найти. Мы избавились от всех записей. Он может встретить людей, которые знали нас, но что это доказывает?

Тесс покачала головой:

— Мне это не нравится. Что, если он доберется до Берусси?

Генри застыл на месте. Боль в его голове превратилась в осьминога, который своими щупальцами проник в затылок, захватил его голову и сжал глазное яблоко.

О господи. Берусси.

— Окажи мне услугу, ладно? — прошептала Сьюзи на ухо Тесс. — Задержи Берусси на несколько минут, хорошо?

Они были в скульптурной студии, а Берусси находился в углу и возился с паяльными инструментами. Генри работал со стамеской над большой скульптурой волка.

Тесс кивнула.

— Джон, вы не могли бы помочь мне? — окликнула она. — У меня тут сложные надрезы по плексигласу, и я боюсь все испортить.

— Конечно, Тесс, — сказал он. — С удовольствием.

Он присоединился к Тесс, работавшей с прорезным лобзиком.

Генри отложил киянку и стамеску и последовал за Сьюзи на улицу, где она подошла к общественному телефону и набрала несколько номеров.

— Что происходит? — спросил он.

Она улыбнулась и поднесла палец к губам.

— Привет, Роза, это Сью Пирс. Декан на месте? Да, я думаю, что это срочно. Я в здании скульптурной студии; тут что-то стряслось в кабинете Берусси, и думаю, что декану лучше прийти сюда. Возможно, будет неплохо позвать охранников… погоди минутку. Эй, Роза, я слышу крики! Думаю, чем больше людей вы пошлете, тем будет лучше.

Сьюзи повесила трубку.

— В чем дело? — спросил Генри.

— Подожди и увидишь, пупсик, — ответила она и наклонилась, чтобы клюнуть его в щеку.

Берусси по-прежнему помогал Тесс в скульптурной студии, визжала ажурная пила, и в воздухе воняло горелым пластиком, когда появился декан с охранниками: местным поэтом Борисом, работавшим за жилье и еду (который крепко сдружился с Берусси), и дородным рабочим из отдела снабжения. Они сразу же направились в кабинет Берусси. Борис коротко постучал и распахнул дверь.

Генри заглянул в дверной проем из-за плеча декана.

Мужчины неуклюже переминались с ноги на ногу, глядя на Уинни. Она сидела на полу, завернувшись в мексиканское одеяло. Ее лицо было красным, глаза припухли от слез. С ее шеи свисала тонкая золотая цепочка с выпускным кольцом Берусси. Борис заговорил первым:

— С тобой все в порядке, милая?

— Он говорит, что любит меня, — надрывным голосом отозвалась Уинни с глубоко оскорбленным видом, — говорит, что умрет без меня. Но я не люблю его. Я люблю Сьюзи. Я пыталась уладить дело миром, но он… он так рассердился…

— Кто? — спросил декан. — О ком ты говоришь, Валери?

— Джон, — она шмыгнула носом и потянула кольцо на цепочке, висевшее у нее на шее. — Я боюсь того, что он может сделать. Ревность сводит его с ума. Вы же знаете, как он преследует «Сердобольных Разоблачителей»? Это лишь ради того, чтобы спровоцировать Сьюзи и добиться ее исключения из колледжа. Посмотрите!

Уинни встала, по-прежнему завернутая в одеяло. Она подошла к столу Берусси, открыла верхний ящик и достала пачку ксерокопий с надписью «Здесь были Сердобольные Разоблачители». Она протянула бумаги декану.

— Джон Берусси — единственный Разоблачитель! — воскликнула она. — А теперь он и меня втягивает в свои делишки. Я больше не могу этого вынести! Только посмотрите, во что он меня превратил!

За этими словами последовал торжественный финал: Уинни сбросила одеяло на пол. На ней были только лифчик и трусики, и шрамы на ее руках, ногах и животе бросались в глаза. Даже Генри, который знал о порезах и о том, что это часть представления, был потрясен.

— Смотрите, что он заставлял меня делать!

Поэт Борис вскрикнул и закрыл глаза руками. Охранник из отдела снабжения ушел искать Берусси с явным намерением свернуть ему шею. Декан вышел вперед, поднял одеяло, снова закутал Уинни и пообещал:

— Не беспокойся: теперь мы позаботимся об этом. О тебе мы тоже позаботимся. Все будет в порядке.

На следующий день состоялось срочное заседание ученого совета, и Берусси был уволен. После заседания, когда Берусси наконец вышел на улицу, — его лицо было бледным и опухшим, волосы и борода совсем растрепались и вылезали из-под резинок, — небольшая процессия встретила его у административного корпуса и сопроводила через кампус. Некоторые студенты несли плакаты с надписями «Джон Берусси — опасный хищник» и «Защитим Секстон: скажем НЕТ сексуальным домогательствам».

Во главе процессии, состоявшей из возбужденных и сердитых студентов, шла Сьюзи, игравшая похоронный марш на красно-черном аккордеоне.

— Даже если Лунд найдет Берусси, что он может узнать? — спросил Генри с последним глотком остывшего кофе.

Тесс покачала головой:

— Можно поспорить, что Берусси очень хорошо помнит Разоблачителей, и это не самые теплые воспоминания.

— Ну и что? — сказал Генри, вертя в руках пустую кружку.

— Ну и что? О боже, Генри! Это связывает нас со Спенсером; все знают, как сильно он хотел присоединиться к нам и как мы разыгрывали его. Лунд моментально увидит связь между словами «Разоблачение — это свобода» на открытке и «Сердобольными Разоблачителями». Эта ниточка тянется к Спенсеру, но самое главное, она тянется к Сьюзи. Если он выяснит, что Сьюзи пропала тем летом, то Спенсер будет наименьшей из наших забот.

Тесс посмотрела на него, как на идиота.

— Ладно, я понял, — Генри вздохнул и прижал ладонь к глазу. Тесс снова покачала головой:

— Мы не имеем представления, что уже известно Лунду и знает ли он о «Сердобольных Разоблачителях». Но нам нельзя попадаться на лжи.

Генри кивнул. Тесс посмотрела куда-то в пустоту.

— Даже одна мелкая ложь подобна красному флажку, Генри. Это предупреждение о том, что другая, более крупная ложь, только ожидает, когда ее вытащат со дна.

Генри передернул плечами.

Когда ее вытащат со дна.

Почему из всех слов Тесс выбрала именно эти?

Глава 15

Генри ушел с кухни, чтобы поработать над своим каноэ. Тесс убедилась в том, что Эмма крепко спит, и теперь направилась в собственную студию. Она закрыла парадную дверь, спустилась с крыльца и пошла через лужайку к гравийной дорожке, которая петляла по скульптурному саду и заканчивалась возле ее студии.

Джон Берусси. Вот дерьмо. Тесс до сих пор ежится при воспоминании о том, что сотворили Сьюзи и Уинни. То был не первый и не последний раз, когда Тесс спорила со Сьюзи, но тогда между ними вспыхнула настоящая ссора.

— Я думала, что мы в одной группе и сотрудничаем друг с другом! — отрезала Тесс, когда встретилась со Сьюзи после так называемых студенческих протестов. Они были одни в обшарпанной кофейне на первом этаже административного здания. — Как вы могли провернуть такое дело без нашего ведома?

Сьюзи улыбнулась.

— Мне жаль, если ты чувствуешь себя брошенной, Тесс, но в таких миссиях действует принцип необходимой информации. Великое искусство не делается на собраниях.

— Чушь собачья, мы обе знаем, что в этой миссии тобой двигала личная месть, а не какие-то соображения высокого искусства. И у тебя хватило наглости впутывать меня и Генри в нечто подобное, даже не поставив нас в известность? Ты ведь понимаешь, что женщины на самом деле подвергаются сексуальным домогательствам, не так ли? И что в результате их называют лживыми и вероломными суками, которые играют на публику, — вроде того представления, которое устроила Уинни? Мои поздравления с тем, что ты подтвердила гребаные сексистские подозрения, Сьюзи. Отличная работа, блин!

Сьюзи перестала улыбаться. Ее глаза сузились, голос превратился в шипение.

— Избавь меня от сто первой лекции по феминизму. Я столько знаю о преследовании и оскорблении женщин в этой области, что ты и представить не можешь. Возможно, Берусси лично и конкретно не спал с Уинни. Но я гарантирую, что он кого-нибудь изнасиловал — женщину или девушку — на том или ином этапе своей блестящей карьеры. Какой мужчина не делал этого? Сегодня мы расплатились за них, и я готова поспорить, что таких найдутся десятки.

— Значит, ты назначила себя судьей, присяжными и палачом в одном лице? Ты серьезно называешь это справедливостью?

Сьюзи рассмеялась. Должно быть, она уже чувствовала, что побеждает. Она всегда побеждала.

— Это не общественная справедливость. Это не механическое правосудие. Это правосудие в стиле Разоблачителей, малышка. И серьезно, если тебе не нравится, то можешь сваливать куда подальше. Мне без разницы, и Генри тоже.

Сьюзи отвернулась, поднялась по лестнице и вышла на улицу, оставив Тесс наедине с ее бессильным гневом.

Проходя по гравийной дорожке, Тесс остановилась и задержала дыхание. Она увидела впереди мерцающий свет. В гроте, где она установила ряд небольших стеклянных сосудов для подношений, горела одна поминальная свечка. Но сегодня вечером она не ходила туда: грот был расположен слишком близко к лесу и посланию на деревьях, которое Эмма показала ей лишь два часа назад. Здесь были Сердобольные Разоблачители. Эти слова были похожи на кровавые рубцы, нанесенные бордовой краской.

