В конце девяностых два отчаянных брата Колбая долго уговаривали Аллу Матвеевну перебраться в специально купленный для нее домик во Владимирской области. И в один из морозных солнечных дней даже заехали за ней, чтобы отвезти, по новому месту жительства. Старший Мамука галантно открыл дверь машины, а младший — Карл продемонстрировал пачку купюр: подъемные для обустройства на новом месте. Домой Алла Матвеевна вернулась к вечеру, а братья пропали.
Случайные грибники нашли их только через пять лет. В черепе у каждого, в том месте, где у живого человека располагается затылок, было круглое отверстие, подходящее под калибр семь шестьдесят две. Пуля, чудом обнаруженная в стволе дерева, росшего перед машиной, не показала ровным счетом ничего. Кроме того факта, что была выпушена из пистолета Тульский Токарев, закрепленного за запасником музея Революции еще в восьмидесятые. Обчищенные насухо братья, чинно сидевшие в автомобиле марки Ауди, доставили двухмесячный геморрой местной следственной группе, метавшейся от одной версии к другой, пока дело не было благополучно закрыто за давностью и невыясненным виновником.
Следующим номером шел авторитетный Володя Жабенков по прозвищу Жаба Клава. Которого привлекли три квартиры в центре города у сухой восьмидесятилетней старушки. В системе ценностей Жаба Клавы три квартиры в центре были высшей степенью несправедливости и непременно должны были быть отняты и проданы. Старательно обставляющий дела, тот прибыл с карманным нотариусом. Суетливым юношей с прорехами в потной шевелюре.
Это дело стало для него колом на несколько недель. Он приезжал, угощался домашним вином, которое лукавая старуха готовила из забродившего вишневого варенья, водопроводной воды и водки, мучился животом, но ничего не мог добиться. На все мольбы и уговоры Алла Матвеевна обещала подумать об этом завтра. Подумать об этом завтра — было чем-то смутно знакомым. Володя зверел, плакал, умолял, но это завтра для него никак не наступало.
— Старая падла, — возмущался Володя паркуясь у знакомого переулка, к горлу подступала тошнота, а желудок недовольно сжимался.
Решив, наконец, поставить последнюю точку в старушачьей проблеме Жаба Клава, прибыл с собственным инструментом, решавшим все сложные вопросы: молотком, мотком бельевой веревки и стартовым пистолетом, переделанным под боевые патроны. Войдя в квартиру, он неосторожно выпил предложенное вино, в которое хозяйка добавила секретные капельки и тут же безвольно осел на табуретке в кухне. Зрачки его сузились, а черты лица обмякли.
— Что такое, Володенька? — забеспокоилась Алла Матвеевна, — Плохо тебе? Что делать-то хотел?
— Убить тебя, — сказал Володенька и хихикнул. — Квартиры твои переоформить и скинуть по-быстрому.
— Убииить хотел, — заинтересовано протянула собеседница. — А как?
— Придушить, чтобы ты карга старая документы подписала. А потом в лес вывезти.
— Интересно. А этот-то твой кто? — старушка кивнула на обмершего жабаклавского подельника, заложила ногу за ногу и принялась покачивать на носке домашний тапок. Плешивый юноша до этого вопроса, застывший столбом, слабо каркнул и попытался улизнуть из страшной квартиры.
— Стоять, — тихо велела Алла Матвеевна и спросила еще раз. — Ну, так кто он, Володенька?
— Этот? — переспросил собеседник, — так. Шваль. Папуас на прикорме.
Папуас на прикорме обреченно заскулил, но с места не двинулся. Большие серые глаза Аллы Матвеевны оказывали на него магическое воздействие.
— Получается, душегуб ты, Володенька? — улыбнулась собеседница и поправила седой локон, упавший на лицо.
— Получается так, — согласился Жаба Клава, глядя в пол.
— И много людей погубил?
Володенька молчал, бессмысленно вращая глазами.
— Ну так сколько? — допытывалась старушка.
— Двенадцать, — скорбно сообщил тот и вздохнул.
— Как апостолов. А тринадцатый ты — Искариот. Знаешь, кто такой Искариот?
В ответ Жаба Клава отрицательно мотнул головой.
— Ничего не знаешь, а туда же, — вздохнула хозяйка квартир, а потом приказала, — Ну так поди да застрелись. И мальчика своего прихвати. Хорошо?
Ее собеседник кивнул, поднялся с сиденья и схватив в охапку слабо сопротивляющегося, испуганного, нотариуса, отбыл.
После этих событий проклятый четырехквартирный дом знающие люди стали обходить стороной, пока в начале двухтысячных в район не сунулась группа компаний ГИК с блестящим проектом по сносу всего ветхого и постройке на его месте высоток.
Но и та обломалась. После визита Аллы Матвеевны на Баррикадную в головной офис ГИКа болбочущие на своем невозможном суахили таджики в оранжевых жилетах закопали вырытые под коммуникации траншеи, сняли заборы и растворились. А на доме сорок один появилась табличка «Охраняется государством». От чего государство охраняло Аллу Матвеевну было непонятно, но лихие люди навсегда отстали от ее крохотного зеленого закутка. Два соседних уже расселенных дома, попав в кильватер тотального невезения, тоже остались стоять с заколоченными окнами, остановившись где-то между жизнью и смертью.
Олька всех этих слухов не знала, а на чудесную охранную табличку внимания не обращала. Спустившись на первый этаж, она коротко нажала старомодную кнопку дверного звонка, заляпанную краской при последнем ремонте.
