Ридум, ридум ог рекур уфир сандин
Ренур сол а бак виз Арнарфелл
Хер а реики ер маргур охреинн андинн
Ур сви фер аз скиггия а йокулсвелл
В природе над селом летало нечто светлое и поддерживающее. Засыпающее солнце грело головы и души. А Гугуце хватив втихую красного, представлял себя едущим через село в черной непрозрачной машине и подтягивал бабе Родике:
Хей! Хей! Хей! Хаут а голти тоа!
Все шумели. Дорел Мутяну сварливо доказывал, что против молдаванина филиппинец это пшик.
— Говно — эти филиппинцы! Бананы они жрут, я тебе говорю! А где у нас бананы!?
С владельцем единственного в селе ларька соглашались. Но потихоньку спрашивали у почтальона Антония, сколько будет стоить отправить письмо на Филиппины. Пьянеющий Антоний, одетый по случаю проезда начальства в официальный мундир, заляпанный свиным жиром, важно дул губы и делал вид, что считает. На самом деле он разглядывал крепкий зад и ноги сестры Гугуце Аурики. Та дразнила его, называя — господин почтальон.
— Люди, гляньте Геу! Геу вернулся!
— Геу, привет!
— Ай-ле, Геу, как дела?!
Увлеченные праздником они пропустили триумфальное возвращение брата примара, появившегося из полутьмы, царившей на западе.
Полтора листа гипсокартона, обернутого в цветастую пленку от утеплителя, несли Геу как крылья — ангела. А сам странник устало шагал по дороге.
— Здравствуйте, люди! — в изнеможении поздоровался он и заплакал. Слезы бороздили небритые пыльные щеки блудного сына. Он вытирал их бейсболкой украденной в Пфальце у обедавших дальнобойщиков.
— Ай-ле!
— Геу!
— Не плачь, Геу!
— Ты в Молдавии, Геу! — утешало его общество.
Но путник плакал. Плакал и пил вино тетки Йоланы из наградного ковшика примара. Нектар наполнял его, растворяя грусть. Перед глазами плыл виноградный туман. Вокруг кружились люди и просили бабу Родику рассказать за Шарлемань. Гугуце сидел в уазике примара и жал педали попердывая губами. Он ехал в Александру-чел-Бун за абрикосами. Геу же пил холодное красное и грустил об оставленных в Португалии двух направляющих на двадцать семь. Его хлопали по плечу и кричали: «Ай-ле, Геу, спой Алунелул!». Он пел, и ему подтягивали. Сам Элвис Пресли выскочил из темнеющих вишен. Хлопнув вина у стола, он зажевал его куском поросенка.
— Ты в Молдавии, Геу! — весело произнес король рок-н-рола и растворился в желтом порошке тетки Йоланы.
— Алунелуул! — неслось над селом, над кладбищем в земле которого до сих пор тикала заводная нога деда Александра, над ангелами примеривающими полтора листа гипсокартона на спины, над грустным Муссолини — примаром, над всей Молдавией и миром. Из оврага за праздником грустно наблюдала фигура в оранжевом скафандре. Было тепло.
Ты мог бы жениться на мусульманке, Макс?
дата публикации:28.12.2021
Разговаривая со мной, моя судьба иногда закрывает один глаз ладонью, внимательно смотрит другим. Смотрит, не мигая, что там у тебя за душой, доходяга? Я сижу за столом и внимательно смотрю на суету мух над куском пиццы.
Мистер Акиньшин, не правда ли, мистер Акиньшин, неделю мистер Акиньшин. Все это далеко неспроста. Ма’ам директор редко снисходила до моей фамилии, а еще реже упоминала ее столько раз подряд. Я хочу подсчитать, но сбиваюсь на пятом повторе.
Что она имела в виду? Пока не понятно. Я бросаю вычисления, чтобы изучить документы которые вручила графиня.
Шеймус Пэддхем, Секретная служба…
В кабинете стоит неуютная тишина, прерываемая жужжанием мух. Я к ней не привык. В моем существовании ее никогда не было. Словно огромный пыльный мешок, накинутый на голову. Мешок за грубой тканью которого суетилась настоящая жизнь. Для меня она никогда не существовала. Что в Манчестере в пабе, где я мыл посуду нищего философа Долсона. В звоне пивных кружек и голосах клиентов. Что в Москве: на Дорогомиловском рынке, а потом в огромном «Мире». Шум не прерывался ни на минуту. Само отсутствие его настораживало. Вентиляция, разговоры, молитвы дедушки Масулло, шум воды, скрип рохлей, глухой стук двигателей. И вопросы, вопросы, вопросы.
Вопросы Алтынгуль.
— Ты мог бы жениться на мусульманке, Макс?
Я не понимал, какая разница, если ты любишь, но ее почему-то это волновало. Мелочи, которые не стоили внимания. Белые льдины на фоне темной остывшей воды. Может из-за дедушки, хотя старик никогда не высказывал мне своего неудовольствия. Смотрел мудрыми глазами в сетке морщин.
— Ты ее не обижай, набирази. Глупости наделать можно, исправить их потом никак.
Никогда не собирался. В свободное время мы всегда проводили вместе. Бродили по холодным, неуютным улицам. Ели мороженое, которое она обожала. Целовались. Все это очень напоминало Алю Я собирался ответить, но бобой Мосулло всегда резко менял тему.
— Рустем, уже принес барашка? — он сидел на своем неизменном месте, у котла с пилавом.
— Йок, бобой, — отвечал я. — Они с Бекзодом еще на рынке.
Конечно, ни на каком рынке Рустем не был. Они курили траву на крыше «Мира». Дедушка мою наглую ложь принимал, горестно вздыхая.
— Икки кочкор, — говорил он, — два барана не могут принести третьего. Скажи, йигит, как можно выбирать барашка три часа? Изучать его родословную?
Я смеялся и пожимал плечами. А бобой потирал жидкую бороду и улыбался. В котле скворчал жир, потрескивали дрова, за металлическим забором жила дорога. Шорох шин, гудки машин, рев моторов. И никакой тишины. Никогда и нигде.
Здесь же, когда я работал с документами, фоном всегда шел бесконечный треп старшего инспектора с Рубинштейном.
— Рита записалась на кунилини-йогу, просекаешь, Моз? Теперь у нас сплошная чистка чакр. Она везде сует эти специальные индийские специи, теперь приходится всегда просекать где ближайший толчок. Иначе быть беде.
Великий больной выражался в том ключе, что чистка чакр ведет к полному выздоровлению.
— Сам посуди, Эдвард! Индийцы все как один худые, живут в грязи и совсем не болеют. А все от чего?
— От чего, Моз?
— Потому что они регулярно чистят эти самые чакры.
— Думаю, если все пойдет так и дальше, я долго не протяну, — предрек Мастодонт. — Она еще купила специальный чай, Моз. Сечешь? Говорит второй этап. К йоге надо привыкать постепенно, можно надорваться.
Припомнив званый ужин по поводу начала занятий йогой, я отрываюсь от чтения досье на американца и, распугивая мух, начинаю ржать. Мой смех эхом отдается в пустом кабинете и, кажется, что я сошел с ума. Но этот ужин стоит моего безумия. Я закрываю руками глаза, не в силах сдержаться. Картинка ясно стоит перед глазами.
На то количество рубона, которое женушка Сдобного наметала на стол, невозможно было смотреть без содрогания и внутренних вибраций. Рита суетится вокруг него.
— Сегодня ужин в индийском стиле, небольшие закуски, Макс, — мурчит она. — Чатни, бирами, коровье барбекю. Любишь коровье барбекю?
Я с сомнением рассматриваю на готовый упасть на колени стол. Чатни, бирами и три кило крепкого белого. Гора тушеной фасоли. Тут от ожирения умер Рональд Макдональд, а Фушон сошел с ума.
— Говяжье? — предполагаю я и кошусь на двадцать фунтов вырезки с аппетитным дымком. Заготовку будущего панкреатита. Муженек вновь обращенной в йогу жарит под окном вторую партию. Жарит бескомпромиссно, как Сатана грешников, снизу доносятся ругань, треск раздираемого дерева и ветры, которые он испускает в беспощадной борьбе за хавку. Соседи вывалили из окон, с интересом наблюдая, как тот мечется у импровизированного гриля из бетонных блоков с соседней стройки, на которые небрежно брошена канализационная решетка. Мимо распахнутых окон валит густой дым.
— Дурачок, — Рита щекочет меня усами за ушком, — это же Индия! У них там коровы!
В Индии коровы, киваю я, и чтобы не мешать приготовлениям устраиваюсь в покрытом жирными пятнами кресле в углу.
Рубинштейны задерживаются, их катафалк с утра хандрит, чихает сизым, истекает последними каплями черного масла. Ставлю полный комплект зубных протезов против порножурнала, что старик, вытянув от усилий цыплячью шею, толкает тачку, в руль которой отчаянно вцепилась Рубинштейниха. Ему осталось только помереть от усилий. И тогда пазл сложился, он слег бы в багажник недавнего приобретения. В темной визитке с подвязанной челюстью. Еще пара кварталов и судьба сядет на него своей мягкой задницей.
Судьба. Я проговариваю про себя по буквам — СУДЬБА. Шесть букв. И ни одна не радостная, если ты потомственный неудачник и радуешься даже маленькой крупинке счастья случайно оброненной теми, кому повезло больше. Ты — разменная монета, сдача с крупных купюр.
Девяносто шесть шестьдесят
дата публикации:04.02.2022
— С вас сто четыре рубля.
— А сколько стоит кефир? — у нее было всего сто. Она все рассчитала до копейки. Если сложить все покупки должно было выйти девяносто шесть шестьдесят. При этом домой придется шлепать пешком, хорошо еще что недалеко. Всего пару кварталов, затем поворот в проулок, между старыми кирпичными стойками ворот по тропинке с разросшимися вдоль нее люпинами. С бензиновой гари улиц в сахарный запах цветущих растений. Герметичный двор со старой, почти сгнившей беседкой под липами. Странное место почти в центре города.
— Семьдесят пять, — рябая кассирша недовольно подняла голову. За Олькой собралась очередь, остальные кассы, как назло, были закрыты.
— Там на ценнике шестьдесят семь со скидкой.
— Забыли поменять, — равнодушно бросила та, дежурный ответ на все вопросы покупателей. В магазине было душно, дрянная экономия на кондиционерах, когда воображаешь, что пара атомов холодного воздуха слишком дорого стоят. Хотелось взять холодный пакет молока из витрины и прижать ко лбу. Но на это не было денег. Олька чувствовала нарастающее раздражение очереди. Кто-то гневно зашипел себе под нос. Кассирша пристально смотрела на нее. Уставшая и потная. Серые линялые глаза, в которых переливалось безразличие.