Независимо от того, как усердно она старалась найти разумное объяснение, частица ее разума задалась вопросом, могла ли Сьюзи каким-то образом поместить эту надпись на деревьях.

Сьюзи, которая умерла десять лет назад.

Великомученица Сердобольного Разоблачения.

Неужели она нашла способ разоблачить смерть?

Тесс закрыла глаза. Она вспомнила, как Генри собирал камни на пляже, чтобы набить ими одежду Сьюзи.

«Мы должны нагрузить тело, чтобы она не всплыла на поверхность», — сказал Генри.

Уинни издала воющий стон и уронила голову на руки.

Мы должны нагрузить тело.

Тесс знала, что теперь Генри и близко не подошел бы к гроту. Он слишком боится Сьюзи, боится своих воспоминаний о ней.

Чтобы она не всплыла.

Тесс ясно видела единственную свечу, которая горела у подножия грота. Медленно, на нетвердых ногах, она направилась туда, чтобы убедиться.

Из-за деревьев задувал теплый ветерок, откидывающий волосы с лица. Она прошла через сад между шпалерами с цветущими розами, мимо маленького пруда, где русалка и тритон тоскливо смотрели друг на друга. Ощущая ее присутствие, к краю пруда подплыла золотая рыбка, ожидающая хлопьев рыбьего корма. Она богиня для этой маленькой рыбки, владычица и создательница пруда и сада. Это единственное место, подходящее для нее в последнее время, единственное место (кроме боксерского тренажера в подвале), которое имеет смысл для нее.

Теннисные туфли хрустели по гравийной дорожке, когда она приблизилась к гроту; одинокая свеча манила к себе, как фонарь в конце причала. За гротом, прямо на краю сада, начинался лес, где густо растут канадские ели, буки и красные клены. Она услышала шаги на лиственной подстилке. Заметила какое-то движение — белую вспышку, проплывающую между стволами. Это волосы, светлые волосы. Тесс моргнула, и видение пропало.

— Подожди! — закричала она и побежала к опушке леса, но, когда она попала туда, фигура исчезла. Может быть, это игра воображения? Может быть, годы застарелой вины наконец привели к галлюцинациям?

По дороге с жужжанием проехал мотоцикл.

Тесс повернулась и вернулась к гроту.

Она стояла перед святилищем, перед фотографией Сьюзи, освещенной мигающей поминальной свечкой в стеклянной баночке. Потом она увидела, что было оставлено рядом.

— Невероятно, — прошептала она и наклонилась. Тесс была уверена, что где-то в лесу у нее за спиной раздался тихий, шелестящий смешок.

Она посмотрела на старый карманный нож, лежащий перед рядом молельных плошек. Складной нож для бойскаутов с красной ручкой, большим лезвием, малым лезвием, открывалкой, ложкой и вилкой. Тесс сразу же узнала нож, которым Сьюзи пользовалась на фотографии в пластиковой оправе, тот самый нож, с которым она не расставалась последним летом. Сьюзи забрала этот нож у бесчувственного Спенсера Стайлса на обочине шоссе в Новервилле, штат Мэн.

А теперь, десять лет спустя, Спенсера нашли мертвым возле открытки из Вермонта с манифестом «Сердобольных Разоблачителей». А здесь, в гроте, появился его нож.

Не о чем беспокоиться.

Ну да, конечно.

Тесс опустилась на колени, взяла нож и повертела его в руках. Ее сердце бешено заколотилось в грудной клетке, мысли спутались. Она была уверена, что нож лежал в кармане Сьюзи в ту ночь, когда она умерла.

Тесс повернулась с ножом в руке и уперлась взглядом в темный лес.

— Эй! — окликнула она. Затем, почти шепотом: — Сьюзи?

Может быть, Генри прав, и призраки действительно существуют. Если Сьюзи каким-то образом нашла обратный путь, то Тесс знает, что ей нужно. Она знает, но не посмеет сказать об этом.

Глава 16

Генри нашел рулон черного пластика, вырезал несколько квадратов и закрепил их степлером на окнах амбара. Он закрыл сдвижную дверь своей комнаты на засов, хотя знал, что в этом нет необходимости: Эмма и Тесс не войдут туда, не постучавшись и не позвав его.

Генри принял еще четыре таблетки аспирина, налил себе вина и провел дрожащими пальцами по красному лаку для ногтей на твердой обложке дневника Сьюзи.

РАЗОБЛАЧЕНИЕ = СВОБОДА

За все годы, пока дневник лежал в коробке для инструментов, Генри ни разу не открывал его, опасаясь того, что каким-то образом может выпустить джинна из бутылки. Но теперь он чувствовал, что уже слишком поздно: джинн вырвался на свободу. Боже, помоги им всем.

Генри взял вино и дневник и направился к каноэ, залез внутрь, устраиваясь в грубо выструганном желобе. Он сделал глоток вина и подумал, что нужно было принести бутылку. Потом раскрыл дневник на коленях ближе к концу.

Даже сейчас, спустя десять лет, он слышал голос Сьюзи, ругающий его за такую наглость, как будто она сказала: «Что ты надеешься найти?»

27 июля, хижина у озера

Когда я пишу эти слова в мигающем свете масляной лампы, пленник уже спит. Уинни следит за ним. Иногда, когда я вижу ее с пушкой в руке, испытываю кайф, который начинается как щекотка на макушке, проходит насквозь и горячо ударяет в промежность. Кто бы мог подумать, что такая тощая и угрюмая девчонка, как Уинни, вызовет у меня такие ощущения?

С другой стороны, кто мог бы угадать, что все так сложится?

Теперь они хотят знать, что делать дальше. Мне бы хотелось просто смыться, и пусть они хоть раз подумают сами. Возможно, я не такая бесстрашная предводительница, какой они меня считают. Им кажется, будто я долбаный режиссер, который с улыбкой командует балом и которому не страшны никакие кризисы.

Да, я собрала нас вместе. У меня была идея написать манифест. Я определила цель. Мы изменим мир, когда разберем его на части, кусок за куском. Разломаем его и порвем в клочья. Лишь тогда мы будем поистине свободными.

Разоблачение = Свобода. Правильно? Правильно.

Но иногда я опасаюсь, что наша затея станет настолько грандиознее и сильнее, чем мы сами, что мы растворимся в ней или просто испаримся. Возможно, это уже происходит. Являюсь ли я той самой Сьюзи, которую видят другие, — скажем банально, — девушкой, которая носит маску? Девушкой, у которой трясутся поджилки, потому что, так или иначе, события вышли из-под ее контроля?

У нас есть пленник! Мы похитили парня под прицелом оружия. Да, мы сделали это. И мы сделали это потому, что я сказала: это будет правильно. Вот дерьмо. Кто, черт возьми, я такая? Я не знаю, кого винить: меня за то, что начала все это, или их за то, что покорно следовали за мной.

Действительно ли я спасаю Уинни? Позволяя ей направлять пушку (полученную от меня) на парня, который месяцами помыкал ею и заставлял ее ненавидеть себя. Если кто и заслуживает, чтобы его терроризировали, то этот ублюдок первый в очереди.

Тем не менее действительно ли это акт разоблачения или какая-то гребаная личная вендетта? Сегодня Тесс спросила: «Где же здесь твои сердобольные чувства, Сьюзи?» Тесс иногда может быть занудной сучкой, но в ее словах есть смысл.

Они начинают сомневаться во мне. Думают, что мы зашли слишком далеко, когда привезли сюда Спенсера. Разговорчики в строю… ха! Но я не знаю…

Слышите меня, Уинни, Тесс и Генри: Я НЕ ЗНАЮ! Вот вам последняя новость: я тоже смертна. Я не Джеймс Бонд, который все просчитывает на двадцать шагов вперед.

Хорошо, так что же я знаю?

Вот что: сейчас нам важнее всего любой ценой держаться вместе. Мы не можем разойтись кто куда. Хотя иногда мне кажется, что нам суждено разделиться на части (в конце концов, мы же Разоблачители!), что нам придется действовать по отдельности.

Что бы ни случилось и как бы ни закончилась эта заварушка, мы хорошо потрудились. Я убеждена в этом. Мы посвятили себя чему-то и достигли этого. Мы разоблачили кое-кого догола, до самых костей. Мы высосали мозг из этих костей. Сколько людей могут сказать о себе то же самое? Сколько из них были такими же храбрыми?

Генри закрыл дневник, встал и направился за бутылкой. Потом снова устроился в каноэ и стал читать предыдущую запись.

26 июля, хижина у озера

У нас проблема с кошками. Все началось с громадного рыжего кота, который привел с собой подругу. Не прошло и нескольких дней, как уже целых пять кошек околачивались вокруг. Да еще Уинни привезла котенка из города. Она продолжает кормить их. Они не выглядят бродячими, но она говорит, что это так. Что их бросили хозяева. Теперь им нужен дом. Мы оставляем повсюду миски с молоком, консервированным тунцом и «Фрискис». Кошки приходят и уходят. Уинни приводит новых и дает им клички, за которыми никто не может уследить: Джаспер, Юм-Юм, Ирис, Бродяга, Гровер. Первого кота, с которого все началось, она называет Морковкой. Что за имя для кота? Но я люблю Уинни, и все остальные ее любят, поэтому так и будет.

