Она отбивала (и отбила) мужа в отделении милиции, куда затащили Петра Григорьевича напавшие на него вечером на улице «топтуны». Она помогла бежать Мустафе Джемилеву, несколько месяцев скрывавшемуся от ареста. Вечером он зашел в дом Григоренко, заночевал, а утром пришли с обыском. Зинаида Михайловна прямо во время обыска сунула на кухне Мустафе две пары теплого белья, теплую верхнюю одежду, и тот из окна по верёвке спустился вниз. Она же, Зинаида Михайловна, когда Мустафа сломал ногу, пришла в Институт Склифосовского и из-под носа чекистов увела его из больницы…
С чекистами у нее сложились странные отношения: она открыто презирала их, они знали об этом и терпели ее. Когда Зинаида Михайловна заболела, Петр Григорьевич повез ее в Ялту (там он устроился грузчиком: безденежье уже прочно вошло в быт семьи). Зинаида Михайловна почти сразу обнаружила четырех (!) агентов: две молодые пары, игравшие роли мужей и жен, а может быть, и настоящие супружеские пары, завербованные КГБ. Шел август 1968 года. Советские танки ворвались в Прагу, и Григоренко с женой прервали отдых. «Топтуны» проспали их отъезд, поезд в Симферополе задержали на 20 минут, когда потные, запыхавшиеся чекисты вскочили в вагон. Зинаида Михайловна, глядя им в лицо, сказала громко и презрительно: «Проспали! Шляпы!». Те молча скрылись в свободное рядом купе. Когда поезд подходил к Курскому вокзалу, Зинаида Михайловна сказала в коридоре одной из жен-чекисток: «Пусть ваши кавалеры чемоданы за стариком несут». Та вскочила в купе и взволнованно передала: «Она говорит, чтобы вы за ними чемоданы несли…»
Через полтора месяца в Москве судили правозащитников, вышедших на Красную площадь с протестом против советской агрессии. Возле здания суда — вооруженная милиция, чекисты с повязками дружинников, в соседних дворах — подразделения мотополка. Все готово к провокации. Появляются рабочие в заляпанных комбинезонах. Зинаида Михайловна первая засветила их: «Что ж это ты — комбинезон натянул рабочий, а туфельки лаковые оставил». «Рабочие» растерялись, пошли обратно, один зло прошипел: «Ах ты, жидовка (?)! За ноги бы тебя, да головой об дерево, чтоб мозги выскочили». «Рабочие» вскоре вернулись, переодетые в свое, цивильное.
Ускользнув из-под домашнего ареста, Григоренко умудрился съездить под Рязань к Солженицыну, по дороге заметая следы, менял поезда, потом среди ночи искал такси. Они увиделись впервые, проговорили непрерывно пятнадцать с половиной часов. После возвращения домой раздался телефонный звонок, трубку сняла Зинаида Михайловна. На просьбу: «Петра Григорьевича!» — ответила:
— Пришел, пришел. Столько вас молодых лоботрясов и за одним стариком не уследили. И за что вам деньги платят?
На другом конце провода все покорно выслушивали.
С самого начала гонений и травм Зинаида Михайловна заявила, что в КГБ по вызовам являться не будет. Когда измученный генерал был наконец выпущен на свободу, на другой же день Зинаиду Михайловну вызвали… в милицию. Звонивший чекист заметил, что квартиру Григоренко посещает слишком много людей. «Это еще немного, — ответила она. — Много будет в воскресенье, мы объявили его днем открытых дверей. Приходите и вы…»
Смелость и открытое презрение стоили многого. Ведь раскаяния чаще всего добивались не пытками, а тем, что угрожали взять жену, близких. В этом смысле генерал мог быть спокоен за тылы. Главное, что угнетало, даже терзало его: он так и не смог стать кормильцем семьи, ее опорой. Когда его разжаловали, главным кормильцем стала Зинаида Михайловна, она по-прежнему шила по ночам. Один сын вместо того, чтобы учиться, пошел работать за 50 рублей в месяц. Вынужден был пойти работать даже больной Олег — грузчиком в овощной магазин, вместе с Петром Григорьевичем.
«Я всегда, как под дамокловым мечом, ходил под угрозой внезапного эпилептического припадка у Олега, да еще когда он будет с грузом или у открытого люка, или на лестнице».
Признали больным, а поступили, как со здоровым.
«Сталинские порядочки: на меня злы, а бьют семью. Трех инвалидов оставили без куска хлеба… Сумасшедший подрыватель престижа государства. Какова же цена такому престижу?».
Помните, как «анкета» Зинаиды Михайловны препятствовала карьере Григоренко. Теперь все поменялось: ей предлагали большую пенсию за расстрелянного мужа, если она… бросит Петра Григорьевича.
«Если бы у меня не было жены, верной своему супружескому долгу? Если бы она последовала подлому совету зам. нач. ГУК (Главное управление кадров Советской Армии.— Авт.) генерал-полковника Троценко и после моего разжалования вышла замуж? Или если бы, следуя подсказке подосланных советчиков из КГБ, пошла на сделку и, получив персональную пенсию за убитого в ежовско-сталинских застенках своего первого мужа, отреклась от меня? Или если бы она оказалась такой же беспомощной, неприспособленной к жизни, как очень многие из жен военных? Что бы я делал?»
