Дмитрий Власов:
— Меня назначили как бы опекуном Анастасии Павловны. После ее операции я даже отпуск взял. И мыл ее, и ну все-все делал, вы понимаете, человек недвижим. И за все три месяца Доронина ни разу не позвонила ей. Я просил: позвоните, ей потом врачи передадут, что вы звонили. Она — нет, ни разу. И за весь этот год вообще ни разу ей не позвонила. А Анастасия Павловна выкарабкалась, в конце весны еще Манефу играла в «Мудреце». Да как — летала по сцене! Но знаете, у нее по существу два спектакля оставались, и она почти одновременно стала репетировать «Игрока» и «Мудромера». В «Игроке» Доронина трех режиссеров прогоняла, и в итоге спектакль закрыли. А «Мудромер», комедию, Георгиевская сама взялась ставить. Вроде получилось, Доронина смотрела и хохотала. Но и его закрыла. Это Георгиевскую очень подкосило. Конечно, у нее характерец-то тоже еще тот. Но это — оболочка. На меня начнет ругаться, а я ее в щечку поцелую, говорю: «Ну что ты кричишь, мамуленька». Я ее «мамуленька» звал и на «ты». «Ну что ты,— говорю,— кричи не кричи, а в последний путь-то все равно я ведь тебя провожу». «Ну да, не бросишь? Тогда ладно, тогда хорошо»,— и успокаивалась. Она добрая была. Приду к ней, она суетится, говорит: «Ну, посиди ты еще у меня, не уходи. Ну, поговори ты со мной». Все вспоминала свой юбилей. Ей в ноябре прошлого года 75 исполнилось, и к юбилею театр ей платье пошил — роскошное: темное с белым жабо. Оно ей так шло. Она все говорила: «Как бы мне это платье выкупить». Театр же после юбилея себе его забрал, платье-то. «Успеешь, — говорю, — выкупишь». Уж как оно было ей к лицу!.. Ее и представили к Герою так, чтобы в юбилей вручить. Так и не наградили, кто виноват — не знаю, теперь уж больше года прошло. Может, не успели? Она там, в Президиуме Верховного Совета, где-то под номером двадцать значилась… Все время я ей звонил, каждое утро, как радио: «Доброе утро». Она отвечала «Жива-жива, не волнуйся». А 30 августа она мне сама звонит: «Дим, уматерил бы ты меня, а?» Ну, в своем стиле, я захохотал, а она заплакала: «Я чувствую, что недолго проживу, я бы на тебя все переписала». Потом телефон у нее не отвечал, до 10 сентября я ломился в закрытую дверь. Милиция не помогла, потому что кто я ей? Я даже на другой работе теперь, из театра ушел. 5-го был сбор труппы. А на другой день Доронина, не начав сезон, уехала в Финляндию. Кого-то там вроде просила позвонить Георгиевской.
На сбор труппы 5 сентября Анастасия Павловна не пришла. 7-го вечером спектакль «На всякого мудреца»… Утром — репетиция. Позвонили Георгиевской домой. Никто не ответил. Поскольку есть второй состав, никто не волновался, в программе фамилию Георгиевской просто вычеркнули, заменили на дублера. Пеньков, правда, сказал вечером, что надо бы сходить к ней домой. Но кто-то отшутился: старуха запила, наверное, скоро сама придет. Посмеялись и забыли.
13 сентября — «Прощание с Матерой», тот самый спектакль, который оказался прерван и на который приглашали зрителей. 11-го с утра репетиция. Второго состава в этом спектакле нет, и 10-го вечером отправились к Георгиевской домой.
Два милицейских прапорщика открыли дверь. Выскочила полубезумная собака. Птицы были мертвы. На кухне горела газовая плита. Стояла нестерпимая духота и смрад. Анастасия Павловна лежала в комнате между кроватью и тумбочкой. На диване лежали деньги, видимо, на похороны — 4 тысячи.
Власов потерял сознание, и его унесли в соседнюю квартиру…
Врач — молодая женщина в резиновых перчатках, осматривая тело и отворачивая лицо, сказала:
— Криминала нет.
Алексей Ломакин, оперуполномоченный, лейтенант:
— У нас на руках экспертизы пока еще нет. Но эксперты сказали, что смерть наступила от острой сердечной недостаточности… От нее ничего не осталось. Лица совсем не было. Видимо, голодная и обезумевшая собака все искусала.
Все, что осталось от актрисы, завернули в простынь, потом несколько раз обернули сверху плотной полиэтиленовой пленкой. На все это надели сверху юбилейное темное платье с белым жабо… Гроб был закрытый, цинковый. Туда же положили рядом лакированные туфли.
— А вы знаете, из того МХАТа — имени Чехова — никто ведь на панихиду не пришел.
— И из нашего — имени Горького — знаменитости, которые столько лет с ней играли, те, кто теперь с Дорониной близок, тоже не пришли.
Лежала — закрытая, невидимая. Ничья.
И ни одна газета не поместила некролог, как будто она виновата была в том, что ее бросили. Маленькое сообщение в траурной рамке поместила лишь «Вечерняя Москва». Словно она была городская актриса.
Господь, пора. Дай лету отцвести.
Отметь в саду деревья тенью длинной.
И над равниной ветры распусти…
В самые мрачные времена России ни одна крепостная актриса не умирала так.
