Погружаюсь вместе с Мэгги на руках.
Я — миссис Монро, и я тону!
Медицина бессильна, сказал кардиолог. Никакая операция и никакие лекарства не помогут.
По их мнению, Мэгги должна была умереть раньше, чем ей исполнится годик.
— Не может быть, чтобы нельзя было ничего сделать! — пробормотала я. Мои слова словно стайка пузырьков выпорхнули у меня изо рта и устремились к поверхности. — Не может такого быть!
— Отвезите девочку домой и окружите любовью, — сказали врачи. — Дорожите каждой минутой, пока ребенок еще с вами, потому что чудес не бывает.
Маленькая Маргарет хрипло, тяжело дышала у меня на руках.
И я мысленно поклялась, что не дам ей умереть.
3 апреля 1930 г.
Уилл говорит, мы должны смириться с неизбежным. Смириться и быть готовыми. Но разве можно смириться со смертью единственного, долгожданного ребенка? Его слова меня нисколько не убеждали, больше того, они казались заученными и неискренними. Он повторял их снова и снова, словно актер, который плохо играет доставшуюся ему роль. При других обстоятельствах я, быть может, даже рассердилась бы на него, но сейчас мне было его просто жаль — таким несчастным он выглядел. Щеки у него ввалились, волосы спутались, под глазами залегли черные тени.
— Но почему?! — сказала я однажды. — Почему мы должны смириться? В конце концов, это неправильно и несправедливо.
— Такова, как видно, Божья воля, Этель.
— А я не хочу, не хочу верить в такого Бога! — воскликнула я.
Уилл открыл было рот, чтобы что-то возразить, привести какие-то доводы, но так и не сказал ни слова. Повернувшись, он нетвердой походкой вышел из комнаты.
Должно быть, именно Уилл пригласил ко мне преподобного Бикфорда. Наверное, он думал, что священник сумеет как-то меня утешить, успокоить, на худой конец — подобрать подходящие цитаты из Священного Писания, за которые я смогла бы уцепиться как за соломинку, но из этого ничего не вышло. Я только крепче прижала к груди Маргарет и, крепко зажмурив глаза (наверное, я сделала это потому, что руки у меня были заняты и я не могла заткнуть уши), вежливо, но твердо попросила преподобного оставить нас в покое.
Священник вышел, и я услышала, как они с Уиллом говорят на кухне. Преподобный сказал:
— Даже в самых трудных обстоятельствах нам подобает сохранять веру.
И тут я рассмеялась. Или, скорее, зарычала. Мой смех был презрительным и злым.
Потом я отправилась в ванную и спустила до колен свои толстые шерстяные рейтузы. За последние дни мои ноги сплошь покрылись глубокими царапинами и следами от уколов, словно у какой-нибудь Татуированной Женщины, которую показывают как диковину на деревенской ярмарке. Разница была в том, что линии и узоры, которые испещрили мою кожу, были нанесены не чернилами, а кровью. Кое-где рейтузы присохли к ранкам, и теперь, когда я их сняла, царапины снова начали кровоточить, но несильно. Больше всего крови проступило на заглавной М — букве, с которой начиналось выцарапанное на коже левой ноги имя моей дочери. Маргарет. Со всех сторон его окружали целые созвездия красных точек, символизировавшие яйцо ласточки, розу, отель, источник.
Достав булавку, я заново процарапала буквы на бедре, как завороженная глядя на выступившие из ранок рубиновые капельки.
Маргарет.
Маргарет.
Маргарет…
Вчера, во второй половине дня, я, по обыкновению, вытянулась на кровати, уложив Маргарет себе на грудь. И я, и она то погружались в короткий, непродолжительный сон, то просыпались вновь. Именно так — в нервной, зыбкой полудреме — мы проводили отпущенное нам время. Иногда я прижималась лицом к пушистой головке Мэгги, гладила ее по спине или проводила пальцем по крохотным, острым лопаточкам, которые казались мне зародышами ангельских крыльев.
Ни днем ни ночью я не расставалась с ней, моей ласточкой.
Если ей суждено умереть, думала я, пусть умрет у меня на руках.
Кровать, на которой мы с ней спали, казалась мне похожей на лодку, которую бросают и кружат бурные воды.
Как-то раз в дверь постучали, и я услышала голос Миртл:
— Этель, ты не спишь?
— Нет, — откликнулась я. — Входи.
Миртл появилась на пороге. Она все еще была очень худой, но я знала, что в последнее время подруга чувствует себя лучше. На ее щеках появился здоровый розовый румянец, глаза заблестели, а равнодушие и апатия отступили. Она стала очень деятельной и сделала нам с Уиллом много добра. Казалось, наша беда придает ее жизни новый смысл: помогая нам, Миртл забывала о смерти мужа. Она готовила нам еду, прибирала в доме, приносила разные лакомства и рассказывала городские новости. Миртл приходила к нам чуть не каждый день и держала Маргарет на руках, пока я ела или принимала душ.
Войдя в спальню, Миртл плотно прикрыла за собой дверь и, сделав несколько шагов вперед, проговорила шепотом:
— Я ездила в Бранденбург.
При этих словах я села на кровати и крепче прижала Мэгги к груди.