От многого уберегла мужа Зинаида Михайловна, в том числе не только от раскаяния, но даже от советов на эту тему.
«Моей жене тоже советовали уговорить меня «раскаяться». И совет этот давали люди, мною очень уважаемые и мужественные, которые сами вряд ли пошли бы на раскаяние, но они не считали себя вправе требовать того же от старого и уже достаточно травмированного жизнью человека. Я очень благодарен жене за то, что она не довела эти советы до меня. Мне от них было бы еще труднее».
Это все — можно сказать, анкетные данные Зинаиды Михайловны, расширенная справка. По чужим воспоминаниям о человеке полно не расскажешь. А свидеться — вряд ли сведет судьба.
После публикации «Мятежного генерала» Зинаида Михайловна попросила московских правозащитников принести журналисту цветы от ее имени. Потом позвонила из Нью-Йорка.
— Приезжайте. Я хочу вам показать архив.
Зная финансовое состояние российских газет, предложила: «Я оплачу дорогу». Естественно, редакция от этой услуги отказалась.
…Неожиданно связь с Зинаидой Михайловной оборвалась. Оказалось, поднялось давление, в тяжелом состоянии ее увезли в госпиталь. В Нью-Йорк летал племянник Зинаиды Михайловны Алексей Михайлович Егоров — профессор, доктор биологических наук. Здоровье, слава Богу, пошло на поправку.
Не старость главная ее беда и даже не болезни. Одиночество — вот горе. Года два назад умер Олег — сын, тот самый — инвалид, нечленораздельную речь которого могла выслушивать и понимать только она — мать.
— Брежнев отнял у меня комнату, — вздыхал сын иногда, жалуясь самому себе.
Зинаида Михайловна написала письмо Сергею Адамовичу Ковалеву, бывшему правозащитнику, председателю Комиссии по правам человека при президенте России. Сергей Адамович — посредник, письмо адресовано президенту, в нем просьба вернуть квартиру на Комсомольском проспекте, незаконно отнятую у семьи Григоренко бывшей советской властью. Здесь, по мысли правозащитников и самой Зинаиды Михайловны, можно было бы создать замечательный мемориальный музей. Многие поколения россиян могли бы наглядно видеть, как подтачивалась и рушилась советская власть, многие учились бы здесь бескорыстному служению Отечеству.
1994 г.
Гори, гори его звезда…
В первую субботу августа на Новодевичьем кладбище родные и близкие сказали о нем последние слова в его неживом присутствии.
Теперь, когда душа его в дороге, и потом, когда она, душа, обоснуется в глубинах Млечного пути, потом долго, до последнего современника, имя его — актёра и человека — будет обрастать воспоминаниями. И никто, наверное, не приблизится к сути его человеческой природы: слишком он был в себе. Нездешний человек. Звездный мальчик и юродивый.
Не помню дня и года, когда мы познакомились. Лет двадцать тому. На Центральной студии документальных фильмов закончили короткий, двадцатиминутный фильм, к которому я был причастен. Редактор искала диктора, чтобы озвучить текст, и неожиданно позволила Смоктуновскому.
— А о чем фильм? — знакомый мягкий голос.
— О природе, о том, что… — редактор проникновенно передала тему.
— Да-а,— в тон ей отвечал Иннокентий Михайлович, — природу надо беречь, надо беречь. Я очень, вы знаете, люблю природу, очень. А сколько вы, извините, платите? — спросил он без паузы тем же проникновенным вкрадчивым голосом.
— Восемнадцать рублей за часть. Нет, больше не можем, у нас такие расценки. Мы даже Хмаре по восемнадцать платим.
— Извините, нет.
— А вы сколько бы хотели?
— Ну, рублей сто. Ну, восемьдесят.
— О-о!..
Магическое имя — деньги нашлись.
Когда Смоктуновский вошел в студию, когда двинулся по просторному холлу внизу, кто-то из небритой кинопублики у стены громко окликнул.
— Привет, Кеша! Что, деньги пришел зарабатывать? А зачем они тебе?
Ему бы, не повернув величественной головы, пройти мимо. Но он растерянно оглянулся, остановился посреди зала и смущенно, тихой скороговоркой стал объяснять:
— Ну почему же… Знаете ли… у меня семья, дети…
Балбесы у стены загоготали.
Работы было немного, от силы — на час.
Даже заурядные дикторы относятся к озвучиванию документальных лент, как к халтуре. Я наблюдал, как работал один из самых расхожих дикторов. С разгона, поставленным голосом он однообразно прочел текст. На замечания редактора и автора реагировал нервно: «Нет, здесь не надо перечитывать, здесь все правильно», «И здесь все хорошо», «Извините, мне некогда». Он спешил то ли на радио, то ли на какую-то провинциальную эстраду читать классические стихи. Высокомерно и раздраженно закончил: «Вам надо было приглашать не меня, а диктора». «А кто же он-то?» — спросил я тихонько у редактора. «Он считает себя артистом», — улыбнулась редактор.
Смоктуновский вошел, разделся, устроился поудобнее в кресле, поставил рядом свой знаменитый термос с чаем, с которым не расставался никогда. Несколько минут разговора ни о чем — для атмосферы, для контакта. И:
— Ну что, начнем, пожалуй?