Это началось не сегодня, это началось тогда, когда жизнь человеческая потеряла всякую ценность рядом с идеей. Потом она потеряла всякую ценность просто сама по себе.
Что движет поступками? Вера и страх. Сначала утратили веру, потом исчез страх. Теперь мы свободны, теперь все можно. К покаянию привыкли, как к греху. «Господи, прости»,— просим сегодня, чтобы завтра снова грешить. И мы еще жалуемся, что плохо живем? Да потому, какие мы есть, какими стали, мы еще слишком хорошо живем, мы и этой жизни не заслужили.
Выдающаяся. Великая. Последняя. Родилась беспризорницей, явилась на свет в «судьбоносный» день — 7 ноября.
И скончалась беспризорницей — когда? Как теперь на памятнике написать? 1 сентября, как отмечено в экспертизе? 2-го, когда еще утром видели ее соседи? Или 3-м числом оформить — по кефирным бутылкам в холодильнике?..
Если бы в «Прощании с Матерой» был второй состав, Анастасия Павловна, может быть и сейчас, в октябре, все лежала бы у себя дома, на полу.
Господи, не прощай ты нас. Не прощай. Ведь мы уже не люди.
1990 г.
Без грима
Кажется, все просто. Газета критикует, газете отвечают, газета публикует ответ. В случае спора — суд.
Однако критикуемые часто избирают для ответа другой адрес — ЦК КПСС. Это уже иной жанр, давний, он всегда был в ходу — жалоба.
Жанр — ничтожный, но результат в былые времена давал неотразимый, сокрушительный, иногда — убийственный в прямом смысле, особенно если удавалось донести первому лицу.
Народной артистке СССР Т. Дорониной это удалось.
Но она опоздала. Как минимум лет на десять. Я уже не говорю — пятьдесят, в ту пору ее поступку цены бы не было, головы бы полетели…
Очерк назывался «Последняя», опубликован был в «Известиях» № 277 за 1990 год.
Речь шла о смерти народной артистки СССР Анастасии Павловны Георгиевской. Воспитанница Станиславского и Немировича-Данченко, она во МХАТе на Тверском оставалась последней из славной плеяды легендарных мхатовских стариков.
Умерла, а можно сказать, и погибла. Два с небольшим года назад с ней случился инфаркт — во время спектакля. Переболела, вернулась на сцену. В январе нынешнего года, опять во время спектакля, актрисе стало плохо. В антракте ее увезла «скорая». Три месяца тяжелой болезни — опухоль головного мозга. И все-таки снова, в конце весны, Георгиевская второй раз возвращается на сцену.
На недавний сбор труппы 5 сентября Анастасия Павловна не пришла. Никто не обеспокоился. 7-го спектакль — «На всякого мудреца довольно простоты», на утреннюю репетицию актриса вновь не пришла, к снова никто не встревожился: фамилию из программки вычеркнули, заменили на дублера. 13 сентября новый спектакль — «Прощание с Матёрой». Тут второго состава нет, Георгиевскую заменить некем, поэтому к ней явились домой.
Анастасия Павловна лежала в комнате между кроватью и тумбочкой. Эксперты установили, что смерть наступила от острой сердечной недостаточности.
Когда скончалась? Сколько дней пролежала в соседстве с обезумевшей от голода и смрада собакой — десять дней, больше? С точностью установить трудно.
Воспитанница детдома — родилась беспризорницей и умерла беспризорницей.
В очерке вспоминался старый, добрый, единый МХАТ, рассказывалось о нравах нынешних, о том, как пали мы, какими стали — все вместе и каждый в отдельности.
А может быть, эта чудовищная человеческая драма все-таки случайность? Но и тогда нечаянная трагедия близкого все равно в укор совестливому человеку, он все равно возьмет на себя часть вины, пусть невольной или косвенной. Как же тяжело должно быть сотоварищам Анастасии Павловны, особенно молодым актёрам, этой гибели должно хватить им, чтобы до конца жизни сохранить душу.
Хроника событий.
Из письма актрисы МХАТа им. Горького Л. Стриженовой в редакцию газеты «Известия»:
«Я надеялась, что публикация в «Известиях» отзовется болью в сердцах работников МХАТа, заставит их по-новому посмотреть на ту атмосферу, которая сложилась в стенах театра, в котором я работаю уже 27 лет.
Моим надеждам не суждено было сбыться. После публикации в театре прошло собрание, цель которого оказалась далека от нравственного осмысления происшедшего. В большом зрительном зале один за другим в соответствии с предварительной договоренностью (на подобных ответственных собраниях контингент выступающих неизменен и давно определен начальством) к микрофону подходили люди. Но никакого чувства вины или сопричастности тому, о чем говорилось в статье, эти люди не испытали. Они увидели в происшедшем лишь угрозу их лидеру.
Ни слова раскаяния, ни намека на попытку усомниться в собственной непогрешимости. Неужели мы действительно так больны… В зале поднялась все-таки рука «против», но человеку не позволили вымолвить ни слова.
Невольно вспоминаешь другие времена — до разделения театра. Хоть и в малом количестве, но оставалась тогда еще, жива была другая культура, доставшаяся нам по наследству. В ту пору не могло произойти того, о чем со стыдом и скорбью мы говорим сегодня».