Мы еще немного говорим об этом, а потом начинаем спорить по пустякам. Толстяк достает своим жизненным опытом. Он выпил лишнего и поучает меня. Я огрызаюсь, но он непреклонен.
— Тебе еще многое надо увидеть, чтобы понять, Макс, — заявляет он.
— Бред, Моба. Бред, — я чувствую, что тоже пьян, — я проехал полмира, перед тем как сюда попасть. Уж можешь быть спокоен, разное случалось.
Его знания в географии зачаточные и толстяк требует карту, по которой долго возит грязным в черную прожилку ногтем.
— Где? Откуда ты приехал? — я показываю последовательно Кемерово, Москву, Манчестер. В ответ его величество берет линейку и долго вымеряет. Все мое существование, как оказалось, укладывается в тридцать восемь сантиметров между Кемерово и домом тиа Долорес, а вот его жизнь умещается на трех квадратных миллиметрах территории Ее Величества. Вся жизнь на трех миллиметрах. Толстяк долго переваривает информацию, еще раз перепроверяя расстояние. Тридцать восемь сантиметров выглядят неправильными. Собственная микроскопическая жизнь заставляет бормотать проклятия. Ему кажется, что это несправедливо, не так как положено. Если бы он на что — нибудь влиял, он бы сделал все по — другому. Отмерил бы каждому то, что причитается в конечном расчете. Он социалист по природе и дал бы каждому поровну. Три миллиметра, не более. Они несут меньше печалей и неудобств, так он считает. В конце концов, большего никто и не заслуживает. Все эти лягушатники, макаронники, армяне и китайцы. Ему не сложно представить, что каждый обитает точно на отмеренной территории. Реальность же рушит его представления. Реальность его раздражает.
Карта его раздражает. Синяя пластиковая линейка раздражает тоже. Наконец, он огорчается.
— Сраные китайцы, — произносит он и ковыряет карту. Я усмехаюсь.
— Кстати, — мстит мне начальство, — я тебе так и не рассказал о том перце, что хотел взять гей клуб.
И прежде чем я успеваю возразить, он начинает.
— Короче, ничего у него не получается и он двигает к местному капо китайцев. Так и так, говорит, есть наводка, сливки жирные, но один я это дело провернуть не могу. Тот ему кивает, типа, вон видишь в углу компания? Тот, что слева мой лучший боец. Бери его, а бабки поделим пополам. Тот берет бойца, и они идут в голубятню. И знаешь, что происходит?
Невозможный, доводя меня до белого каления, беспечно продолжает.
— Им вешают таких люлей, что черепахи бы обзавидовались. А все потому, что он взял не того китайца, Макс! Они все на одно лицо, сечешь?
И давится смехом. Плескает фонтаном слюны, открывает пасть, показывая треть луженого пищевода. Смех его похож на рев взлетающего лайнера, Мастодонт хлопает себя по коленкам, откидывается на спинку кресла.
Глупее истории я еще не слышал, но неожиданно перестаю злиться и тоже смеюсь. Хихиканье Рубинштейна похоже на осторожное покашливание старой девы. Из стакана, что он держит в руке, переливается алкоголь. За бугенвиллиями тиа Долорес шумит дорога, переговариваются прохожие, слышны обрывки фраз. Стальное время бьется в наши бетонные сердца, а мы хохочем, хохочем, хохочем, под темным налившимся небом, в котором неслышно несутся летучие мыши. Мы прыгаем в лифтах, бегаем по граблям, варим яйца в микроволновке, курим на заправках, играем в русскую рулетку и все равно смеемся над собой и другими бедолагами. Жизнь, запертая в темноте, обтекает нас, сидящих на желтой веранде. Мы счастливы.
Через пару недель я разоряюсь на звонок в Манчестер. Не знаю, почему и зачем. Просто, мне это нужно. Я слышу, как гудки танцуют сальсу под шорох помех. В трубке потрескивает Вероятно какой — то дотошный рачок грызет кабель на дне Атлантики. Он неторопливо вгрызается в изоляцию, будто это дело всей его жизни. Мне становится его немного жаль. Маленький Сизиф без будущего. Ему плевать на то, что я все потерял. По большому счету ему плевать на все потери человека: любовь, покой, ненависть, печали, интерес к существованию, потребности, на все. У него другая задача, целую рачью жизнь грызть непонятную штуку протянувшуюся ниоткуда в никуда. Кабель его интересует больше, а собственное бессмысленное занятие — целый мир со своими радостями. И этот мир неизмерим. Никто никогда не придет и не измерит его линейкой. Потому что вселенную измерить невозможно, она всегда меньше трех миллиметров и больше тридцати восьми. Треск в трубке. Аля Михайлова и Кони Левенс. Солнце и тьма. Тридцать восемь сантиметров.
Интересно, сколько сейчас в Манчестере? Наверное, вечер, а у нас солнце чуть вздрагивает, протискиваясь мимо листвы. На досках веранды лежат пятна света. Такой вот звонок из утра в ночь. Из зарождающегося света в тень. И через пятнадцать минут за мной заедет его величество, мы отправимся в порт, где у причала покачивается старый «Мериленд». Зайдем на борт и будем целый день допрашивать десяток филиппинцев и двух голландцев, слушая сказки. А потом завалимся к Пепе, где выпьем дежурную кружку чего — либо. Красный помпон, лежащий на подлокотнике моего кресла, немного выцвел.
— Алло! — я вздрагиваю, — миссис Долсон у телефона.
Миссис Долсон? Вот оно как. В «Мече и Розе» шумно. Вероятно, бывший снайпер экспериментирует с очередным способом заработать из финансовой библии Монти Пайтона. Слышны пьяные голоса. Мне видится, как Халед суетится за стойкой, каждый раз шевеля губами, если нужно подсчитать сдачу. Он переливает порции и после закрытия получит от Долсона на орехи.
— Это ты, Макс? — неожиданно спрашивает Лорен. Я представляю ее глаза, глаза голодной кобры и силюсь что — нибудь сказать. Но у меня не выходит.
— Пинту светлого! — требует кто — то там, в ночном Манчестере.
— Это ты, Макс?
Как она догадалась? Я не могу ей ответить. Именно сейчас не могу, это выше моих сил. Да мне и самому не ясно, я ли это. Может это кто — то другой? Кто — то другой сидит сейчас на веранде, в тридцати восьми сантиметрах от собственной жизни? Кто — то чужой, без имени и национальной принадлежности. Вытянув босые ноги на солнце. Китаец Шин, сидящий в старом кресле.
Воздух вязнет в легких, почему так происходит непонятно. Мы могли бы попытаться… Я молчу, рассматривая детский красный помпон. Миссис Майкл Долсон — все меняется. Мы могли бы…
— Не молчи. — тихо говорит Атомная Лола. В ответ, я кладу трубку.
Разговоры с Бурдалю
дата публикации:04.11.2023
Света тут намного меньше. Будто эта часть Нижнего Города, немного испортилась, подгнила, словно бок лежалого яблока. Позади сочная свежая мякоть вспыхивающая искрами, а прямо тупая коричневая гниль.
Поменялись и обитатели города, на смену спешащим по своим делам обывателям, образовались смутные тени, толкущиеся в ожидании чего-то у слабого света забранных решетками оконных проемов. Тени, которые я с ходу определила как последних сволочей и мерзавцев. Прекрасное место, даю голову на отсечение! Тут можно потерять все. Или найти все, что душе угодно. В таких краях, прекрасная Беатрикс чувствует себя как рыба в воде.
Пройдясь по улице, я вижу, как начинают суетиться тени. Слышу их хриплые голоса. И сжимаю кулаки в предвкушении. С удовольствием отпинала бы вас всех, но мне нужен только один. Только один, к сожалению. И я знаю, кто это будет. Самый наглый и сильный. Потому что делиться добычей в этом обществе не принято. Впрочем, наверное, не только в этом. Улыбаясь, я сворачиваю в самый подходящий, по моему мнению, проулок. В котором все идеально: выбитые фонари, слабые судорожные вывески и исписанные похабщиной стены. От закрытых металлическими жалюзи витрин магазинов, отражается звук моих шагов. Я не тороплюсь, с замиранием сердца ожидая того, что должна услышать позади. Тяжелое торопливое топанье. Когда оно, наконец, раздается, я, продолжая улыбаться, оборачиваюсь. Привет, милый!
— Ты красивая, — говорит самый безобразный из всех страшил, которых я видела. Конечно, я с ним согласна и милостиво киваю, а потом выражаюсь в том ключе, что не могу, сказать о нем того же. При этом я продолжаю вежливо улыбаться, демонстрируя свое к нему расположение. Мой собеседник зависает, переваривая информацию, а потом без всяких предисловий бросается на меня, растопырив грабли, чтобы я не сбежала.
Ну что за кретин! Я кидаю прямо в выпученные глаза свою холщовую сумочку, и падаю на спину, вытянув ногу, с удовольствием ощущая, как нос моего ботинка попадает в цель. Безобразный просто набегает на него. И тут же откатываюсь в сторону, потому что противник с воплем падает на землю, где принимается баюкать свои причиндалы стонать, ругаться и поносить меня, на чем свет стоит.
— Ублю! — жалобно хрипит он.
— Я не расслышала, милый. Что ты сказал? — подняв сумку, я устраиваюсь у стены. Ему нужно прийти в себя от моего подарка, а это займет время. Так что, как бы это ни было грустно, придется подождать.
— Убью, девка, — стонет безобразный.
— А, — безразлично откликаюсь я и щелкаю предохранителем посоха. Чтобы меня схватить, надо постараться, а этот грозного вида мерзавец, у которого огромная бородища и совершенно лысая башка сильно обломался, если думал, что это будет легко. Не он первый, не он последний. Если вспомнить всех получивших от прекрасной Беатрикс на орехи, то список будет длинным.
— Ты как? — интересуюсь я, выдержав паузу в пару минут, в ходе которой бессмысленно рассматриваю буквы, плывущие над Нижним Городом. Очень досадно, что они для меня ничего не значат. Ворочающийся на земле придурок злобно сопит и пытается меня оскорбить. Говорит о том, что я самое подлое существо которое он когда-либо встречал. В ответ я пожимаю плечами. Да, милый, ничего другого я от тебя и не ожидала. Никаких манер, никакого воспитания.
— Мне нужно в Манапу, — вежливо заявляю я. Лысый собирается встать, но я советую ему оставаться на месте, на мокром и грязном бетоне. Иначе, он рискует получить пулю в башку. И это будет печально. Как ни странно, этот аргумент его убеждает, и он огорченно затихает мордой вниз. Отчего, речь безобразного становится немного невнятной.