Валентина Михайловна Кульмач:
— Я плохо помню. Мне рассказывали, как я с велосипеда упала, пробовала бежать, потом поползла, а потом боком покатилась — туда, к правлению. Меня под руки держат, не пускают, говорят: «Не твой, нет». А я уже увидела — рукавичку, капюшон от куртки. Шапка на дереве… Ему так часы старые отцовские нравились, хотели подарить, а он стеснялся: «Нет, когда в пятый класс перейду». Часы просто в гроб положили, даже надеть не на что было.
Ирина Романовна Лютаревич:
— Я сразу увидела — азбука на асфальте — знаете, такая — для первоклашек, матерчатая, с кармашками для букв. Мне потом рассказывали, как я по асфальту ползала, буквы искала и в кармашки складывала…
Тамара Владимировна Акушевич:
— Я из всех последняя прибежала. Вижу Валя Кульмач на коленях стоит, ее под руки держат, Ира Лютаревич ползает, Сережину азбуку собирает, рядом на асфальте сердце лежало, она и его в ранец. Тут я маму увидела, плачет, руки в крови: «Валеры больше нет». Я просила: «Пойдем, соберем, что осталось». Она говорит: «Там нет ничего…» Я когда Валеру рожала, должна была умереть. Сбили давление только до 250. Отказали почки. Роды были искусственные. Родила, мне врач кричит: «Тамара, посмотри, какой у тебя сын!»
…Сразу после взрыва приехали саперы, милиция, районное начальство. На другой день появилась пожарная машина, пыталась смыть все вокруг.
По утрам матери погибших клали на асфальт цветы.
Теперь, когда все кончено, я еще раз спрашиваю: надо ли писать об этом? И у тех, кто в лампасах, спрашиваю. Даже вполне деликатный генерал, для которого я не желтый, скажет: а зачем? Случай исключительный, нетипичный.
Может быть, трагический финал и не типичен, не знаю. Но типично то, что ему способствовало. Что там военные, и в самой деревне состояние умов объяснили мне, не стыдясь: детей все равно не вернёшь, надо спасать живых. Тем более что статья 168 Уголовного кодекса Белорусской ССР строга: «Халатность. Невыполнение или ненадлежащее выполнение должностным лицом своих обязанностей… — наказывается лишением свободы на срок от трех до десяти лет». Халатность, как оказалось, не самая страшная беда. Страшнее — липа…
Страницы дела 59—61. (Речь уже о военной прокуратуре): «Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела». Здесь говорится о судьбе всех заявок, поступивших в воинскую часть 17 октября. Оказывается, «все они до непосредственных исполнителей не были доведены и остались не выполнены, хотя в книгах учета по разминированию в инженерных отделах сделаны отметки о выполнении».
Вы поняли? Снаряд, унесший три жизни, значился в бумагах как разминированный.
Вывод: исходя из вышеизложенного, следует, что соответствующие начальники из инженерных войск полковник Яковлев В. Г. и подполковник Конореев А. В. «халатно отнеслись к выполнению своих служебных обязанностей, нарушили существующий порядок учета заявок по разминированию и контролю за их исполнением, и их действия формально содержат признаки преступления, однако, принимая во внимание отсутствие причинной связи между халатным бездействием полковника Яковлева и подполковника Конореева и наступившими последствиями, их действия следует квалифицировать по пункту «б» ст. 249-1 УК БССР, что исключает уголовную ответственность и наказывается в дисциплинарном порядке».
Значит, между тем, что снаряд не обезвредили, и тем, что дети погибли, «причинной связи» никакой? Это постановление подписал временно исполняющий обязанности военного прокурора части подполковник юстиции Коваленко.
Военная прокуратура уголовное дело также прекратила.
Что делать? Год 1985-й только начинался. Редакция постановила вместо публикации направить письмо первому секретарю ЦК КП Белоруссии Н. Слюнькову. Направили вместе с гранками статьи. В ответ ни слова.
Товарищу Слюнькову звонил главный редактор.
Потом с товарищем Слюньковым разговаривал в Минске первый заместитель главного редактора.
Потом к товарищу Слюнькову на прием пришел заведующий корреспондентским пунктом в Минске.
Нет, не стал он связываться с армией.
Никто из военных так и не был наказан. Более того, заместителя райвоенкома Навроцкого, который в отсутствие военкома исполнял его обязанности, сразу после гибели детей повысили в должности. Он возглавил комиссариат другого района.
Несчастные матери звонили мне, писали мне. Потом перестали.
До недавних пор казнился, что, может быть, зря не обратился к главному военному прокурору страны. А вдруг! Но прочел его версию тбилисских событий и успокоился.
Откровенно говоря, я против подобных газетных просьб. Ну навели бы порядок в Могилевской области. А в республике, а в стране? В Белоруссии после войны обнаружено более 22 миллионов бомб, мин, гранат. С годами дело на убыль не идет. Все зависит от грибного или ягодного лета, от вторжения в землю (строители, дачники).