Хозяйка квартиры приняла деньги, а потом аккуратно купюра за купюрой расправила их. Сложила лицевыми сторонами вверх. Заметив надорванный уголок, она расстроенно посмотрела на него.
— Примут, как думаешь? — в коридоре плавал плотный аромат валерианы и старческой еды. Густо намешанного слегка пригорелого масла, капусты и жаренного. Уютный запах, которому казалось миллион лет, и он был всегда с самого начала времен.
— Конечно, примут, — стараясь говорить твердо пообещала Олька и честно взглянула в глаза старушки. Все равно менять деньги было не на что. То, что сейчас держали сухие руки Аллы Матвеевны было ее последними сбережениями. Собеседница недоверчиво хмыкнула, но деньги в карман халата положила.
— Чай будешь? Омлет есть еще и гренки. Я только завтрак готовила.
Олька бросила взгляд на худое, породистое лицо собеседницы на котором выделялись чуть тронутые помадой губы и кивнула.
— Ну пошли. — Алла Матвеевна развернулась и неожиданной упругой походкой направилась на кухню. Олька шлепала за ней рассматривая по пути книжные шкафы от пола до потолка за стеклом которых пыльным золотом светились корешки. Понять названия никак не получалось все они были латинскими буквами. Знания Ольки в этом предмете останавливались ровно на том уровне, чтобы объяснить залетному иностранцу, что он получит если заплатит. И то это была всего пара слов, в основном числительные, а действия замещались жестами.
Хозяйка положила на тарелку половину чуть теплого омлета, пару гренок и налила чай из старого чайника.
— Ешь давай.
— Вкусно, — сказала Олька, набив рот омлетом и подумала, что вчерашний коньяк на пустой желудок был лишним. — Что читаете, Алла Матвеевна? Интересное?
Та встала со стула и взяла раскрытую книгу, лежавшую на подоконнике, посмотрев на обложку, будто видела ее в первый раз. На серой неприметной ткани было выдавлено: «Piege a miel du KGB».
— Это?
— Ага, — кивнула Олька и запила гренок чаем.
— Да так, про жизнь. Тут есть воспоминания одного моего хорошего знакомого. Вот, смотри, — Алла Матвеевна покопалась в книге и, найдя нужный фрагмент, замолчала на несколько секунд. — Вот. Каждый входит в свой поезд и едет на нем всю жизнь, чтобы в конце выйти там куда ему не было нужно. Выйти на темном и пустом полустанке.
— Красиво, а как его звали?
— Эрнест Дежан, — хозяйка смотрела в окно, утреннее солнце путалось в ее волосах.
— А где он сейчас? — она положила в рот последний кусок. Ее собеседница пожала плечами.
— Сошел не на той станции, — Ольке показалось что Алла Матвеевна улыбается. Сошел не на той станции, еще бы понимать, что это значит. Но хозяйка пояснила:
— Отсидел пять лет. Потом не знаю.
— Ой, у меня тоже один друг сел в тюрьму. Ударил одного ножом в драке, — при воспоминании об Олеге Олька поежилась. Ей даже почудился запах. Запах старого вылизанного Пассата: смесь тошнотворной ванили с пылью. Из выхлопной трубы вился сизый дым, говоривший о том, что машина на последнем вздохе, но владелец им отчего-то гордился.
— Бампер тюнингованный, видишь? — объяснял он ничего не понимающей в этом Ольке. — Пацаны с Польши прислали, с разборки. Движок чипирован — сто пятьдесят семь кобыл. На Москву только две таких.
Не так чтобы Олег был сильно агрессивным, но про таких говорят — с болтом в голове. Платил он скупо и мало, а хотел много. Заставляя отрабатывать каждую копейку. Вот к пьяному к нему лучше было не приближаться, что-то замыкало в его мозге, и он превращался в тупого совсем отмороженного садиста. Ольке он поначалу сильно понравился: сильный, уверенный в себе, в шрамах, к которым она с некоторым трепетом прикасалась, но дальше все стало совсем плохо. Однажды она долго залечивала синяки, не отвечала на сообщения, а потом с облегчением узнала про его арест.
— Друг? — Алла Матвеевна обернулась и посмотрела на нее, — так это сейчас называется?
Смотреть приходилось против света лицо хозяйки скрывалось тенью, обрамленной сиянием солнца в волосах, поэтому догадаться что она думает было невозможно.
— Ну, — протянула Олька, — типа того.
Алла Матвеевна коротко хохотнула грудным приятным смехом и повеселела.
— Вот видишь! Поменялись только времена, девочка. Некоторые до сих пор выходят не на своих остановках.
Олька подумала сказать, что Олег точно вышел на своей, но промолчала. Она давно научилась — чтобы возражать, нужно разбираться в предмете.
Эрнест Дежан сошел не на той станции, поднимаясь к себе Олька думала, чтобы это значило, а еще за что этот человек отсидел пять лет. Пырнул кого-то ножом? Торговал наркотой? Надо будет взять эту книгу почитать, хотя как она что-либо поймет? Об этом Олька не думала. Все, что ее интересовало было несложным: женские романы, инстаграм, где она с интересом рассматривала незнакомую, красивую жизнь. Словно заглядывала в замочную скважину. Квартиры, машины, отели, еда. Настоящее и свое, не то, что у нее — заемное и чужое. Все у нее было так: чужие постели, чужие удовольствия. Единственно, что было ее — это время, за которое ей платили, но она хотела платить за него сама. Хотела платить за свое время. А для этого нужен был шанс. Один из миллиона.