иву и все ноет: Парандокс, парандокс! Где моя обожаемаяТрикси?
Пропустив издевательский тон дракона мимо ушей, я проглатываю ком в горле, любимый Эразмус, такой же беспросветный недотепа! После моего исчезновения, он так и не свинтил к своей кривоногой ведьме из ХаЭр, как намеревался. Не смог завести Штуковину или тоскливо ждет свою обожаемую Трикси? Неужели я что-то для него значу?
Мой милый колдун! Как же я хочу прижаться к тебе. Ощутить тепло жилистого тела, почувствовать твои губы на своих. Сердце плавно наполняется нежностью. Тихо и мерно сокращается в моей груди. Сейчас я его чувствую как никогда. Стараясь не показывать слабость перед черствым пьянчугой, у которого душа расположена в районе бронированной задницы, я хрипло интересуюсь:
— Как он?
— Он? — бессердечный дракон делает паузу, будто обдумывает, хотя я понимаю, что ему плевать на моего колдуна. — Хочешь откровенно, Трикси? Надоел хуже горькой редьки! Вылакал все твои запасы и теперь нам почти не хватает залиться вечерами, прикинь? Пара баночек в час и на десять часов, это всего шесть баночек. Только понюхать.
Ну, конечно, понюхать. Не сомневаюсь, что жадный бронированный бегемот выделяет милому м’технику корпорации «Всеобщая забота, понимание и поддержание чистоты и экологии» табельный номер семнадцать тысяч четыреста сорок восемь дробь семнадцать, третий производственный сектор, самый мизер. Пусть даже и этот мизер надо постараться протолкнуть в желудок, потому что морковный нектар чешуйчатого то еще пойло, которое я до сих пор с содроганием вспоминаю.
— Ты когда к нам, Трикси? — меняет тему мой нежный дружочек, — без тебя скучно!
Пульс начинает колотиться, в висках бухает. Ты когда к нам, Трикси? Да я понятия не имею! Все мои желания, все то, что я хочу сильнее всего, в Нижнем городе не работают. От слова совсем. Никакого просвета. Хотя все так прекрасно начинается, доходит до середины и тут случается полный крах. Не представляю, как я могу вернуться. Тем более у меня ничего с собой нет: ни хорошего посоха, ну не брать же во внимание то барахло с тремя припасами? Ни брони, ни друзей. Ни подходящего плана, который мог бы с треском провалиться. Я тут просто ничего не понимаю. Совсем ничего. Тыкаюсь как слепой щенок кролика в темноте. Слепой щенок кролика. Припомнив, как Фогель яростно спорил с нами, называя кроликов кошками, я еле слышно вздыхаю. Никакой определенности даже в этом мизерном вопросе. Никакой определенности для бедняжки Беатрикс.
Пара слов об иранском виски
дата публикации:02.11.2023
Мы сидим на веранде домика миссис Лиланд и пьем виски. Рубинштейн, избавленный от присмотра строгой супруги, принял больше, чем следовало. Он теребит бинты, опутывающие его голову как тюрбан, усы его топорщатся и сам он напоминает кота, упившегося валерьянкой.
— Никто до сих пор не знает, как ее звали на самом деле. Это до сих пор неизвестно. Уж женой Левенса она точно не была никогда, настоящая Конкордия Левенс умерла от воспаления легких, восемь месяцев назад, — произнося «воспаление легких» старый трилобит делает мечтательную паузу. Мы отхлебываем виски. Тиа Долорес возится с маленьким Джоши, которого нашли на полу в ангаре, он и сейчас сидит на паласе в кухне и сосредоточено ломает хлебницу. За ним скоро должны приехать.
— У нее была белая кожа, а тот парень из цирка говорил о смуглой. Смуглая телка в очках, — мне до сих пор хочется найти ошибку, небольшую шероховатость, которая оставила бы шанс. Недосказанность, последний вопрос без ответа. Я сомневаюсь в очевидном. И пытаюсь обмануть самого себя. Понимая это, Мозес констатирует:
— Косметика, Макс. Простая косметика. Женщина может выглядеть так, как захочет.
— Ну, а как они планировали делать на всем этом башли? — мистер Мобалеку поправляет неудобно лежащую ногу.
— По всей вероятности, думали выращивать культуры вирусов с различными свойствами. Сейчас, когда дело забрали туда, — старик тычет сухим пальцем вверх, — предположить что — либо сложно. Это как новый наркотик, понимаешь? Только обнаружить его невозможно. Границы открыты, производство ненужно, достаточно небольшой комнаты где — нибудь на окраине. Конечно, есть определенные сложности с технологиями, но смысл трафика отпадает сам собой. Она четко все предусмотрела, созданную ей культуру выращивает Левенс, а потом она транспортирует ее за границу. А там только одно, возня с питательной средой, никаких ограничений. Миниферма, понимаешь? Они начали с фенилэтиламина, но это только эксперимент, потом можно было приступить к изготовлению чего — нибудь подороже. Сколько там грамм пыли оптом?
— А как она зацепила этого Левенса? — воспитанный Мими с шумом собирает отходы во рту и ловко плюет, попадая на свою же дрыжку. Плевок лениво повисает на гипсе.
— Мало ли как, но основным козырем был, конечно, сын. Если судить со слов бабушки, его похитили, и тогда все завертелось. В полицию она заявлять не стала по просьбе самого Левенса. Он потребовал увидеть ребенка, и его пришлось привезти сюда, — я слушал старика и только теперь понимал, почему доктор так ко мне отнесся. Я казался ему одним из людей Кони или как ее там звали. Бедняга, он метался между любовью и ненавистью. Представляю, если бы он выложил все легавке. Соммерсу. Как бы это восприняли. Даже я сам до сих пор не верил в обстоятельства.