— К источнику я, к сожалению, не попала — не нашла дороги, — продолжала Миртл. — Тогда я зашла в самый большой магазин и спросила хозяина, нельзя ли нанять кого-то из местных, чтобы он достал для меня хоть немного целебной воды. И представляешь, оказывается, он сам продает воду приезжим и у него как раз осталась одна банка! Я ее купила. — Опасливо обернувшись на дверь, Миртл достала из сумочки небольшую склянку. Отвернув крышку, она смочила в воде палец и коснулась им бледной щечки Маргарет. — Поверни-ка ее, я хочу смочить ей ротик, — сказала она. — Вот так… И несколько капелек на язычок.
— Но, Миртл… Если Уилл узнает, он решит, что я спятила!
— А мы ничего ему не скажем, — решительно заявила Миртл. — В конце концов, это источник подарил тебе Мэгги. Быть может, теперь он поможет сохранить ей жизнь. Да и что за беда, если мы просто попробуем? Хуже ведь не будет, правда, Этель?..
Я приподняла ребенка и повернула лицом к Миртл. Глаза Мэгги были открыты, и в них светилось… ожидание?
— Вот хорошая девочка!.. — проворковала Миртл и, снова намочив в воде кончики пальцев, поднесла их к губам моей дочери. — Вот молодчина!.. — Снова и снова она обмакивала палец в банку и, раздвинув крошечный ротик Мэгги, смачивала водой ее язык и десны. Как ни странно, та нисколько не возражала; напротив, она издала несколько звуков, которые я истолковала как удовольствие.
— Вообще-то, пипеткой было бы удобнее, — сказала наконец Миртл.
— Возьми в ванной, в аптечке рядом с зеркалом, — ответила я.
Банку и пипетку Миртл оставила мне, и я спрятала их в ящик моего ночного столика. До того как Уилл вернулся домой, я успела дать Маргарет еще несколько капель воды. Третью порцию она получила уже вечером, когда после ужина Уилл отправился в гостиную, чтобы выкурить трубку.
Уилла я позвала, когда переодевала Мэгги перед сном. Он примчался в ту же секунду. Вероятно, он решил, что у нашей дочери остановилось сердце или что она перестала дышать. Но Маргарет лежала на пеленальном столике и как ни в чем не бывало сучила ручками и ножками. Ее грудка равномерно вздымалась и опускалась, как у всякого здорового ребенка, а крошечные ногти и губы были совершенно нормального, розового цвета. И не только губы — она вся была розовенькая и пухлая и дышала, казалось, без малейшего напряжения. Никаких хрипов и сипения я, во всяком случае, не слышала. Когда Уилл коснулся пальцами ее щеки, Маргарет негромко взвизгнула от удовольствия.
В тот вечер она долго сосала грудь, пока не насытилась. Потом Мэгги уснула и впервые за все время спокойно проспала до утра.
— Ничего не понимаю! — признался Уилл, когда на следующий день выслушивал ее сердечко с помощью стетоскопа. — Никаких хрипов, а сердце стучит как часы.
— А может, нам и не надо ничего понимать, — сказала я. — Что, если это просто чудо?
— Чудо… — медленно повторил он, словно пробуя это слово на вкус.
Я кивнула и улыбнулась.
Я — миссис Монро, и я верю в чудеса.
Глава 23
20 июня 2019 г.
— Лекси называла это место «приютом чудаков», — сказал мне Райан, когда мы подъехали к Эджвудскому дому престарелых. Это было длинное, приземистое, одноэтажное здание, стоявшее на опушке леса, довольно далеко от города. Его стены были отделаны темным сайдингом, благодаря чему оно почти полностью сливалось с окружающим ландшафтом.
«Приют чудаков»? Что ж, Лекси вполне могла такое придумать. Очень даже запросто.
— Мне кажется, — продолжал Райан, — она не имела в виду ничего плохого. Напротив, здесь ей даже нравилось. Она навещала бабушку раз в неделю и часто садилась играть с ней и с другими стариками в скребл или в червы. Здесь ее все любили. Однажды, когда штатный пианист заболел, Лекси сама села за рояль и стала разучивать со стариками старый рок-н-ролл. Когда я приехал, они хором пели «Черничный холм».
Я представила, как Лекси одной рукой барабанит по клавишам, а другой — дирижирует (а хор стариков вразнобой поет о «наслаждении»), и фыркнула. Должно быть, зрелище было еще то. Жаль, что я его не видела.
— Должен тебя предупредить, — добавил Райан, сворачивая на крошечную парковку и выключая двигатель. — У бабушки бывают, гм-м… странные идеи. В целом она достаточно адекватна, но ведь ей уже почти девяносто, и иногда она соображает… не слишком хорошо. Иногда она говорит вещи, которые кажутся бессмысленными, или забывает, какой сейчас год на дворе. Например, она может говорить о своей матери так, словно только недавно с ней виделась, а ведь она давно умерла. В общем, имей в виду: не все, что скажет бабушка, следует воспринимать в буквальном смысле.
— Ладно, — сказала я. — И спасибо, что вселил в меня уверенность и оптимизм.
Мы вошли в здание и остановились у регистратуры. Дежурная медсестра записала нас в книгу. Впрочем, Райана она узнала сразу.
— Ширли только что пообедала и вернулась к себе в комнату, — сообщила она.