Лейтенант Алексей Прокофьевич Берест также был представлен к званию Героя. Но вместо Золотой Звезды получил Орден Красного Знамени.
Но, может быть, все справедливо? Почему мы должны верить сегодня практически единственному свидетелю, пусть и старшему по званию в рейхстаге в дни боёв.
Первым скончался от сердечной болезни Петр Щербина, прикрывавший с автоматчиками знаменосцев.
Умер командир роты Съянов, сражавшийся в рейхстаге от первой до последней минуты.
Год назад, на 91-м году, скончался командир полка Зинченко.
Погиб в автокатастрофе командир корпуса Переверткин.
Уже несколько лет после инсульта не встает с постели командир дивизии Шатилов, слепой и глухой.
Тяжело болен, тоже почти ослеп начальник штаба батальона Кузьма Гусев, участник боёв за рейхстаг.
Нет и знаменосцев. В июне 1975-го погиб в автокатастрофе Егоров. Несколько месяцев назад скончался Кантария.
Не получается ли в сегодняшнем разговоре: кто других пережил, тот и прав?
Процитирую сухие протокольные строки документа тех лет, подписанные командующим войсками 3-й ударной армии, генерал-полковником Кузнецовым и членом Военного совета армии генерал-майором Литвиновым. Документ называется «Боевая характеристика знамени», водруженного над рейхстагом, в нем — черным по белому: «Отважные воины коммунист лейтенант Берест, комсомолец сержант Егоров и беспартийный младший сержант Кантария установили знамя над зданием германского парламента».
Берест назван первым.
Вчитываясь в эти важные строки, невольно задумываешься: все ли было так простецки просто, как рассказывает капитан Неустроев? То ли приумалчивает о чем-то, то ли не знает чего-то, все же много было начальников повыше его. Зная нашу вечную любовь к символам, не могу поверить в случайность того, что заключительную точку в войне ставили представители разных национальностей — украинец, русский и грузин. Что еще важнее — коммунист, комсомолец и беспартийный! Наконец, возглавлял и осуществлял операцию политрук, роль которого еще от Фурманова — вести за собой.
После войны ни Егоров, ни Кантария, купавшиеся в славе и восхвалявшие самих себя, имя лейтенанта Берёста даже не вспомнили — нигде, никогда. Тоже — не случайно, им «рекомендовали» — о чем говорить, а о чем молчать.
Но как выпал из обоймы политрук?
Не у кого спросить: за что?
А. Дементьев, старший научный сотрудник Музея Вооруженных сил:
— Берест, как никто из участников штурма рейхстага, заслуживает звания Героя Советского Союза.
Алексею Прокофьевичу суждено было совершить в рейхстаге еще один подвиг.
Немцы, с трудом загнанные в подвал, вывесили белый флаг. Выдвинули условие: поскольку среди них находится генерал, переговоры с советской стороны тоже должен вести генерал. В крайнем случае — полковник.
Старший по званию в рейхстаге Неустроев — капитан. (Полковник Зинченко после водружения знамени ушел — до боя, до пожара). Богатырский рост Берёста, манера свободно, с достоинством держаться придавали ему внушительный вид. Ему и предложили отправиться в подвал «полковником».
Берест вылил из фляги последние капли воды, побрился. Вместо шинели надел трофейную кожаную куртку, закрывшую лейтенантские погоны.
Адъютантом «полковника» отправился сам Неустроев. Сбросил в себя обгоревшую телогрейку, на капитанском кителе комбата красовались пять боевых орденов.
Переводчиком взяли Ивана Прыгунова. Его, пацаном лет пятнадцати, угнали на работу в Германию, теперь освободили, он прошел через СМЕРШ и был призван в армию.
Из воспоминаний С. Неустроева:
«Сейчас, через десятки лет, скажу откровенно — идти на переговоры мне было страшно, но другого выхода не было… На нас были направлены дула пулеметов и автоматов. По спине пробежал мороз. Немцы смотрели на нас враждебно. В помещении установилась мертвая тишина!».
Лейтенант Берест, нарушив молчание, решительно заявил:
— Все выходы из подземелья блокированы. При попытке прорваться каждый из вас будет уничтожен. Предлагаю сложить оружие. Гарантирую жизнь всем вашим офицерам и солдатам, раненым — медицинскую помощь.
Немецкий полковник ответил:
— Еще неизвестно, кто у кого в плену. Нас в рейхстаге значительно больше. Снаружи подтянулись новые немецкие части, выход из рейхстага под прицелом.
— Не забывайте, — ответил наш «полковник», — беседа проходит не в Москве, а в Берлине. Я не за тем шел сюда четыре года, чтобы сдаваться. Повторяю, мы вас уничтожим! Всех!
Неустроев уверяет, что переговоры длились минут 15—20. Берест же вполне официально докладывал на закрытом совещании в Институте марксизма-ленинизма в 1961 году, что трудные переговоры длились 2 часа 40 минут. Полковник выходил из каземата, видимо, для консультаций с комендантом рейхстага. Немцы тянули время. Обстановка накалялась. В итоге полковник согласился на капитуляцию, но при условии, что русские солдаты будут отведены с огневых позиций:
— Они возбуждены и могут устроить над нами самосуд.