— А погорели они, кстати, из — за Левенса. Случай на тринадцатом обставил именно он, как мне кажется. Зная, что партия пойдет зараженной открыл клетки. Ей пришлось быстро чистить за собой: сначала Больсо, который ее знал, потом водитель. Вот с Максом, мы конечно дали пенки. Откуда она узнала, что он поедет и зачем пыталась убить, загадка.
— Она видела записи, Моисей, — глухо говорю я. — Отчет медиков и мою записную книжку. Она все прочла. Вот убить, наверное, не пыталась. Это все Мейерс. Перегнул палку из любви к искусству.
— Что у человека в голове, трудно понять, Макс, — мягко отвечает он, — можно предположить, что и та партия тоже ушла зараженной, несмотря на отрицательные тесты. Может, они что — то не поделили. Эта Марта, та у которой были накладные, все это неспроста. Зажала бумаги, по которым все должно было сыграть дальше. Один из тех адресов, которые ты проверял. Местная легавка говорит, что местечко еще теплое. А вся наша дружная компания поцапалась друг с другом, еще не сделав деньги. А тебя просто надо было вывести из игры. Или наоборот— Мейерс и ты ей мешали. Она поняла, что может проколоться.
Может быть, но мне не хочется в это верить. Вечер тонет в шелесте ветра. Фонари обливают золотом темные деревья, нам тепло. Даже окаменелость размотала свой неизменный шарф и сняла туфли. Ему хочется все выяснить.
— Может Мейерс договорился с Мартой, и они решили наколоть нашу девочку. Прибрать все к рукам.
— И тогда она обеспечила ему дырень в мозгах, — заключает Мастодонт. Ему становится весело, и он кладет мне на плечо тяжелую руку.
— Ты и сейчас не в себе, чувак? Брось. Все бы давно скатилось в какую — нибудь задницу, если бы не было таких людей как мы. Возможно, мы и не особо умны, да, это так. Может, у нас нет этого говна, которое эти коржики зовут воспитанием и образованностью. Мы просты и так же чисты, хоть и возимся в отхожих местах и фиркадельках. И ты до сих пор переживаешь?
Я допиваю свою порцию и наливаю снова. Толстый хитро смотрит на меня.
— В этом мире давно уже нет настоящих вещей, Макс. Любви, ненависти, уважения… Простого… Сечешь? Даже предать по — настоящему уже не умеют. Настоящего большого предательства не существует! Осталась одна плесень! А кто еще может по — настоящему предать и ненавидеть, тех считают помешанными. Калеками в своем роде. Конечно, вам, азиатам это трудно понять. У вас там все сложнее. Но, я тебе скажу, что подлинную гнусь, у нас, найти нелегко, — он поправляет ногу, лежащую на бронзовом слоне, своем подарке на мой день рождения. — Его мало осталось, этого настоящего говна. И везде так. Чувства из пластика, еда из пластика, новости— из дерьма, политика— из него же. Даже в этом деле, что мы завершили. Что в нем настоящего? Они передрались за монеты, а могли бы владеть миром со своими микробами. Гении в своем роде. Хоть твоя киска, Макс, хоть Больсо. Ни у кого не хватило в котелке подумать масштабнее. Где они? И что же делать? Да ничего! Возьмем, к примеру, то пойло, что мы пьем. Что из него настоящее? Пфуй! Все названия в этом списке можно закрыть одним пальцем, — он показывает огромный черный палец, — Водка, джин, что там еще есть из белого? Пара — тройка названий! Виски? Виски только то, что мы берем у Пепе. И пусть у него затертая этикетка, пусть пробки протекают. Черт с ним. Но мы знаем, что это последнее настоящее английское виски, скажи ему Моз.
Развалина важно кивает, он уверен в настоящем, так же как Мастодонт. Он прост и неприхотлив, все его планы это заболеть и выздороветь, чтобы было о чем вспоминать. Я вымучено улыбаюсь им, на бутылке виски написано «Мэйд ин Иран», но об этом факте я предпочитаю молчать. Мы курим, стряхивая пепел на пол веранды. Все уже закончилось.
Нас отстранили. И над делом о девятнадцати дохлых мартышках потеют другие люди, совсем другие. Они строчат отчеты, анализируют, изучают, докладывают, бегают из кабинета в кабинет, ставят опыты, все это в бумажной метели, в которой можно заблудиться, а мы сидим тут, вытянув ноги и отхлебывая настоящий иранский виски. Жизнь стоит к нам вполоборота, особо не радуя, но и не давая умереть от несчастий.
В кармане толстяка звонит телефон, он берет трубку и подносит ее к уху.
— Да?… Салют!.. Сидим с Ши и Мозесом….По— поводу?.. Кто? Айвэн Пеппер?… — он поворачивается к нам, и изрекает в полголоса, прикрыв лапищей трубку, — У них там, в аэропорту тот пряник сержант с блокпоста на тринадцатом, прикиньте?
Сообщив об этом, мистер Мобалеку вновь подносит трубку к уху и серьезно говорит:
— Слушай, Мартинес, вот прямо сейчас дуй к калоскопистам, бери самую большую и толстую трубу и смотри у него в срабоскопе. Зуб даю, что он опять везет товар…. Да, еще один из летающего цирка… У них там одни виртуозы… ага… Передам… Тебе тоже… — сделав доброе дело его величество счастливо улыбается.