У бедного Генри аллергия на кошек, поэтому он запасается бенадрилом, чихает и шмыгает носом, как больной. У меня весной бывает то же самое из-за проклятой пыльцы. Но я не принимаю никакое дерьмо в таблетках, а почаще выхожу на свет.

Тесс нашла на распродаже старый аквариум, а Уинни наполнила его водой из озера и запустила туда лягушачью икру, которую они собрали в банку из-под арахисового масла. Мы каждый день следим за икрой и ждем, когда вылупятся головастики. Их маленькая жизнь будет разворачиваться перед нами, прямо у нас на глазах.

Метаморфоза. Можно ли найти более великое слово в английском языке? И хочется спросить: не это ли сейчас происходит с нами? Разве наша жизнь не является зеркальным отражением жизни в аквариуме? Разве мы ежедневно не изменяемся на какую-то малость и в конце концов оставляем свою старую личность так далеко позади, что скоро даже не сможем вспомнить, какими мы были? А после завершения метаморфозы будет уже невозможно вернуться обратно. Да и кому этого захочется?

Генри закрыл дневник, потом глаза.

Сьюзи была права. Возврата к прошлому нет.

Потом он подумал о том, что в итоге произошло с этими лягушками: они умерли, задохнувшись в застойной, протухшей воде.

Дверь амбара распахнулась, и Генри спьяну едва не вывалился из каноэ. Он выпрямился, повернулся и увидел Тесс. Тогда он быстро спрятал дневник у себя под ногами.

— Это оставили в гроте, — сказала она. Генри посмотрел на предмет, который она держала в руке, и болезненно сощурился в попытке сосредоточиться.

— Оставили? — переспросил Генри. Вопрос повис в воздухе.

— Я видела что-то… кого-то. За деревьями.

Генри тупо кивнул.

— Кого-то со светлыми волосами.

— Ох, — сказал Генри. Он попытался придумать что-то еще, но не вышло.

Генри и Тесс знали, что нож лежал в кармане Сьюзи, когда она умерла. В ту ночь он доплыл с ее трупом до середины озера; ее одежда была нагружена камнями, голова еще кровоточила, лицо казалось мирным и безмятежным.

— Что за чертовщина здесь творится? — требовательно спросила Тесс. — Кажется, будто я схожу с ума.

«Нам всем так кажется», — подумал Генри.

Одни вопросы ведут к другим вопросам. Но каков ответ?

— Метаморфоза, — еле слышно прошептал он, потому что это первое слово, которое пришло ему в голову.

Глава 17

Она взяла трубку после первого звонка.

— Да?

— Это Генри. Генри Дефорж. Кто-то оставил этот номер в моем почтовом ящике.

Время близилось к полуночи. Она уже начала думать, что он не позвонит. Теперь она издала тихий, шелестящий смешок.

— Кто это? — спросил он.

— Разве ты не догадался?

— Нет… я хотел сказать, это невозможно, — пробормотал он.

— Пойдем, поплаваем, Генри. Прямо сейчас. На нашем пляже у озера.

Она повесила трубку прежде, чем он успел что-то ответить. Но он придет. Она знает, что он придет.

Глава 18

Эмма открыла глаза. Дэннер стояла над ней и протягивала руку.

— Что ты нарушаешь, когда называешь ее по имени? — спросила Дэннер. Она была одета в футболку Эммы, купленную в Диснейленде.

— Что? — переспросила Эмма. Она села и потерла глаза, чтобы вытряхнуть сон, затем взяла Дэннер за руку, как всегда холодную и скользкую. Иногда ей казалось, что однажды она увидит блестящие чешуйки, покрывающие длинные пальцы Дэннер, словно крошечные самоцветы. Ей трудно было поверить, что Дэннер разбудила ее посреди ночи ради одной из своих загадок.

— Тишину, — ответила Дэннер и повела ее к окну, где она посмотрела на подъездную дорожку и увидела человека, шастающего возле автомобилей. На нем была куртка с капюшоном. Это вор или бродяга. Он возился с дверцей папиного «Блейзера».

Теперь Эмма поняла: Дэннер разбудила ее из-за появления чужака. Она уже готова была сказать «Я разбужу маму», но тут человек что-то уронил. Он нагнулся и едва не упал. Когда человек восстановил равновесие, то посмотрел на дом. Эмма успела пригнуться, но она увидела его лицо. Это был не вор и не бродяга; это был ее отец.

Она услышала, как хлопнула дверь автомобиля, потом завелся двигатель.

— Куда он уезжает? — спросила она.

Дэннер только улыбнулась.

— Почему бы тебе не спросить его самого?

Однажды Дэннер появилась в школе, что было совершенно необычно, потому что раньше она никогда так не поступала. Эмма вышла в туалет в дальнем конце коридора перед спортзалом и увидела Дэннер, поджидавшую ее у кабинки.

— Сегодня после школы не ходи домой к Лауре Пелсингер, — предупредила Дэннер.

— Я и не собиралась, — прошептала Эмма. — Она даже не моя подруга. Она какая-то странная.

— Лаура попросит тебя пойти с ней, но ты должна отказаться. Обещаешь?

— Хорошо, но почему? И откуда ты знаешь, что Лаура собирается попросить об этом?

Эмма услышала чье-то хихиканье снаружи.

— Ты снова говоришь сама с собой, Дефорж? — окликнула ее одноклассница. — Тебе приходится считать, даже когда ты писаешь?

Снова хихиканье, а потом другая девочка начала шептать, подражая голосу Эммы:

— Раз, я душевнобольная, два, я душевнобольная, три, я душевнобольная, и так до бесконечности!

Дружный смех.

Застыв в кабинке, Эмма думала о том, как это глупо. Никто не считает до бесконечности. Так никогда не остановишься.

— Может быть, она не разговаривает сама с собой, — сказал кто-то. — Может быть, там кто-то есть вместе с ней.

— Это так, Дефорж? — спросила первая девочка, надавив на дверь и пытаясь заглянуть в щелку. — Кто там с тобой?

— Никого, — отозвалась Эмма и отскочила, ударившись голенью об унитаз. Она так отвлеклась на слова Дэннер, что даже не слышала, как вошли ее одноклассницы. Как она могла быть такой неосторожной?

Дэннер рассмеялась.

— Я очень даже кто-то! — крикнула она.

— Заткнись, — прошипела Эмма. Дэннер ущипнула ее за руку.

— Могу поспорить, это Чаки Хейден, — сказала первая девочка. — Ты там вместе с Чаки?

Чаки был толстым мальчишкой, который круглый год ходил в ярко-оранжевой вязаной зимней шапке. У Эммы горели щеки.

— У меня есть загадка, — сказала Дэннер. — Что наступает, но никогда не приходит?

Эмма оставила вопрос без внимания. Она даже не могла поверить, что Дэннер пристает к ней с вопросами; тогда было не время для загадок. Эмма набрала в грудь воздуха, распахнула дверь кабинки и увидела Эрин Леблан и Ванессу Санчес перед рядом белых фаянсовых писсуаров. Они уставились в пустую кабинку за ее спиной.

— Завтра! — крикнула Дэннер из-за закрытой двери соседней кабинки. — Ты поняла?

Эмма все поняла. Там и тогда, стоя перед хихикающими девчонками, она от всей души пожелала, чтобы «завтра» никогда не наступило.

На перемене все разговаривали о ее невидимой подруге и называли ее чокнутой. Все, кроме Лауры Пелсингер, которая оказалась на качелях рядом с ней.

— А я не думаю, что ты чокнутая, — сказала Лаура.

— Спасибо, — отозвалась Эмма.

— Я знаю сумасшедших людей, вроде моей тети Линн. Вот она действительно чокнутая.

— Ох, — только и сказала Эмма.

— Мама собирается забрать меня после уроков. Мы поедем в кафе-мороженое. Она сказала, что я могу взять с собой подругу. Хочешь с нами? А потом заглянем ко мне домой. Моя собака недавно ощенилась, и щенки такие мягкие и забавные.

— Спасибо, но я не могу, — сказала Эмма. Ее сердце гулко стучало в груди. На самом деле, ей хотелось согласиться. Ее очень редко куда-то приглашали, и она любила собак, даже хотела получить щенка. Но она помнила слова Дэннер.

Утром на следующий день в школе состоялось срочное собрание, на котором присутствовали все ученики. Директор сказал, что на Ридж-роуд недалеко от того самого кафе произошла ужасная автомобильная авария, и Лауру Пелсингер эвакуировали на вертолете в детскую клинику в Бостоне. Директор сообщил, что она не сможет вернуться в школу до конца учебного года, и попросил каждый класс подготовить свою открытку с пожеланиями здоровья, чтобы отправить ей в больницу.

Нервно сжимая и разжимая кулаки, Эмма прижалась лицом к окну и позвала:

— Папа!

Но он уже стал отъезжать от дома. Он громко включил радио, настроенное на рок-н-ролл. Эмма услышала гитарные аккорды, грохот басов и барабанов.

Эмма прижалась носом к оконному стеклу и вообразила отметины, которые он оставил, как будто ее нос превратился в карту с линиями широты и долготы. Она открыла рот для нового оклика и прикоснулась кончиком языка к краю жалюзи — металлический вкус такой острый, что она отдернула язык, но потом заставила себя лизнуть снова. Еще один, два, три раза. Она смотрела, как задние фонари папиного автомобиля исчезали во тьме.

— Папа! — закричала она, на этот раз гораздо громче, обеспокоенная мыслью о том, что Дэннер знает о каком-то страшном событии, которое может произойти с ее отцом. Возможно, он станет инвалидом, как Лаура и ее мама. — Остановись!

В комнате включился свет. Она повернулась, моргая от внезапного перепада яркости, и увидела в дверях свою мать.

— В чем дело, Эмма? — спросила Тесс.

— Куда уехал папа?

— Уехал?

Ее мать подошла к окну, выглянула на улицу и нахмурилась при виде пустого места на стоянке «Блейзера».

— Куда он собрался, мама?

— Не знаю, малышка.

— Я думаю, может случиться что-то плохое. Вот почему Дэннер разбудила меня. Думаю, я должна была остановить его.

Мама обняла Эмму и начала укачивать ее, словно маленькую девочку. Ее мама только что вышла из душа. Ее волосы до сих пор были влажные, а кожа сырая и теплая.

— Хочешь горячего какао, милая?

— Со взбитыми сливками? — спросила Эмма, улыбаясь в мамину ночную рубашку с цветочным узором. От нее пахло мылом и солнечным светом, если свет вообще может чем-то пахнуть.

— Да, со взбитым кремом.

— А Дэннер можно с нами?

— Конечно. Я надеялась, что она придет. Думаю, нам с Дэннер пора поговорить.

Глава 19

Во время поездки на озеро Генри вспомнил, как помогал Сьюзи растягивать холсты для девяти картин о лосях. Она выглядела нервной и взбудораженной, как обычно бывало, когда она принималась за новый проект. Когда Сьюзи бралась за новую работу, то была зачарована ею. Она могла целыми сутками обходиться без сна, существуя на сигаретах, черном кофе и конфетках «M&M» с арахисом, которые она называла идеальной едой.

— Ты получаешь белок, сахар, углеводы и краситель E 40; что еще тебе нужно для жизни?

Кроме того, она была взбудоражена из-за их последней миссии: вчера ночью они проникли в архивные помещения Секстонского колледжа, чтобы уничтожить любые свидетельства своего обучения там. Сьюзи считала это важным делом, потому что они начинали новую жизнь, и пришло время расстаться с любыми свидетельствами того, кем они были раньше.

— Вот дерьмо. Они включили все письма Берусси к декану в приложение к моему диплому, — сказала Сьюзи, оторвав взгляд от толстой папки. Уинни и Тесс старались стереть любые записи на компьютере, а Сьюзи и Генри извлекали машинописные копии из огромного хранилища в архивных шкафах.

— Послушайте, — сказала Сьюзи и откашлялась. Потом она заговорила низким, скрежещущим голосом с акцентом профессора Берусси, выходца из Бронкса: — «Сьюзен Пирс явно пребывает в состоянии эмоционального расстройства, но что более важно, она не имеет нравственных ориентиров. Она не испытывает угрызений совести из-за актов вандализма, которые она предпринимала в кампусе вместе с членами своей группы. Ее нарциссизм и жажда величия являются четкими симптомами расстройства личности. Я считаю, что она представляет угрозу для нашего сообщества, и рекомендую полную психологическую экспертизу на предмет возможности ее исключения из колледжа в случае неблагоприятного результата».

— Жажда величия? — повторила Сьюзи собственным голосом. — Вы можете поверить этому помпезному ублюдку? — Она швырнула пачку бумаг на пол.

Уинни положила руку на ее запястье:

— Теперь это не имеет значения.

— Чертовски верно, — согласилась Сьюзи.

— Мы пригвоздили его, — сказала Уинни.

— Подлый крысенок, — пробормотала Сьюзи и пнула кучу бумаг, разбросанных по полу.

Генри помог ей повесить девять холстов на стене за кроватью, где она спала вместе с Уинни. Сьюзи то и дело бормотала «жажда величия» или «расстройство личности», сердито мотала головой и возвращалась к своему занятию. Она откинула матрас, расстелила защитную подкладку и приступила к работе, смешивая краски в кухонных тарелках и наполняя хижину едким запахом скипидара. Лишь после того как она на самом деле приступила к работе над картиной, то как будто забыла свою ярость из-за писем Берусси.

Сьюзи вставала на стул, чтобы работать над верхним рядом холстов: головой, шеей и широкой спиной лося. Она намечала их коричневыми линиями, крестиками и ноликами, словно играла в крестики-нолики на безразмерной поверхности.

Следующие три дня и ночи все остальные смотрели, как Сьюзи создавала лося на холсте, смешивая волосы, пепел и песок с красками, которые она наносила кистью, пальцами, ножом и вилкой. Она писала слова на бумажном пакете, потом отрывала куски, жевала их в кашицу и тоже добавляла в краску.

— Алхимия, — сказала Уинни.

Генри больше всего поражало, что независимо от приложенных усилий за прошедшие годы ему так и не удалось воспроизвести тот звук, который она издавала за работой. Когда Сьюзи совершенно забывала о себе во время творческого акта, она издавала этот тихий, низкий, жужжащий звук.

Уинни называла его «белым шумом».

Но это был не просто треск статического электричества. Иногда Генри мог поклясться, что она слышит слова, скрытые за жужжанием; не один голос, а целое множество голосов разного тона и высоты, говоривших на разных языках и наречиях с такой скоростью, что было невозможно разобрать отдельные слова.

Глава 20

В два часа ночи Эмма крепко спала, напившись какао. Генри пропадал бог знает где. Что за долгий и безумный день: встреча с Джулией в галерее, слова на деревьях, нож в гроте и недавний странный разговор с Эммой.

— Дэннер здесь? — спросила Тесс.

— Да. — Эмма сидела, положив локти на стол, и дула в кружку с горячим шоколадом. Она носила пижаму с Минни-Маус, подругой Микки-Мауса.

— Хорошо, — Тесс улыбнулась. — Я рада, что она решила присоединиться к нам.

Эмма пожевала губу, глядя на какао.

— Что-то не так, Эмма? — спросила Тесс.

Эмма озабоченно посмотрела на нее.

— Дэннер говорит, что ты ей на самом деле не нравишься.

Тесс внутренне ощетинилась. Она знала, что Дэннер недолюбливает ее, но никогда не слышала, чтобы Эмма признавалась в этом. С годами Тесс становилась жертвой бесчисленных выходок Дэннер. Ее мелкие пропажи — помада, солнечные очки, ключи от автомобиля — неизменно обнаруживались в спальне у Эммы. Были и другие проказы: Тесс садилась в свою машину и обнаруживала, что ее приемник настроен на какую-то христианскую радиостанцию, дворники включены, а обогреватель вывернут на максимум. Темное белье, отправленное в стирку, вдруг сопровождалось дозой отбеливателя. Когда Тесс подступала с вопросами к Эмме, та неизменно отвечала: «Это сделала Дэннер».

Тесс отпила какао из своей кружки.

— Она говорит, почему я ей не нравлюсь?

Эмма немного помолчала, сосредоточившись на своем напитке и как будто прислушиваясь к Дэннер, которая сидела напротив нее со своей пустой кружкой воображаемого какао со взбитыми сливками.

— Нет.

— Она знает, куда поехал твой отец? — она не могла поверить, что задает такие вопросы.

«Отлично, — сказала она себе. — Сначала ты разговариваешь с призраками, а теперь даешь воображаемой подруге твоей дочери кредит доверия. Что дальше? Прямой канал связи с Элвисом?»

Эмма покачала головой и провела пальцами по волосам, растрепанным после сна.

— Она знает, но не может сказать.

— Почему?

Эмма пожала плечами:

— Она говорит, что хочет загадать тебе загадку.

Тесс улыбнулась.

— Вот и хорошо. Тогда скажи, что я люблю загадки.

Безумный день, это точно. Но он еще не закончился.

Тесс взяла фонарик с металлическим корпусом, включила старую «радионяню» в комнате Эммы, положила приемное устройство в карман шортов и направилась в студию Генри. Когда она шла по дорожке перед домом, стали включаться прожекторы. Время для прогулки по тюремному двору.

Она зашла в его мастерскую, как преступница. Осторожно, на цыпочках, хотя и знала, что это глупо, — Генри уехал, а не спит в соседней комнате, — она подошла к старой коробке для инструментов. Ржавая задвижка легко открылась. Держа в зубах маленький фонарик и ощущая во рту резкий металлический привкус, Тесс подняла крышку и вынула верхний поддон с отвертками и гаечными ключами. Фотоснимки находились там, где она их видела раньше, а под ними, как она и думала, лежал дневник Сьюзи.

РАЗОБЛАЧЕНИЕ = СВОБОДА

Она пересмотрела фотографии. Сьюзи и Уинни на крыльце хижины. Тесс и Генри на пляже у озера. Все вместе вокруг оранжевого пикапа Генри.

Тесс взяла дневник и уселась на полу, держа фонарик во рту и пользуясь обеими руками для перелистывания страниц. Она решила начать читать с самого начала.

11 ноября, Секстон, последний курс

Вчера вечером, когда я смотрела, как горит мой деревянный человек, на меня снизошло откровение: истинное искусство заключается не в созидании, а в расчленении вещей. В разборке их на части, до самой сути. В том числе и при наблюдении за гибелью моего сгорающего е…ря. Когда я смотрела на огонь, то видела сон наяву. Я видела круг художников, небольшую группу посвященных, одетых в черное и всецело преданных делу разоблачения. Я поняла, что это будущее.

17 ноября, Секстон, последний курс

Думаю, я определила первую участницу. Я целыми днями наблюдала за ней и испытывала тайный восторг, поскольку она явно не ожидает того, что ей предстоит. Того, что она будет избрана для достижения великой цели, такой огромной, что все ее предыдущие дела и знания рассеются как дым над водой.

Готовься, Вэл Дельмарко.

Я втюрилась в эту девушку во время последнего семестра. Она поэтесса. Она, мать вашу, типа вся израненная жизнью. Все знают таких: избегают смотреть в глаза и все время как будто готовы удариться в слезы. Я ненавижу слабость во всех ее проявлениях, но я видела настоящую Вэл. Я знаю, что она мышка, которая прячет свою львицу внутри. Я знаю, потому что однажды вечером пришла в эту идиотскую кофейню и услышала, как она читает стихи. Она стояла с опущенной головой, и волосы лезли ей в глаза, но она утерла нос всему этому гребаному миру. Она показала мне кровь, душу и кости каждого живого и дышащего существа. Я никогда не чувствовала себя более живой, чем в тот вечер. Это было словно наркотик, словно влюбиться тысячу раз подряд. Вот что сделало со мной ее творчество. А теперь, когда я вижу ее в скульптурной студии, когда она делает свои маленькие коробочки с ассембляжами в стиле Корнелла[68], мне хочется сунуть язык ей в ухо, впиться ногтями в ее спину и сделать ее моей, только моей. Я хочу пробудить в ней львицу и услышать, как она прорычит мое имя.

У нее есть этот идиотский бойфренд Спенсер, который обращается с ней как с шестилетней девочкой. Он обхаживает ее, снисходительно говорит с ней и ведет себя так, словно он — лучшее, что могло произойти с ней. Он мастерит огромные ветроловки на манер китайских колокольчиков, но называет их «голосами духов». Мне хочется блевать от него. Он должен уйти, и Уинни скоро убедится в этом.

25 ноября, Секстон, последний курс

Я выбрала еще двух членов группы.

Генри Дефорж: милый, милый Генри, который так обуян страстью ко мне, что едва может говорить в моем присутствии. Он забавный и умный. И он, блин, лучший скульптор на нашем курсе. Утром после того, как я сожгла свою скульптуру, то пришла в студию и первым делом обнаружила записку: «Я люблю тебя, Сьюзи». Я знаю, что это он ее оставил.

У Генри есть автомобиль. Нам это понадобится. И он будет верен нашему делу. Конечно, будут какие-то сложности, но что за жизнь без драматических сцен, верно?

Тесс Кель: она рисует плотоядные растения. Огромные холсты с чертовски сексуальными влагалищными цветами в стиле Джорджии О’Киф[69], которые заглатывают людей целиком, словно долбаные боа-констрикторы. У некоторых парней от этого сразу бывает стояк. Мне бы хотелось повесить такую картину над кроватью и трахаться всю ночь, глядя на нее. На занятиях Тесс сооружает уменьшенный скульптурный вариант такого растения. Она пользуется листами плексигласа, трубками ПВХ и пустыми бутылками из-под содовой. Вместо одного человека ее растение проглатывает целую кучу кукол Кена. С пластиком трудно работать, и я восхищаюсь ее трудами. Она умеет доводить себя до предела.

Тесс закрыла дневник, выключила фонарик и стала сидеть в темноте. Она подтянула колени к груди, обняла их руками и начала раскачиваться с дневником Сьюзи, прижатым к животу.

Она невольно испытывала порыв гордости, когда думала о том, что Сьюзи наблюдала за ней, отбирая членов своей группы. Когда-то она была достаточно хороша и сильна в своем деле, чтобы привлечь внимание такой, как Сьюзи.

Почему она так далеко ушла от той, кем была когда-то? Что случилось с девушкой, писавшей эти картины? У той девушки был стойкий характер. Она сознавала свою сексуальность и была готова выйти за любые рамки.

Тесс очень хотела снова стать той девушкой, почувствовать себя живой. Она протянула руку и прикоснулась к надписи на обложке дневника, к выпуклым буквам «Разоблачение = Свобода», написанным лаком для ногтей. Потом она отложила дневник в сторону и начала трогать себя. Там. Пальцы проникли под пояс шортов, под старомодные дамские трусы, которые она теперь покупала в «Уолмарте» в упаковках по четыре штуки. Она закрыла глаза и представила хищные цветы, которые рисовала раньше. Никакого отклика. Тогда она попробовала нечто иное и представила смуглого загадочного незнакомца. Снова ничего. Она меняла свои фантазии, как узоры в детском калейдоскопе. Потом вернулась к картинам с цветами и вообразила себя картиной, повешенной в спальне Сьюзи в кампусе Секстонского колледжа. Она смотрела на Сьюзи, которая смотрела на нее. Затем она увидела, как Сьюзи приводит девушку и укладывает ее в постель. Длинноногую, безликую девушку. Возможно, это Уинни еще до того, как она стала откликаться на это имя.

«Мне бы хотелось повесить такую картину над кроватью и трахаться всю ночь, глядя на нее».

Сьюзи и девушка двигаются так, как будто их дела стали текучими. «Симбиоз», — думает Тесс, хотя это не имеет смысла. Но какой смысл представлять себя в виде картины? Симбиоз. Тела переплетаются; рты открываются в беззвучном крике, влажная кожа льнет к другой коже. Пестик и тычинки. Пыльца в воздухе. Влажный нектар, липкое блаженство.

Сьюзи стонет и кричит, вонзает ногти в спину другой девушки, но все это время она не сводит глаз с картины и Тесс, которая стонет в ответ, наконец получая желанное удовлетворение.

Глава 21

Спотыкаясь, Генри шел по тропике. Ноги цеплялись за древесные корни. Он взял с собой фонарик, но батарейки сели, поэтому он продвигался на ощупь.

Тропинка вышла на пляж, который представлял собой лишь узкую полосу песка и глины с большим плоским камнем в центре. Сьюзи называла его «жертвенным камнем». Она валялась на нем, иногда обнаженная, принимая солнечные ванны, словно выброшенная на берег русалка.

Он увидел ее, и вдох застрял у него в горле. Когда он открыл рот, то лишь квакнул, как жаба.

Она всплыла на поверхность лицом вниз. Мертвая.

— Сьюзи! — крикнул он. Его сердце замерло в груди, отчего тело начало вибрировать.

«Что, если время не линейно? — подумал он. — Что, если оно движется петлями и кругами, и мы можем вернуться в прошлое?»

Это все, что он сделал, — вернулся в ту ночь, когда умерла Сьюзи?

Что, если ему дадут шанс спасти ее?

Она стоит у края воды, стараясь собраться с мужеством для нырка. Она не пошевелилась. Она просто плавает там, и бежевая блузка развевается в воде, как фосфоресцирующая медуза.

Когда он уже готов броситься в воду, она поднимает голову и выпрямляется так, что вода струями стекает с нее.

— Поплавай со мной, Генри.

— Ты умерла.

— Разве?

«Я проверил твой пульс. Я нагрузил тебя камнями и отправил на дно».

— Тело так и не нашли, — сказала она.

«Это невозможно», — подумал Генри. Он был там и видел, что произошло.

— Поплавай со мной, — снова предложила она, и внезапно ему стало все равно, умерла она или нет. Не раздеваясь, он зашел в воду и направился к ней.

Озеро окружило его. Вода была теплая, но Генри все равно дрожал. Ежился и вздрагивал как человек, убежденный в том, что идет на смерть. Он мог бы воспротивиться этому, но какой смысл?

Сьюзи смеется, поддразнивает его и окликает по имени: Генри, Генри, Генри. Песня сирены.

Он зашел в воду по грудь и по щиколотки погрузился в ил, а она плавала широкими кругами вокруг него.

— Ты умерла, — повторил он.

— Разве? — спросила она. Она подплыла сзади и обняла его за талию. Она стала дышать ему в шею горячим драконьим дыханием. Он содрогнулся еще сильнее.

— Ты по-прежнему любишь меня? — прошептала она.

Люби меня. Не люби меня. Люби меня.

Стоит ли отвечать вопросом на этот вопрос?

Он вспомнил тот вечер, когда она сожгла своего деревянного человека. Когда он смотрел на ее лицо, озаренное сполохами пламени, любовь настигла его как удар под ложечку. Он не спал всю ночь, сочиняя письмо в попытке объяснить свои чувства, но на следующий день, когда он проник в ее студию, ему хватило смелости лишь на то, чтобы оставить короткое послание без подписи: «Я люблю тебя, Сьюзи».

— Да, — прошептал он. Ему никогда не удавалось играть со Сьюзи. Она была единственным человеком, с которым он был честным до конца. Наверное, слишком честным.

— Я лучшая? — спросила она.

— Лучше всех, — это действительно правда, и как легко говорить правду!

Он начал оборачиваться, чтобы взять ее за руки, но она остановила его:

— Закрой глаза, Генри.

Он подчинился ей. Генри готов был сделать все, что она скажет.

— Плотно зажмурься и загадай желание, пупсик, — сказала она.

Желание. Но разве желание вернуть ее — не единственная вещь, к которой он может стремиться?

