Никифора Жукова вызвали в обком партии — со всеми документами. Он собрал все ответы из военных архивов, свидетельства однополчан — 120 документов с печатями и подписями — и отправился в Херсон.
— Я постучался в кабинет зав. административным отделом обкома. «Здравствуйте».— «Вы кто будете?» — «Жуков». — «А-а, это вы. Документы привезли?» Повел меня на 4-й этаж. Входим. Я говорю: «Здравствуйте», а мне в ответ — на ты: «Документы привез?» Я начинаю соображать, что не я им нужен — документы. А рядом с хозяином кабинета — Деревянко, зам. зав. облсобесом. Я документы отдал. Хозяин кабинета звонит начальнику КГБ: «Никифор Андреевич здесь». Потом прокурору, потом начальнику областной милиции: «Никифор Андреевич здесь». Как будто Брежнев прибыл. Последний звонок: «Облпсихбольница? Главврач? Почему опаздываете, вам сказано на 10 часов! Жуков — здесь». Тут мозги мои стали крутиться на 360°. И главное — документы у него, он даже не взглянул на них, к груди прижимает. Он повернулся к Деревянко, и тут я, как Челкаш, бросился через стол и вырвал эту пачку. Он озверел: «Какого ты х..?» — «А вы — какого?» — я отвечаю и кидаюсь на выход. Он вслед: «Ты отсюда не уйдешь» — и кому-то по телефону: «Жуков выходит!»
Они знали, что я сильный. Спускаюсь, и со второго этажа вижу — милиция, девять человек стоят на выходе цепью и держат друг друга за руки. …И я врезался в середину, они повалились, я выскочил на улицу. Следом — старший лейтенант: «Стой, Жуков, стрелять буду!». А тут уже — люди, народ. Я быстро на автостанцию. Ехал с пересадками. А вечером, к прямому рейсу на Асканию, милиция собралась, меня искали.
Дома стало мне плохо. Лидия Степановна вызвала «скорую». Давление 260 на 130. Сделали уколы. Наверное, было предынфарктное состояние. Поздно вечером еще раз приехала «скорая»…
21 ноября 1979 года, Жуков возвращался домой с продуктовой сумкой, нес кефир, молоко, творог. У подъезда сидели соседи, они кивнули ему на угол дома, за которым он увидел троих в одинаковых демисезонных пальто. Никифор Андреевич стал подниматься к себе на второй этаж, и на повороте лестницы на него вдруг обрушились сверху удары по голове. Били двое. Выскочили с улицы те трое и дулами пистолетов начали бить его по ребрам. Инвалид войны Жуков, который еще под Севастополем был ранен в голову, почувствовал себя плохо. Как в тумане, он увидел три пистолета, направленные ему в грудь, и вдруг понял, что эти бандиты могут его убить — просто и безнаказанно.
И он сказал то, что не говорил за всю войну фашистам:
— Я сдаюсь.
Покорно двинулся к машине «скорой помощи».
Всю картину избиения и захвата наблюдала с верхней лестничной площадки семья Смолы — он, она и дочь. И те соседи, что сидели на скамеечке, подтвердили, как инвалида войны Жукова выводили из подъезда пятеро, все — с пистолетами в руках.
«Скорая» заехала сначала в райотдел милиции, на крыльцо вышел капитан и с улыбкой спросил:
— Ну что, Жуков? Не били тебя?
— Нет, — ответил он.
Сказал бы «били», в дороге добавили бы еще, благо ехать до Херсона, до психиатрической больницы, почти три часа.
Поместили Жукова в самое тяжелое отделение для потенциально опасных больных — «для буйных».
Лидия Степановна:
— На другой день в шесть утра мы с Наташей поехали в Херсон, в психбольницу. Заведующая отделением предупредила нас, что когда приведут Никифора Андреевича, чтобы мы не плакали — ему же сделаем хуже. Привели мужа — о-о. Боже мой, какой он был! Губы высохшие, язык заплетается, обрюзгший, ногами еле передвигает, за стенку держится. Наташа расплакалась…
Как только Жукова уложили в психбольницу, секретарь райкома партии по идеологии Вера Ивановна Деменникова прибыла в Асканию-Нова, чтобы провести в школе партбюро. Она рассказала, что муж директора школы засыпал все инстанции письмами, в которых унижает и оскорбляет достоинство заслуженных людей, участников войны. Речь шла все о тех же Житнике и Вилоре. Секретарь райкома поставила вопрос о пребывании директора на своем посту. Несмотря на то, что половина школы уже поверила в то, что Жуков — аферист, староста и полицай, все до одного встали на защиту Лидии Степановны: «Это дело мужа: хочет — пусть пишет, не хочет — пусть не пишет».
Кстати сказать, школа была на хорошем счету в районе.
Спустя почти месяц Жукову разрешили выписаться из больницы при единственном непременном условии: он никуда никаких писем больше писать не будет, семья должна дать расписку…
Произошла тяжелая сцена. Когда Наташа увидела совершенно изменившегося отца, она упала перед ним на колени — при матери, при врачах. Дочь плакала и умоляла отца ни с кем больше не связываться и никуда не писать, ни одного письма — «ради мамы, ради меня, пожалей нас и себя». Никифор Андреевич, похудевший, заторможенный, отвечал:
— Не буду… Не буду.