Берест решительно отверг предложение.
Из воспоминаний С. Неустроева:
«Снова наступило молчание. Первым его нарушил гитлеровец:
— Ответ дадим через двадцать минут.
— Если в указанное время вы не вывесите белый флаг, начнем штурм, — заявил Берест.
И мы покинули подземелье. Легко сказать сейчас: покинули… А тогда пулеметы и автоматы смотрели в наши спины. Услышишь за спиной какой-то стук, даже шорох, и кажется, что вот-вот прозвучит очередь.
Дорога казалась очень длинной. А ее следовало пройти ровным, спокойным шагом. Нужно отдать должное Алексею Прокофьевичу Берёсту. Он шел неторопливо, высоко подняв голову».
Я обращаюсь к Степану Андреевичу Неустроеву, ныне — севастопольцу, подполковнику в отставке:
— Если забыть все остальное — и штурм рейхстага, и Знамя Победы, только это одно парламентерство Берёста — достойно ли Золотой Звезды?
— Да. Безусловно. Это был подвиг, и великая заслуга Берёста в том, что он сохранил жизнь солдатам. Не только нашим, но и немецким. Мы бы запросили тяжелые огнеметы и просто сожгли бы немцев.
Наверное, первый советский парламентер в Берлине. И один из последних во второй мировой войне.
…Как их, победителей, встречали в Москве на Белорусском вокзале! Какие это были дни! Счастье, слезы, море цветов. «Какая музыка была, какая музыка играла».
Лейтенанта Берёста встречали без музыки, и его не снимала кинохроника. Ему поручили сопровождать репатриированных. Безвестный эшелон прибыл в сумеречный час, на запасной путь.
Природа всех версий — в его характере: говорил — что думал, поступал — как считал нужным.
В «доме Гиммлера» хранились часы, предназначенные для гитлеровцев, которые первыми ворвутся в Москву. Берест вручал часы своим солдатам. Вошел незнакомый офицер, то ли из штаба, то ли СМЕРШа и протянул руку. «Это часы, — сказал Берест, — для тех, кто взял «дом Гиммлера» и пойдет на рейхстаг». Слово за слово. «С такими длинными руками, — бросил Берест, — надо стоять у церкви, там подадут».
Прорываясь с боями к рейхстагу, солдаты батальона ворвались в представительство нейтрального государства: взорвали гранатой дверь, постреляли. Язык не наш, не разобрались. Когда Берёста среди других представили к званию Героя, подоспела нота иностранной державы. Кто отвечает за политическое воспитание солдат? Берест.
Замполит составил опись картин в «доме Гиммлера», часть из которых попала в дом одного маршала.
Легенды, версии, домыслы. Вот мнение Неустроева:
— В 1966 году я встретился с Телегиным, членом Военного совета фронта. На даче, в Серебряном бору. Выпили, разговорились. И он сказал мне: «Жуков виноват. Он к нашему брату, к политработникам, относился не очень… Прочел фамилию Берёста: «Еще один политработник!» — и вычеркнул. Если бы вы, Степан Андреевич, написали в реляции: «заместитель командира батальона» и поставили бы точку, не надо было «по политчасти» — Берест бы прошел.
Наверное,— правда. Но не вся.
Казалось, после войны они будут, как братья. Увы.
После войны Неустроев оказался выключен из жизни на целых десять лет. Не только не в укор ему, а даже в достоинство скажу: и здоровых-то людей водка сгубила — миллионы, а он, калеченый-перекалеченый, поднялся, встал на ноги.
Но когда к концу пятидесятых он вернулся к боевым делам батальона, Егоров и Кантария были уже канонизированы, к ним притерлись новые герои, а свои — Берест, Пятницкий, Щербина, Гусев, представлявшиеся к званию Героя, но не удостоенные, оказались наглухо задвинуты.
Из писем к Берёсту:
«Алексей! По-видимому, ты не читал «Правду». Там речь Егорова о том, как он (? —Авт.) с Самсоновым брал рейхстаг. Снимок: Самсонов вносит в Кремле Знамя Победы. Н.С. Хрущев жмет ему руку. Так-то, брат.
М.Сбойчаков».
«Здравствуй, боевой друг Алёша! …На Знамени Победы написано 150 с.д. Какое же отношение имеет т.Самсонов — представитель 171 с. д. …Как ни странно, почти никого из нас никто не послушал. На днях я был в Институте марксизма-ленинизма, где готовится к изданию история войны. Дали мне почитать о боях за рейхстаг. Я заявил протест. Наш батальон упоминается как вспомогательный. Они изменять не хотят. Я потребовал поднять архивы полка. Заявил: раз основная роль приписывается Самсонову, тогда и на Знамени Победы следует написать не 150 с.д., а 171 с.д. Они попятились.
К. Гусев».
Истинные герои рейхстага писали гневные, резкие письма Неустроеву, который, по их мнению, повел себя, мягко говоря, уклончиво. Копии этих писем слали Берёсту, как высшему судье.
После споров и скандалов ЦК КПСС в 1961 году вынужден был собрать закрытое совещание в ИМЛ, где выступил и Берест. Только после этого в шеститомном издании истории Великой Отечественной войны появились правдивые строки о водружении Знамени Победы: