Возможно, я просто-напросто спятила. Это было самым простым объяснением.
Но существовал и другой вариант. Невероятный, невозможный, но исключить его я почему-то не решалась.
В воде кто-то был.
Глава 20
11 февраля 1930 г.
Лейнсборо, Нью-Гэмпшир
Деторождение — дело трудное, шумное и грязное. Чувствуешь себя яйцом, из которого ложечкой достают содержимое. Кроме того, никто не предупредил меня, что будет больно. Такой боли я не испытывала еще никогда.
Маргарет появилась на свет на три недели раньше срока, застав нас врасплох. Она родилась сегодня, в семь часов и девятнадцать минут утра, в нашей спальне. Мне она показалась крошечной, как маленькая кукла. Весила она пять фунтов и три унции.
Я — миссис Монро, и я — мать.
Вчера я весь день просидела дома, глядя в окно на темнеющее на глазах небо. Собирался очередной буран. Плотные, серые облака, чуть подсвеченные красноватым светом заходящего солнца, затянули небосвод, а воздух словно сгустился.
Весь этот день я, по обыкновению, мыла, чистила, скоблила, вытирала пыль. Особой необходимости в этом не было — дом так и сверкал чистотой, но меня переполняла какая-то нервная энергия. Казалось, я вся вибрирую, словно камертон. Наверное, думала я, это потому, что погода меняется. И действительно, после обеда накатил туман, да такой плотный, что очень скоро я перестала различать ограду палисадника перед домом. Такого тумана я еще никогда не видела. Он поднялся от реки и укрыл весь город, он клубился за стеклами и просачивался в комнаты, наполняя их холодной сыростью, несмотря на горевший в камине огонь. От сырости у меня заныли суставы. Очень скоро мне стало казаться, что туман явился персонально за мной, что он хочет поглотить меня и спрятаться от него невозможно. Глупости, конечно, но что только не придет в голову женщине в положении!
Внутренне посмеиваясь над собой, я все же заложила окна сложенными полотенцами и даже подсунула под входную дверь старое одеяло. Включив во всех комнатах свет, я отправилась на кухню, чтобы почистить овощи к ужину, и тут в одно из окон что-то сильно ударило снаружи. Потом еще раз и еще… В первую секунду я подумала, что это птицы, которые заблудились в тумане. Удары продолжались, и я решила, что их там целая стая — огромная стая птиц, которые со всей силы бьются о стекло и замертво падают на землю. Наверное, они летят на свет, подумала я и бросилась гасить лампы. Удары действительно почти сразу прекратились, а когда я выглянула в кухонное окно, то увидела, что снаружи поднялся ветер и повалил густой снег.
Когда Уилл вернулся с работы, я сидела в темноте и плакала, жалея птиц. Его приход заставил меня приободриться. Уилл промок до нитки. Я спросила, что случилось, и он ответил, что проехать по улицам стало невозможно и ему пришлось оставить машину в городе. Домой он шел пешком.
Ужинать я не стала — у меня не было аппетита. В начале восьмого у меня отошли воды.
— Слишком рано! — простонала я, когда Уилл уложил меня на кровать. Схватки уже начались, и я с трудом дышала.
— Дети появляются на свет, когда сами захотят, — ответил Уилл. — Должно быть, маленькая Брунгильда уже готова и ей не терпится увидеть нас. — Улыбнувшись, он начал готовить инструменты.
— Мы не поедем в больницу? — задала я дурацкий вопрос. За окнами продолжал валить снег, и ни о какой больнице не могло быть и речи.
— Не волнуйся, дорогая, я принял уже много родов, — добавил Уилл, целуя меня в лоб. — В каком-то смысле рожать дома даже лучше, чем в больнице. У нас все будет отлично.
И вот, через двенадцать часов мучительных схваток, я произвела на свет нашу дочь. Когда Уилл дал мне ее подержать, я чувствовала себя совершенно обессиленной. Комната у меня перед глазами расплывалась, руки тряслись, пот заливал глаза.
— Какая она маленькая! — воскликнула я. — Совсем как птенчик! — Я коснулась губами ее мокрой, темной головки. — Мой маленький воробышек!
Девочка действительно была крошечной, но мне она казалась совершенством. У нее была белая, точно фарфоровая кожа, черные волосы и глаза цвета штормового моря. Личико у нее было ужасно серьезное и по-взрослому сосредоточенное — просто невероятно, что такое лицо может быть у младенца, который появился на свет считаные минуты назад. И она не была похожа ни на меня, ни на Уилла. Она была… как бы это сказать?.. Человек сам по себе.
На мгновение наши глаза встретились, и у меня аж дыхание перехватило. «Ну вот, наконец, и ты…» — прочла я в ее взгляде.
Глава 21
20 июня 2019 г.
Утром меня разбудил запах кофе и жарящегося бекона.
Незадолго до этого мне снилось, что Лекси стоит в углу моей комнаты. С волос у нее текло, в комнате остро и сильно пахло бассейном. Мы играли в загадки. Мои были попроще. На четырех ногах, а не ходит? Стол! Загадки Лекси были сложнее. У кого есть и жабры, и крапинки? У мухомора. Ну и так далее… Честно говоря, я мало что запомнила, и только последняя загадка, которая так и осталась без ответа, продолжала мучить меня даже после того, как я проснулась.
Черный, холодный и пахнет тухлыми яйцами. Кто это?..