Ему наплевать, что десять лет назад он видел ее мертвой. Он плавает с призраком, и ему все равно. Если это значит, что он тоже умер, то он только рад этому. Да, боже, да! Генри открыл глаза и потянулся к ней, но достал лишь ее волосы, которые он мягко потянул к себе, собираясь повернуть ее. Если он сможет поцеловать ее, прижаться к ней губами и снова ощутить ее вкус…

— Сьюзи, — прошептал Генри.

Ее волосы вырвались из рук. Она повернулась к нему, но ее лицо больше не казалось дружелюбным и соблазнительным. Она стала насмехаться над ним.

Это была не Сьюзи.

Это была Уинни.

Глава 22

Вот так это и началось. Целый ряд с виду случайных событий: дорожные приключения, чей-то будильник, который так и не сработал, пропавшие ключи от автомобиля, смертоносная тайская травка в пачке курительного табака. Но теперь, читая дневник в студии Генри, Тесс задалась вопросом, насколько случайными были эти события.

Все началось с поездки в Бостон на выставку современной скульптуры. Группа Берусси собиралась туда в полном составе. Генри предложил отвезти студентов на своем оранжевом «Додже», который Сьюзи называла «Машиной Любви».

— Готова поспорить, Генри, твоя «Машина Любви» находится в полной боевой готовности. Только не говори мне, что позади нет никаких грязных матрасов!

Сьюзи сказала, что поедет с ними. Потом она добавила к этому списку Тесс и Вэл. Спенсер, давний ухажер Вэл, записался сам. Но когда они встретились на автостоянке в шесть вечера, Спенсер так и не пришел.

— Пойду приведу его, — сказала Вэл.

— Нет, оставайся здесь, — велела Сьюзи, которая вызвалась в добровольную разведку. После возвращения она сообщила, что «парень сказался больным» и не может ехать с ними. Лишь потом они узнали, что Спенсер не был болен. Он просто проспал, потому что кто-то вытащил звонок из его будильника.

Но тогда это не имело значения. Важно было лишь то, что Спенсер не участвовал в этом с самого начала. Он не входил в круг избранных.

Сначала поездка была спокойной. Сьюзи сидела впереди, рядом с Генри, и все время переключала радиостанции, выбирая песни, которые она могла слушать.

Тесс закрыла глаза на заднем сиденье, пытаясь заснуть. Она посматривала на затылок Генри и думала о том, каково будет гладить его, проводить пальцами по его волосам. Вэл сидела рядом с ней и что-то писала в блокноте, отгородившись стеной нечесаных волос.

— Что ты пишешь, малышка? — спросила Сьюзи.

— Ничего особенного, — ответила Вэл.

Сьюзи рассмеялась.

— Что-то не верится, — сказала она.

Незадолго до того, как они пересекли границу Вермонта, Сьюзи объявила о желании пописать и попросила Генри остановиться у следующей бензоколонки. Они нашли крошечную заправку «Тексако» вдалеке от любых населенных мест. Туалет находился сзади на улице, и Сьюзи пришлось взять ключи у прыщавого юнца за стойкой.

Генри и Тесс отправились за кофе и закусками: два жестких рогалика и пакетики с жевательными конфетами «Гамми». Вэл стояла снаружи и курила; она сказала, что не хочет ничего есть и пить.

— Она кажется немного растерянной без Спенсера, да? — обратился Генри к Тесс, когда они подошли к кассе. Тесс пожала плечами. Она думала, что Вэл все время выглядит какой-то потерянной, с кем бы она ни была.

Когда они встретились у пикапа, Генри не смог найти ключи.

— Готов поклясться, что я оставил их в замке зажигания, — сказал он и пошарил в карманах. Остальные прошли по стоянке и вернулись в лавку. Ключи так и не нашлись.

— Ерунда какая-то, — жалобно сказала Тесс. — Они не могли просто раствориться в воздухе.

— Мы можем замкнуть провода в замке зажигания, — предложила Вэл.

Генри рассмеялся.

— Ну да. Кто знает, как это сделать?

Вэл посмотрела на Сьюзи:

— Я решила, что она может.

Сьюзи лишь покачала головой:

— Прошу прощения, малышка, но мои безграничные таланты все же имеют свой предел.

— У тебя есть запасные? — спросила Тесс.

— Они остались в кампусе, — ответил Генри.

Им понадобилось десять минут для сбора мелочи, чтобы позвонить по таксофону Исааку, который жил в одной комнате с Генри. Исаака не было на месте. Он был где-то в кампусе у своей подруги, чей телефон не работал из-за неуплаты по счету.

— О боже! — простонала Тесс, стоявшая рядом с Генри и слышавшая окончание разговора.

Генри оставил длинное сообщение с названием бензоколонки, городка, рядом с которым они находились, номером съезда с магистрали и точным местом хранения запасных ключей.

— Скажите первому, кто согласится, что я заплачу ему сто долларов. Что угодно, лишь бы доставил ключи, — сообщил Генри тому парню, который снял трубку.

— Мы могли бы добраться автостопом, — предположила Вэл, когда Генри закончил разговор.

— Никто не возьмет четырех человек, — сказала Сьюзи. — Я за то, чтобы остаться здесь и дождаться спасения от Исаака. Кроме того… — добавила она, посмотрев на травянистый склон за бензоколонкой, — …здесь довольно мило. У нас есть еда. Место, где можно помыться. И это, — она широким жестом обвела местность рукой с пачкой табака «Драм».

Генри, конфетки «Гамми» и травка… Тесс не могла бы просить о большем.

— Я голосую за то, чтобы остаться здесь, — сказала она и направилась к склону.

Они уселись в круг на бурой сухой траве, и Сьюзи закурила косяк. Дело было в начале ноября, но погода стояла необыкновенно теплая. Тесс соприкасалась коленями с Генри и время от времени наклонялась, чтобы взять жевательную конфетку из открытой пачки у него в ладонях. Когда они как следует накурились и стали вплетать в волосы сухие дубовые листья и свистеть в травинки между пальцами, даже не думая о появлении Исаака, Сьюзи спросила:

— Хотите услышать что-то, что навсегда изменит вашу жизнь?

Тесс затаила дыхание в ожидании откровения и покосилась на Генри, чьи влажно блестевшие глаза были прикованы к Сьюзи.

Все закивали, приблизившись друг к другу, как будто Сьюзи была огнем, согревавшим их.

— Подлинное искусство состоит не в том, чтобы оставлять следы на бумаге или холсте. Это не мастерство скульптора. Подлинное искусство — это умение разнести все на части.

Сьюзи владела той обольстительной манерой речи, с приливами и отливами, которая всегда пленяла Тесс и приковывала ее внимание.

— Подумайте об этом, — продолжала она. — Разрушение лежит в основе любого творчества. Без него не может быть никакого преображения и возрождения. Эта самая могущественная сила.

Тесс энергично кинула. Эти слова выглядели совершенно разумно. Тесс казалось, что не только концепция искусства, но и представление о мире в целом раскрывалось в речах этой девушки в черных легинсах и армейских ботинках.

Сьюзи была красива, но не отличалась красотой журнальных моделей. Ее зубы были кривоватыми, а нос маловатым для ее лица, но в том-то и заключалось ее своеобразие. То, что с самого начала привлекло их к ней в Секстоне, имело одно общее свойство: все они были чужаками и маргиналами. И кажется, никто не понимал этого лучше, чем сама Сьюзи. Она превратила свое отличие в источник силы, исходившей от нее с тихим жужжанием, в живое существо, заронявшее искру понимания в умы ее слушателей.

Когда Сьюзи закончила свою проповедь и высказала свое желание сформировать группу отверженных художников под названием «Сердобольные Разоблачители», она уже владела их умами и душами.

— Кто будет в этой группе? — спросил Генри.

Сьюзи улыбнулась, облизнула губы и обвела их взглядом.

— Все вы.

— Только мы? — спросила Тесс, и ее сердце забилось быстрее при мысли о том, что она оказалась в числе избранных.

Сьюзи кивнула.

— Нужно начинать с малого. С тех, кто предан своему делу. С людей, которым мы можем доверять. Мы собираемся предпринимать серьезные дела: крушить и ломать, разоблачать и изобличать. Группа должна состоять из людей, которые умеют хранить тайны.

— Я готов хранить тайну, — кивнул Генри.

— Я тоже, — сказа Тесс, глядя на него.

Все посмотрели на Вэл.

— Кстати, насчет Вэл, — сказала Сьюзи и наклонилась, чтобы отбросить прядь волос с налитых кровью глаз девушки, смотревшей на сухую траву, — она просто ходячая тайна. Прирожденная разоблачительница, на мой взгляд.

Вэл посмотрела на нее и застенчиво улыбнулась.

— Ну как, пупсики? Вы готовы встретить свою судьбу с открытым забралом? Как следует подогреть этот гребаный мир?

Вэл кивнула.

— Скажи это, — настояла Сьюзи. — Скажи, что ты хочешь как следует подогреть этот поганый мир!

Вэл встала, сложила ладони рупором и прокричала в долину внизу:

— Я, Валери Дельмарко, хочу как следует подогреть этот поганый мир!

Сьюзи рассмеялась.

— Вот и ладушки, — сказала она. — Теперь пора обсудить нашу первую миссию.

Глава 23

Она опустила бритву, слегка провела по поверхности кожи, — мягкое, щадящее прикосновение, — а потом без размышлений резанула лезвием по левому предплечью. Облегчение было таким сладостным, что она тихо застонала.

Порез был коротким и не слишком глубоким. Именно таким, как надо. Она подняла лезвие и нанесла еще один порез в перпендикулярном направлении. Не стоит торопиться. Она может смаковать каждую секунду. Остальные ушли купаться; она сказала им, что устала и хочет вздремнуть.

— Что это за пакость? Какого дьявола ты этим занимаешься? — Сьюзи вынырнула из-за самодельной портьеры, закрывавшей их общую постель. — Дай мне бритву!

— Сьюзи, я… Почему ты вернулась?

— Просто отдай мне эту чертову бритву. Немедленно!

Уинни молча протянула ей лезвие, и та вышла, чтобы выбросить его. Когда Сьюзи вернулась, она была в слезах.

— Я думала, мы покончили с этим дерьмом, — сказала она.

— Извини, — отозвалась Уинни, думая о том, как это похоже на Сьюзи: сказать мы вместо ты. Так уж сильно она отличалась от Спенсера, в конце концов?

— Почему? — спросила Сьюзи, но Уинни не ответила. Сьюзи взяла ее руку, изучая порезы с дотошностью врача или ученого. Она легко прикоснулась губами к порезанной коже, потом высунула язык и слизала кровь.

— Я люблю тебя, — сказала она, и Уинни потянула ее к себе, чтобы поцеловать. Она ощущала на губах Сьюзи вкус собственной крови, солоноватый и металлический, словно новенькая монета.

— Насколько я понимаю, ты режешь себя из-за Спенсера, — сказала Сьюзи немного позже, когда они сидели обнаженными в своей комнатке за холщовыми стенами. Сьюзи поднесла зажигалку к металлической чашке кальяна, который она соорудила из пластикового медвежонка, и затянулась из мундштука, приделанного к его остроконечной шапочке. — А также из-за других. Из-за всех этих уродов, которые обращались с тобой как с игрушкой для секса.

Она передала мундштук Уинни и провела пальцами по шрамам Уинни, которые начало покалывать от ее прикосновения.

— Спенсер посадил тебя в коробку. Он отобрал твою личность и пренебрегал твоими чувствами. Конечно, ты начала резать себя. Ты делала это, чтобы испытывать нечто реальное.

Отчасти Сьюзи была права, особенно в том, что касалось ощущений. Но она ошибалась в том, что винила во всем Спенсера или любого из других парней, с которыми была Уинни. Дело было не в них.

После того как Сьюзи не стало, Уинни снова начала резать себя. Не часто — лишь тогда, когда ей нужно было что-то почувствовать. После гибели Сьюзи Уинни существовала в пустоте, в безмолвном вакууме, куда не проникали ни звуки, ни прикосновения. Она ничего не чувствовала. Лишь когда она брала бритву и резала себя, образуя аккуратные короткие линии, пересекавшие старые шрамы, то вспоминала, на что была похожа любовь.

В прошлую пятницу ее мачеха переадресовала ей полученную открытку с надписью: Для того чтобы понять природу вещи, нужно разобрать ее на части.

Интересно. Очень интересно.

Не так ли, малышка?

Уинни собрала рюкзак и отправилась в хижину в Вермонте в тот же день, когда получила открытку, одновременно обрадованная и устрашенная тем, что все осталось примерно в таком же виде, как и во время их последнего отъезда.

А чего ты ожидала, малышка? Думаешь, сюда приходила горничная? Или фея-домохозяйка?

Уинни сразу же принялась за уборку. Она дважды отвозила мусор на своем пикапе: старую одежду, изгрызенную мышами, целые полки с протухшими продуктами, тюбики высохшей акриловой краски. Некоторые находки, такие как неотправленное письмо с требованием выкупа, она просто сожгла.

В дальнем углу кухни она обнаружила аквариум, куда они клали лягушачью икру. Она закрыла рот и нос банданой и вывезла аквариум в лес за хижиной; у нее слезились глаза, а горло инстинктивно сокращалось от спазмов, вызванных вонью. Вывалив зеленую слизь, она увидела на дне лягушачьи кости: бумажно-тонкие черепа и передние лапки, так похожие на миниатюрные человеческие руки, что Уинни пришлось пересчитать фаланги для пущей уверенности.

Она наполнила черный пластиковый мешок вещами Сьюзи и отвезла их на пляж. Там Уинни разделась, добавила в мешок камней для нагрузки и доплыла с ним до середины озера.

Вернувшись в хижину, Уинни подметала и терла, пока у нее не разболелась спина, а на руках не появились кровавые мозоли. Она вымыла все чашки, миски, тарелки и столовые приборы в горячей воде с хлоркой. Она оставила привлекательные кучки отравленного корма для мышей.

Пока она убиралась и приводила дом в состояние определенного порядка, то собирала артефакты давно прошедшего лета: наброски на покоробленной и пожелтевшей бумаге, снимки, сваленные в ящике, коробку с угольными карандашами для рисования. Она прикрепила к стене некоторые старые рисунки и положила на стол коробок спичек, пепельницу и старинные, высохшие остатки табака «Драм» рядом с ней. Иногда, оглядываясь по сторонам, она заставляла себя поверить, что время остановилось и Сьюзи вот-вот появится у входа.

Когда хижина была приведена в полный порядок, Уинни стала палеонтологом и попыталась собрать старые кости, чтобы воссоздать лося Сьюзи, который несуразной кучей лежал сзади.

Потом Уинни сделала перерыв, чтобы проследить за домом Генри и Тесс. Она следовала за Тесс до фермерского рынка и художественной галереи. Она проследила за Генри до его офиса с вывеской «Дефорж: покрасочные работы». Уинни помнила, как Генри собирался присоединиться к бизнесу своего отца много лет назад. Однажды она тоже приехала, и старик пригласил их обоих на ланч. Генри уважал своего отца, но, как чувствовала Уинни, испытывал нечто вроде здорового презрения к его образу жизни: покрасочная компания, старый фермерский дом, обеды в Торговой палате, встречи в Лосином клубе. Теперь Генри выбрал тот же путь. Или, думала Уинни, наверное, это жизнь выбрала его и увлекла за собой в мощном потоке, против которого он не смог выплыть.

Она многое знала об этих потоках. Разве не они привели ее домой в Бостон, где она перепробовала целую кучу вшивых низкооплачиваемых работ, в том числе секретаршей в доме для престарелых и ночной служащей в «Севен-Элевен»[70]? В первое время она просто отключалась и приходила в себя, липкая от крови, сочившейся от мелких порезов на запястьях, и сонная от снотворных таблеток, которые она подворовывала с отпускной стойки «Севен-Элевен». Второй раз был чистым идиотизмом. Она находилась дома перед ужином в День благодарения и заперлась в верхней ванной, где запихнула в себя все таблетки из медицинского шкафчика. Когда она не спустилась к столу, ее отец взломал дверь. Ее мачеха, посмотревшая слишком много серий «Скорой помощи», начала искать пульс. Она закатала рукав Уинни и заметила шрамы. Пока они дожидались «Скорой помощи», мачеха раздела приемную дочь догола, — Уинни могла представить, как она сердито срывает одежду с якобы безжизненного тела, — и увидела размер ущерба. Уинни очнулась в психиатрической палате, где ее продержали полтора месяца. Потом ее сочли достаточно здоровой для самостоятельной жизни и выпустили с двумя рецептами и направлением в местный центр психического здоровья. Все это она отправила в мусорный бак у железнодорожного вокзала.

Вчера утром мачеха позвонила ей на мобильный и сообщила о звонке частного сыщика, который искал ее; некто по имени Спенсер Стайлс был найден мертвым с открыткой в руке, — судя по описанию, точно такой же, как и адресованная Уинни.

Под воздействием этой последней новости она наконец решилась нанести визит Генри и Тесс. Она подъехала к их дому, уверенная в том, что когда ее присутствие будет замечено, то ее пригласят выпить кофе и вспомнить прошлое, а она покажет им странную открытку. Но дома никого не оказалось. Уинни обошла старое кирпичное здание, заглядывая в окна, посидела на деревянной скамейке перед бассейном и даже сняла теннисные туфли и немного поболтала ногами в голубой воде. Она прошлась по двору и обнаружила скульптурный сад, где остановилась посмотреть на золотую рыбку в пруду и на статую Тесс и Генри в виде танцующих людей с испуганными лицами и львиными туловищами. На этой работе лежал отпечаток личности Тесс.

Уинни обследовала дальний угол сада и нашла грот с фотографией Сьюзи, установленной в центре. Уинни опустилась на колени, так что ее глаза оказались на одном уровне с глазами ее бывшей возлюбленной. Это выглядело так, как будто она застала Сьюзи врасплох и безмерно удивила ее. Уинни как будто заглянула в прошлое через волшебное окно и обнаружила пораженную Сьюзи, смотревшую на нее, как на призрачное видение.

После этой встречи в гроте она поспешно вернулась к автомобилю и поехала к старой хижине, — именно туда, где была сделана фотография, — ощущая, что граница между прошлым и настоящим стала слишком размытой для встречи с Генри и Тесс лицом к лицу.

Сегодня днем она решила попробовать еще раз, но зайти с другой стороны. Она оставила номер своего телефона в почтовом ящике Генри. Будет проще, если он сначала приедет к ней, если она встретится с ними по очереди.