После трагедии минуло почти шесть лет. Я пытался недавно выяснить, сколько человек погибло в республике за это время. Не удалось, цифра засекречена. Видимо, немало.
А если бы не я, а кто-то другой до меня сумел бы в газете предать гласности безобразия саперов, может быть, и эти трое ребятишек остались живы.
Если бы вообще всю армейскую правду можно было обнародовать много раньше, желтая пресса, может быть, помогла бы спасти от гибели в армии только за последние четыре года 15.000 наших сыновей.
Поздно мы созрели и пожелтели.
Я сказал «может быть, помогли бы». Не настолько наивен, чтобы верить во всемогущество печати. Она перед властью никогда не была наравне с другими государственными институтами: либо прислуга, либо враг. У журналистов не было своего «Метрополя», они не могли устроить полулегальную художественную выставку опальных строк. Если удавалось вынести на газетную полосу какую-то печальную правду, она всегда была частностью. Печать боролась по преимуществу против фактов, в лучшем случае против явлений и почти никогда — против системы.
Сколько писано было о прокуратуре. Хоть что-то изменилось? Сравнительно недавно в течение одного года о грубейших нарушениях законности в Курской области писали «Правда», «Известия», «Советская Россия». Прокуратура РСФСР направляла в область комиссии, затем заседала коллегия. За год областной прокурор А. Рощин получил четыре строгих выговора! И что же? А ничего. Прокуратура — едва ли не единственный в стране орган, который сам себя курирует. Захотели — возбудили дело, захотели — закрыли.
У прокуратуры лишь одна зависимость — от аппарата. И пока она существует (при полной независимости от Закона), вся борьба за право — борьба с ветряными мельницами. Все останется как есть до тех пор, пока следствие не обретет полную независимость от любых государственных структур, пока суды не перестанут быть придатком административной системы и обретут самостоятельную власть, судебную Власть.
Конечно, 60-е, 70-е и 80-е — время разное.
В начале шестидесятых главный редактор «Известий» был всемогущ. Тем не менее, когда первое лицо в одной из областей выразило крайнее неудовольствие собкором газеты, журналиста пришлось перевести в другое место. В ту пору, когда газета играла мускулами, фельетонист отправился по местам недавних выступлений, откуда «Известиям» было отвечено: «меры приняты». Побывал в пяти городах. Выяснилось, все по-старому. Там, где виновный был якобы «снят с работы» — опять восстановлен или устроен на более теплое место; других, наоборот, на работе восстановили, как и положено, но условия создали такие, что люди сами ушли.
В конце семидесятых главный редактор гранки фельетонов уже отправлял на визу первым лицам тех областей, которые критиковались. Уже и ответы с мест шли другие, научились отписываться: факты подтвердились, разрабатываются мероприятия по повышению… улучшению… обеспечению… и т. д.
Как вы поняли, речь о формах и методах борьбы с прессой, пока еще, в ту пору, далеко не такой желтой.
В нынешние годы, с пожелтением, обнаружились новые, неожиданные методы. Привязь удлинили, пиши, но в ответ — ноль внимания. Голосов громких много, гул, как в предбаннике,— все говорят, и никто не слышит.
Забеспокоились лишь неприкосновенные.
После генерала, объявившего прессу желтой, уже другой генерал, командующий другим округом — Киевским, обвинил по телевидению «Комсомольскую правду» в «наклеивании ярлыков». Каких? Опровергать надо бы конкретно, по фактам. Правда ли, например, что, как пишут народные депутаты, среди которых члены Президиума Верховного Совета СССР, за четыре последних мирных года в армии погибло 15.000 человек — столько же, сколько за 10 лет войны в Афганистане? Факт этот генерал Громов обошел, считает, видимо, мелким, недостойным внимания. А верен ли другой факт, касающийся генералитета: «на строительство 18 особняков для них (каждый общей площадью 400—1500 кв. м) средние расходы составили по 210 тысяч рублей (при разрешенной стоимости 40—45 тысяч рублей)». Конкретный вопрос Громову: правда это или нет? Если да, то кто же в действительности дискредитирует армию?
Знаете ли, кто последним узнал о дедовщине в армии? Министр обороны. Уже пресса вовсю била в набат, а министр в телевизионной передаче объявил это выдумкой и призвал журналистов прославить офицеров и их жен, которые, несмотря на отсутствие жилищных и прочих условий…
Значит, я должен воспевать их трудности, а в это время генералитет будет строить барские особняки?
Анализируя нынешнее противостояние армии и прессы, командующий Киевским военным округом сделал вывод: «Армия — источник нравственности, и это вызывает раздражение прессы».
Если источник нравственности столь родниковый, тогда чем объяснить факт из той же статьи депутатов: «Крупные военачальники Язов, Моисеев, Кочетов, Архипов и другие на просьбы передать дачи детским и лечебным учреждениям, находящимся в бедственном положении, хранят молчание».