Когда я открыла глаза, Лекси отнюдь не исчезла. Она продолжала смотреть на меня с комода — отражение, в зрачках которого застыло отражение настоящего лица. Нарциссизм в квадрате. Или нарциссизм в версии моей сестры.
Машинально я бросила взгляд в тот угол, где в моем сне стояла Лекси. Там лежал на половичке Свинтус. Свернувшись клубком, он положил морду на лапы и поглядывал на меня прищуренным желтым глазом.
Выбравшись из постели, я спустилась в кухню. После вчерашнего голова у меня была словно ватой набита, глаза опухли, виски́ ломило. Соображала я с трудом, но мне очень хотелось поскорее найти логичное объяснение происшествия с фонариком. Действительно ли я уронила его в воду? Вчера я сосредоточилась на том, чтобы как можно точнее измерить глубину бассейна. Кроме того, я была напугана. Может, мне только показалось, будто фонарик пошел ко дну? Может, я уронила его не в бассейн, а на бортик и он все время там лежал? Наверное, когда он стукнулся о гранит, в нем отошел какой-то контакт и свет погас, а когда я его подобрала и снова включила, контакт встал на место и фонарь заработал… Может же быть такое? Вполне может.
А свет, который я видела в воде? Он мне что, почудился?
А всплеск, который я слышала совершенно ясно?
А…
— Доброе утро, Джекс, — приветствовал меня Тед. Он стоял у плиты и жарил бекон на большой низкой сковородке, на которой бабушка когда-то пекла оладьи: простые для меня и с шоколадной крошкой для Лекси. На соседней конфорке шипела и плевалась маслом вторая сковородка, в которой подрумянивалась картошка фри по-домашнему.
— Надеюсь, ты проголодалась, — сказал он, не дожидаясь моего ответа, и взял с тарелки два яйца. — Тебе, кажется, с двух сторон?
На самом деле поджаренную с обеих сторон яичницу любила не я, а Лекси.
— Мне — болтунью, — поправила я, бросая взгляд на часы. На часах еще не было девяти, а ведь отец никогда не вставал раньше полудня! И сомневаюсь, чтобы он хоть раз в жизни приготовил мне завтрак. — Вот не знала, что ты умеешь готовить, — заметила я, но мой сарказм пропал втуне.
— Еще как умею! — жизнерадостно откликнулся Тед. — Сейчас сама увидишь. А твоя тетка еще спит? Может, ее разбудить?
— Ни в коем случае, — решительно сказала я, наливая себя большую кружку вожделенного кофе. — Пусть выспится как следует. А ты что так рано?
— Мне приснился удивительный сон. — Тед улыбнулся мечтательно, как мальчишка. На кухонном столе, куда я присела с кружкой, валялись блокнот для эскизов, несколько цветных карандашей, ластик и точилка.
— А это у тебя откуда? — удивилась я.
— Это твоей сестры, — ответил отец. — Она устроила на чердаке настоящую художественную студию. Я позаимствовал кое-что из ее запасов.
— На чердаке? Ты ходил на чердак? — Когда мы с Лекси были маленькими, подниматься на чердак нам категорически запрещалось. Еще раньше, когда маленькими были наша мама и тетя Диана, на чердаке жила прабабушка. Насколько я знала, там до сих пор стояла ее тяжелая латунная кровать с матрасом и полным комплектом белья и покрывал. Тот, кто не знал, что прабабушка давно скончалась, мог подумать, что она по-прежнему там спит. Несколько раз я тайком все же пробиралась на чердак, и каждый раз эта кровать пугала меня до жути. Кроме того, мама и тетя частенько рассказывали, что бабушка под конец жизни окончательно спятила и стала совершать непонятные и необъяснимые поступки. Например, она хранила свои вставные зубы в большой стеклянной банке, которую ставила на пол рядом с передними ножками кровати, и, поднимаясь на чердак, я боялась столкнуться либо с безумной прабабушкой, либо с ее зубами, которые каким-то образом ожили, выбрались из банки и отправились путешествовать по всей мансарде.
— Да, — кивнул Тед. — Мне послышалось… показалось, что оттуда доносятся какие-то звуки, — («Прабабушкины вставные зубы прыгают по полу!» — пронеслось у меня в голове.), — и я решил проверить… Но там, конечно, никого не было — наверное, просто мыши. Зато я нашел студию Лекси. На столе лежал блокнот для эскизов, и я чисто машинально набросал кое-что из своего сегодняшнего сна… Знаешь, Джекс… — Тед лучезарно улыбнулся. — Так приятно снова начать работать! Откровенно говоря, я уже давно не занимался настоящим искусством. Мне даже начало казаться, что мой, так сказать, родник вдохновения иссяк и что я истратил свой талант на все эти дерьмовые флоридские пейзажики, которые так нравятся туристам. Оказывается, нет! Есть еще порох… Как бы там ни было, эти наброски — лучшее, что я сделал за годы. — Он разбил яйца и выпустил на сковородку. Масло зашипело, и Тед перемешал их лопаточкой.
Пока он возился с яичницей, я взяла в руки альбом для эскизов. Когда я была маленькой, отцовские рисунки мне очень нравились — он работал широкими, стремительными штрихами и использовал яркие, живые цвета. Кажется, в те времена его кумирами были немецкие экспрессионисты — Клее, Кандинский и Франц Марк.