Теперь, снова в хижине, Уинни сняла мокрую одежду Сьюзи и залезла в спальный мешок, радуясь окончанию этого злосчастного дня, когда все пошло не так, как было задумано. Возможно, она упустила последний шанс на воссоединение с Генри и Тесс. Она никогда не умела находить правильный подход к людям.

— Идиотка, — пробормотала она себе под нос.

Луна играла с тенями в хижине, растягивая их и заставляя стены выглядеть так, словно они тоже покрыты шрамами. А ведь так оно и было. Уинни понимала это и могла чувствовать их. Хижина испытывала такую же боль, как и она сама. Она сунула руку под подушку и достала пачку писем. Потом включила фонарик и прочитала первое из них.

1 января, 12.40

Дорогая Вэл!

Счастливого долбаного Нового года. Я только что высосала полбутылки шнапса на перечной мяте. Никакого шампанского дома, вот беда. Боже, я скучаю по тебе. Дела в старом добром Нью-Джерси обстоят просто шикарно. Я делю свое время между днями во «Франкфутере» — да, ты правильно прочитала это слово, — где я намазываю соусом чили сосиски к гамбургерам футовой длины, и вечерами в доме моей тети, где я сооружаю коллаж на стенах темницы, которая называется моей комнатой. Тетушка, которая ясно дает понять, что мое пребывание здесь выводит ее из себя, вроде бы думает, что снова попала в тюрьму или в реабилитационную клинику. Но никто из нас пока не нагнетает ситуацию.

Мне жаль, что у тебя так паршиво сложилось со Спенсером. Нет, ни капли не жаль. Он претенциозный кусок дерьма, который обращается с тобой как с маленькой девочкой. Ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь настоящей любви со всеми ее прекрасными осложнениями.

Спасибо за стихи. Я переписала их на стене прямо над моей кроватью и читаю их каждый раз перед тем, как погрузиться в пьяное забытье. Они великолепны, Вэл. Ты великолепна. Если бы ты была здесь, то я бы расцеловала тебя.

Надеюсь, Новый год принесет с собой исполнение наших сокровенных желаний.

С любовью и последствиями,

Сьюзи.

P. S. Вот копия манифеста, над которым я работала. Думаю, это последний черновой вариант, но я хотела показать тебе, прежде чем считать работу законченной. Я не лучший писатель в нашей группе.

Осторожно, чтобы не порвать изношенные страницы, Уинни отложила письмо в сторону, нашла нижний листок и посмотрела на слова, выведенные голубыми чернилами:

МАНИФЕСТ «СЕРДОБОЛЬНЫХ РАЗОБЛАЧИТЕЛЕЙ»

Мы, «Сердобольные Разоблачители», считаем очевидными пять следующих истин:

1. Для того чтобы понять природу вещи, ее нужно разобрать на части.

2. Мы боремся с технологией, иерархией, законами и правилами и со всеми формами правления.

3. Вселенная была создана из хаоса, и единственной истинной творческой силой является хаос.

4. Разоблачение — это акт сострадания и одновременно акт преображения.

5. Разоблачение = Свобода.

Уинни засунула письмо в мятый конверт и убрала под подушку.

— Мы навеки останемся здесь, — пообещала Сьюзи однажды ночью, за несколько недель до своей смерти. — Разве ты не чувствуешь этого?

Да, Уинни чувствовала это. Она ощущала это долгие годы — мучительную ноющую боль в груди, тянувшую ее вернуться в старую хижину. Теперь, когда она вернулась и латала дыры в крыше с ведерком гудрона из хозяйственного магазина или лежала в спальном мешке и слышала мышей, жующих отраву, эта боль ощущалась еще сильнее.

Сьюзи до сих пор была здесь. Она дожидалась, пока Уинни осуществит последний акт Разоблачения.

— Я здесь, Сьюзи, — прошептала Уинни, обращаясь к теням, и потянулась вниз, чтобы погладить свои шрамы. — Я не забыла.

Глава 24

— Где тебя носило?

Это была ловушка. Тесс расхаживала по темной маленькой комнате Генри с южной стороны амбара, словно паук в засаде. Как только он распахнул дверь, она включила свет в надежде на то, что если застигнуть его врасплох, то он будет честен с ней. Тесс считала, что заслуживает хотя бы этого.

— Я ездил.

— Ты насквозь мокрый, Генри. С тебя капает на пол.

— Я ездил искупаться.

Она рассмеялась.

— Искупаться? Просто замечательно. Здорово, ничего не скажешь.

Он посмотрел на лужицу, собравшуюся на линолеумном полу. Он выглядел таким виноватым и ребячливым, что ей было почти жаль его. Потом Тесс посмотрела на часы, мигающие на микроволновке: половина четвертого утра. Куда он мог запропаститься в такое время?

— Ты с кем-то встречался, Генри?

— О боже!

— Встречался?

— Нет.

Она что, ревнует? Господи, это уже слишком. «Пора кончать с этим», — подумала она.

Тесс вспомнила прикосновение его руки к своей пояснице вчера вечером. Толчок возбуждения, который она испытала, желание повернуться к нему. Вот идиотка!

— Наверное, тебе это было нужно, — сказала она и заметила, что непроизвольно приняла боксерскую стойку: туловище повернуто левым плечом к нему, подбородок опущен, сжатые кулаки по бокам. — Возможно, это нужно нам обоим. Пора двигаться дальше. Нельзя больше жить так: это плохо и для нас, и для Эммы. Думаю, тебе пора найти какое-то другое место для жилья.

— Другое? — повторил Генри, стоя в маленькой луже, словно тающий снеговик.

Она вспомнила, как впервые положила глаз на него: им было по девятнадцать лет, и они неуклюже стояли у стола с закусками в студенческой столовой в Секстоне. Тесс накладывала хумус на крекеры, а он возился с соломинкой, торчавшей из картонной кофейной кружки.

Его волосы были стрижены ежиком, как у морского пехотинца, а руки — бронзовыми от загара, как у человека, который все лето работал под открытым небом. Он носил холщовые плотницкие штаны и черную футболку с большими белыми буквами «Спроси меня» на груди. Тесс тянуло именно к таким парням: хорошо ухоженным, нормально выглядевшим. Но беда заключалась в том, что эти нормально выглядевшие парни с короткой стрижкой и гладкой золотистой кожей в конце концов неизбежно разочаровывали ее. Они оказывались тупыми, еще более тупыми, а иногда и просто слабоумными. Иногда ей хотелось тянуться к вычурным парням с пирсингом и пурпурными волосами, которые с ног до головы одевались в черное, — к парням, с которыми ей было о чем поговорить, — но по какой-то причине, как бы она ни старалась, у нее ничего не выходило.

Тесс подошла к Генри, решившись испытать свою удачу.

— Хочу кое-что спросить, — сказала она.

— Да? — взгляд его карих глаз встретился с ее взглядом.

«Ну точно, слабоумный», — подумала она, уже сожалея, что обратилась к нему.

— Насчет вашей футболки.

— Ах да, — сказал он и повернулся спиной, чтобы она смогла прочитать продолжение: «Насчет лакокрасочной компании Уилсона».

Тесс вздохнула.

— А я-то хотела, чтобы вы рассказали о смысле жизни и происхождении вселенной.

Генри пожал плечами и сконфуженно улыбнулся.

— Я мог бы что-нибудь придумать, — сообщил он. — Или рассказать о сне, который я видел вчера ночью.

— Хорошо, — она подступила ближе, внимательно слушая его.

— Я был коровой на лугу, знаете, просто жевал травку и клевер. Тихо и мирно.

Тесс кивнула, ожидая продолжения.

— А потом я проснулся, — добавил он, шаркая носком ботинка по линолеумному полу.

— И это все? — спросила Тесс. На этот раз она превзошла себя в игре «тупой, еще тупее». Она быстро огляделась по сторонам в поисках любого удобного предлога, чтобы уйти подальше.

— Я проснулся и подумал: а что, если все наоборот? — продолжал Генри. — Что, если это я корова, которая пасется на лугу и видит сон, что она человек, проживающий всю жизнь за один длинный цикл коровьего цикла REM-сна[71]? Вот так путешествие!

Тесс снова внимательно посмотрела на Генри.

— Декарт, — сказала она.

— Кто-кто?

— Ваши слова напоминают Декарта, французского философа. Мы проходили его на первом курсе; он изобрел целую теорию о разделении души и тела. Позвольте догадаться, вы ведь не ходите на курсы философии?

Генри с улыбкой покачал головой:

— Нет, я художник. Вернее, скульптор.

Тесс рассмеялась. Она не могла поверить в свою удачу.

Тесс смотрела на лужицу, которая растекалась под ногами у Генри.

— Знаешь, чего мне больше хочется понять, Генри? Чего я никак не могу усвоить? — она вспомнила слова в дневнике Сьюзи: Она умеет доводить себя до предела. Тесс вспомнила ответ Генри: Нет, я художник. Вернее, скульптор. — Как мы стали такими людьми, какими меньше всего хотели стать?

Тесс плакала и одновременно ненавидела себя за это.

Достаточно. Возьми себя в руки.

Генри подошел к ней, хлюпая туфлями. Она попятилась от него.

— Не надо, — сказала Тесс. Это ей далось нелегко. Он повернулся, опустил голову и направился к двери, ведущей из маленькой кухни в его студию. Генри оставил за собой влажный след, словно слизняк; его туфли при ходьбе издавали непристойные хлюпающие звуки.

Часть 3. Вселенная была создана из хаоса, и единственной истинной творческой силой является хаос