С этого дня, впрочем, его письма — о пенсии, о Житнике с Вилором, о местном самоуправстве, о том, что он не дезертир и не полицай — не имели уже никакого значения! В истории болезни я видел запросы партийных и советских органов, прокуратуры, милиции, Министерства обороны и т.д.: стоит ли Жуков на учете в психоневрологической больнице? Больница отвечала: «Стойкое паранойяльное развитие личности с сутяжными тенденциями, агрессивность, склонность к насильственным действиям».
Теперь ни один орган, ни один человек не обязан был отвечать «больному» Никифору Жукову. Он затих, стал писать военные воспоминания.
И вдруг — гром среди ясного неба! Журнал «Знамя» (№10, 1982 г.) выходит с большой документальной повестью Владимира Еременко, имя героя вынесено в название — «Солдат Никифор Жуков». Главная ценность — приведенные в повести архивные документы, свидетельства подвигов и мытарств.
В районе, в области — шок.
— Сижу дома, стук в дверь: «Никифор Андреевич, к вам можно?». Входит Вера Ивановна Деменникова, секретарь райкома по идеологии. «Никифор Андреевич, я к вам по поручению обкома и райкома партии — вы, оказывается, действительно герой. Заведующий идеологическим отделом ЦК партии Украины товарищ Кравчук звонил в наш обком товарищу Мозговому, а товарищ Мозговой — в наш райком, товарищу Яценко. Есть мнение о присвоении вам высокой награды». — «Так я ведь дезертир, староста и полицай. Вы же недавно из-за меня жену выгоняли с работы». Она жмет мне руку, обнимает: «Ну что вы, что вы. Не обижайтесь, время было такое». А какое время — три года прошло.
Счастливые наступили дни. Со всего Союза Никифору Жукову шли письма: «На Жуковых Россия держится!»
В судьбе Жукова могла быть наконец поставлена точка. Увы.
Когда шок прошел, на писателя Еременко свалилось все, что накопилось у партийных органов против «психически больного» Жукова, обрушились с ругательствами Житник и Вилор.
Как надо было реагировать писателю Еременко? Спокойно перепроверить каждый факт! Уточнить детали и события.
Но слишком легко досталась Владимиру Николаевичу эта повесть, чтобы заниматься черновой работой, — и рукопись, и документы были доставлены прямо на стол его высокого кабинета.
Владимир Николаевич Еременко являлся членом правления Союза писателей СССР, директором издательства «Советский писатель». Слишком занят он был для этой черновой работы, которая, в общем, и составляет суть документальной прозы.
Писатель нашел выход.
В том же «Знамени» (№ 8 за 1983 год) он опубликовал «Письмо в редакцию»: «…Моя повесть является художественным произведением. Мною допущены определенные обобщения. Образ главного героя повести шире конкретной личности, которая послужила основой повествования. …Ряд упомянутых в повести фактов не имеет прямого отношения к Н.А.Жукову…»
Теперь шок — у Жукова. Вся родня названа по имени, однополчане — по именам, события обозначены по дням, а образ Жукова — не конкретный, собирательный. «Ряд фактов не имеет прямого отношения» — каких? Не названо, значит — любых, на выбор оппонентов.
Писатель Еременко лишил солдата Жукова всего фронтового прошлого — всех подвигов и мытарств.
С Владимиром Николаевичем Еременко я разговаривал.
— Все факты в книге — правильные, все достоверно. Просто обстановка была тогда накалена, и я ее разрядил. Я выручил Кожевникова, главного редактора «Знамени»,— ругательные письма в журнал прекратились. Это было и для блага Жукова, чтобы страсти улеглись.
…Теперь Жукова стали добивать.
Лидия Степановна:
— Приходит ко мне в школу Саша Крамаренко — милиционер, недавний мой выпускник. «Ваш муж в такие вот дни — был дома?» — «Он все время дома. А что случилось?». — «Припомните, может быть, он куда-то ездил?» — «Да нет, — говорю, — ты скажи, в чем дело-то?» Он сказал, что в нескольких областях — в Днепропетровской, Саратовской, еще где-то совершены кражи, орудует банда психически больных. Подозрение падает и на Жукова. Я говорю: «Саша-Саша, как же ты смог с этим подойти к своей учительнице, ты же нашу семью хорошо знаешь». — «Меня начальник райотдела послал».
Никифор Жуков снова садится за письма. Запрашивает Днепропетровскую, Саратовскую, другие области. Из Херсона, из Управления внутренних дел, пришло письмо: «Среди сотрудников… проведена разъяснительная работа, они предупреждены о недопустимости действий, которые были совершены в отношении Вас».
Одновременно к Лидии Степановне в школу пришел районный психиатр Данченко и предупредил:
— Ваш муж снова начал писать. Предупреждаю.
…В той зловонной яме, в плену, он нащупал дно, и немец не пристрелил его, пощадил. Партийно-советский котлован был бездонен.
Снова Лидию Степановну вызывала к себе в райком Вера Ивановна Деменникова, разговаривала жестко, зло.
В 1992 году Никифор Андреевич Жуков отдыхал в Одессе в санатории. Лечащий врач сказал ему:
— У вас атрофия мозжечка. Если будете нервничать и напрягать мозг, проживете года три.