— Да, — машет рукой добрая старушка, — хотела сварить из него уху. Сейчас у них сезон, все очень жирные.
Я с сомнением кидаю взгляд на стену, кто тут из кого собирается варить уху пока не понятно, во всяком случае, видно, что у твари иные мысли на этот счет. Вращая глазами она шипит.
— А где вы его взяли? — осторожно интересуюсь я.
В ответ мамушка сообщает мне, что Юсик поймал ее у канализационного сброса перед оградительной сетью в порту. Из-за плывущих в море отходов они там кишмя кишат. Все же лучше, чем тратить деньги в магазине на синтемясо. С этой мыслью я совершенно не согласна, учитывая клыки, настрой добычи и то обстоятельство, что ее Юсик заимел эту хреноту где-то между преисподней и помойкой. И не факт, что попробовав бульон из нее, мы не покроемся пятнами или вообще не дадим дуба. Все эти соображения я выкладываю вслух.
На это старушка вздыхает, Юсуф последнее время совсем не зарабатывает и они вынуждены перебиваться тем, что могут добыть сами. А еще в этих дурацких Фифтерках по всей округе установили излучатели, которые мгновенно испепеляют рассеянных клиентов, которые забывают оплатить покупки, как их сосед через три двери.
— От него остались только ботинки, представляете? Раз! И он исчез! А был должен мне полмеры протеина.
Сообщив это, мамушка присаживается напротив меня на кровать и принимается точить тесак. Именно от этого занятия мы оторвали ее, когда сюда явились.
— Откуда вы приехали, Беатрик? — интересуется она, поддерживая великосветскую беседу. Я откидываюсь удобнее, облокачиваясь на одежду, которая, за неимением подходящей мебели развешана на гвоздях на стенах. В берлоге Юсуфа пахнет луком и перцем. На столе у плиты теснятся бутылочки с соусами.
— Из Нижнего города, — решив говорить совершеннейшую правду, информирую я.
— Как там погода в Нижнем?
— Дождь, — продолжаю говорить правду я. — Идет целый день и ночь.
— Да, последнее время погода совсем испортилась, — лезвие шуршит по камню, со стены на меня с подозрительной теплотой пялятся красные глаза. Словно тварь прикидывает, с какого куска моего тела она начнет. В ответ я тоже пялюсь на него, с совершенно нулевым результатом, по-моему, на липкую ленту и тесак мамушки страшиле начихать. И он висит там с единственной целью: в ожидании пока сюда не набьется побольше народа, чтобы потом славно перекусить.
— У вас там водятся петушки? — старушка машет остро наточенным клинком указывая на красноглазую гадину.
— Такое я вижу в первый раз, — честно признаюсь я, опуская: ужас, кошмар, шок, жесть и прочее, что вертится на языке. — Их вообще едят?
— Их очень хорошо тушить в масле, — доверительно сообщает она и последовательно выкладывает весь рецепт, начиная с необходимых специй заканчивая тем, что мясу надо немного дойти под фольгой, иначе оно останется жестким. Я согласно киваю, хотя в глубине души думаю о количестве бедолаг, которые не дожили до своей последней трапезы, нарвавшись на петушка покрупнее. По моим подсчетам это каждый второй.
Пока мы с хозяйкой разговариваем о высокой кухне и о необходимости споласкивать куски мяса перед готовкой, чтобы вывести весь яд. А Юсуф, которому женские разговоры не интересны, таращится в разбитый унитестер, старательно починенный липкой лентой, сверху раздается громкий стук, и раздаются недовольные вопли:
— Эй вы там! Хватить жхать! Заткнитесь! Вы мешаете мне хаботать!
От неожиданности мы замолкаем, подняв глаза к потолку, а невидимый сосед сверху продолжает предъявлять претензии и колотить ногами в пол.
— Еще хаз услышу, что вы гхомко базахите о еде, спущусь и накостыляю вам по мохде!
— Что это за чертило у вас там? — немного опешив, тихо интересуюсь я, полагая, что невежливо говорить о ком-то, если он может тебя услышать. Во всяком случае, так было написано в книге об этикете для принцесс, которую я читала дома. В любой ситуации, настоящая принцесса должна быть учтивой, даже если у нее в собеседниках махровый грубиян.
— Один харчок, который тут всем должен. Хозяин хочет выставить его на мороз, за неуплату, — испуганно шепчет мамушка, смахивая с волос, насыпавшийся с потолка мусор, — воображает о себе, будто тут ему не место.
— Я вас слышу, пхидухки! — заявляет наш собеседник через тонкое перекрытие и возится в своем тесном жилище. Слышно как у него там что-то падает и гремит, катясь по полу.
— Вы можете вести себя потише, господин? — начинаю переговоры я, припомнив пару уроков вежливости из прошлой жизни. — Мы вам совсем не мешали.
И слышу в ответ, что, если я продолжу наглеть и задавать нелепые вопхосы, то схлопочу люлей первая. А потом он спустится и наваляет старухе и ее придурку сыночку, который, кстати, должен ему, потому что Хистофох его не трогал, целую неделю и теперь жхет мясо, вместо того, чтобы помнить о долгах. В общем, вываливает на меня всю эту дерзкую панораму, от которой можно рехнуться.
Глубоко и размеренно подышав, чтобы успокоиться, я бросаю вопросительный взгляд на мамушку Юсуфа.
— Оставьте его в покое, Беатрик, — тихо говорит старушка, — он там здоровенный, как черт. Однажды ударил моего Юсика.
— Я просто поскользнулся на плесени, мамушка! Иначе я бы ему врезал! — горячим шепотом возражает ее Юсик. Хотя я в этом сильно сомневаюсь, тем не менее, решаю не вступать в конфликт. Потому что устала учить местных обитателей хорошим манерам. Маленькая Генриетта иногда нуждается в отдыхе. А уж Беатрикс проделавшая большой путь из ниоткуда в куда-то тем более.
— Что бы я вас больше не слышал, всосали вонючки?!
Ну, все с меня хватит! Меня бросает в жар и лопается терпение, потому что в этом мире каждый первый мнит себя, по меньшей мере, пупом земли. Вздохнув, я поднимаюсь с узкой койки и делаю шаг наружу. А потом с царственным спокойствием стучу пальчиком по грязной двери, расположенной над нашей. Ярко желтый слизевик на ней почувствовав тепло моей ладони тянется к ней тонкими ниточками. Завороженно посмотрев на его жадные движения я, в последний момент, отдергиваю руку. За дверью слышится возня, что-то хлопает и она распахивается.
— Что надо? — из темной норы несет грязными ногами и безысходностью. Этот запах льется на меня водопадом, отчего приходится сморщиться и задержать дыхание.
Преодолев брезгливость, я складываю указательный и средний палец в козу и, воткнув их в ноздри, появившегося круглого как блин лица тяну на себя. Вытягивая грузного противника наполовину из его берлоги.
— Слушай, бедолага, — с самой нежной из всех возможных улыбок, глядя в испуганные глаза над раздутым носом, в котором торчат мои изящные пальцы, воркую я. — Если ты еще раз закукарекаешь, я тебе устрою трамтарарам, просекаешь? Как ты вообще относишься к гостям? Где твое воспитание?
Фиолетовое теплое
дата публикации:26.12.2023
Подо мной ревет ярко красное пламя, вертикалку трясет так, что зубы выбивают стаккато. Дрожь передается через подголовник, отчего голова болтается. Как только мы поднимаемся к облакам, серая муть окутывает транспорт, а по стеклу от пола до потолка начинают течь капли. Там вверху Харидвар, и через полчаса сиятельная Беатрикс прибудет. Хотя, судя по ругательствам и воплям раздающимся из рубки над нашими головами, тут возможны варианты.
Я лежу в кресле, наблюдая, как на стекле дрожит водяная взвесь, сплетающаяся в прихотливые узоры под вихрями воздуха. От обшивки над иллюминатором отрывается кусок, пару мгновений бешено крутится, связанный последней нитью с вертикалкой, а потом срывается камнем вниз.
— Эту калымагу давно надо списать, господа! И будет нехилым везением, если мы вырвемся к Харидвару и сумеем причалить! — орет пилот по громкой связи, одновременно развлекая и успокаивая сжавшихся туристов. — На прошлой неделе такая же хренотень вписалась в Хайтауэр в соседнем секторе, прикиньте? Хорошо еще, что в ней были вахтовики с протеинового завода, а не господа туристы! Посмотрите налево, там сейчас будет видно основание пятого сектора Харидвара и канализационные трубы.
Харидвар! Я сонно рассматриваю сжатую в кулак правую руку. Чувствую покалывания в ладони. Передо мной дрожит мое отражение в стекле. Нарядная шелковая пижама блекло розового цвета вся усеянная прикольными принтами странных зверей с длинной шеей. Темные очки на пол-лица. Все это из чудных запасов барахла, которые я раскопала в норе Юсуфа. Развешенных, за неимением шкафа, на гвоздиках. Пыльных запасов самого разнообразного тряпья, удивительным образом скопившимся там. Правда, если говорить откровенно, всему есть свое объяснение. Припомнив нелепую дубинку маленького проходимца, я усмехаюсь. Иногда ему все же везло в утренних вылазках. Что удивительно при таких талантах.
Полупрозрачное отражение в вихрях серых облаков. Белые волосы, зеленые глаза, скрытые очками. Кто я сейчас, Беатрикс или Генриетта Лакс? Судя по контролю, который я прошла перед посадкой я — Генриетта. Во всяком случае, это имя высветилось на стекляшке перед люком вертикалки, после секундной заминки. Высветилось, заставив мое сердце вновь начать биться.
Госпожа Генриетта Лакс. Где-то из патрубка в мешанине металлических змей распластавшихся по потолку транспорта подтекает горючее. Мерно капает на моего соседа, старика в зеленой пластиковой шапке, из-под которой торчат клоки седой бороды. Прикрыв глаза, я подношу сжатый кулак к носу и вдыхаю полузабытый аромат. Зелень, немного ванили и перца. Слишком сладкий для ноготков, но это и понятно, в моей ладони не они.
— Это вам, моя госпожа! — заявил запыхавшийся Юсуф. И я даже не стала задавать вопроса, как он меня нашел, если я покинула их с мамушкой спящих, тихо помылась под душем и ушла, оставив на столе половину своих монет. Не стала спрашивать, просто протянула руку, в которую он что-то незаметно вложил.
— Что это, мой дорогой Юсуф?
Наклонившись к моему уху как можно ближе, он прошептал:
— Это цветок из той байды, который вы хотели сорвать. Вы же хотели сделать… венок?