а: он действительно уверен в том, что говорит, и возражать ему бессмысленно. Тем более что я еще не придумала тогда, как именно возразить. Ведь он действительно зарабатывал на нашу жизнь… В общем, выход только один — надо прекратить мою зависимость от него, надо исключить возможность того, что он изменит свою жизнь, перестав в нее верить, а чтобы этого не случилось, его жизнь должна закончиться как можно скорей, пока он ее еще не изменил… Но, несмотря ни на что, и после этого важного скандала он продолжал заводить за столом разговоры обо всем, в том числе и о неприятных мне вещах, — например, о семейной жизни наших знакомых, — он просто не мог не говорить со мной, в этом смысле он был психологически зависим от меня не меньше, чем я от него в смысле материальном. За долгие годы он привык к этим разговорам и к скандалам, почти всегда следовавшим за ними, без этого он тосковал. Это было что-то вроде любви.
А сегодня он молчал. Допустить, чтобы он так и закончил обед в молчании, я не могла: один раз тишина, другой — и он сможет преодолеть свою зависимость. И я взяла на себя его роль — начала неприятный разговор, причем самым простым образом.
— Ты молчишь демонстративно, — сказала я и отложила салфетку, будто собралась встать. — Пожалуй, нам лучше обедать в разное время…
Он отреагировал, как никогда прежде: не заорал, не прошипел сквозь зубы «сука» и даже не встал из-за стола — вместо этого он очень мило мне улыбнулся и продолжил с большим аппетитом уничтожать тушеную баранину, которую, честно говоря, я приготовила отвратительно. Его улыбка была настолько неожиданной, что я пропустила удар и потеряла лицо.
— Ты так и будешь молчать?! — взвизгнула я, и мой крик наверняка донесся до соседской кухни, но я уже не могла остановиться. — В конце концов, лучше рассказал бы о своих идиотских делах, чем сидеть и улыбаться, как долбаный японец!
Но даже этот мой явный проигрыш мяча не смягчил его, и издевательство продолжилось. Все так же молча, с тенью той же доброй улыбки на лице, он доел жаркое, допил свой стакан австралийского красного, которое в последнее время мы обычно пили за обедом, утерся салфеткой, положил ее на скатерть… И только после этого, со все более милой улыбкой — с улыбкой, черт бы его взял! — глядя мне в глаза, спросил:
— А что бы ты хотела послушать, дорогая? Мне кажется, что тебе не очень интересны дела в моей компании… Может, лучше поставишь диск Генделя, которого ты так любишь? Во всяком случае, он всегда лежит на виду…
И, не дожидаясь моего ответа — да я и не могла ответить, поскольку от бешенства потеряла дар речи и обрела его только через час для телефонного разговора с моей лучшей подружкой Кэйт Маковски, — не дожидаясь ответа, он встал и вышел из столовой. И я слушала, как он поднимается в кабинет, бух, бух, бух по лестнице, а раньше у него была такая легкая походка…
Советоваться с Кэйт относительно столь важного дела, как убийство мужа, я не решалась. Кэйт была умница, но, в отличие от меня, легкомысленная, за это я ее и любила. Убийство ей наверняка показалось бы слишком серьезным решением проблемы, слишком лишенным юмора. А вот о неожиданной реакции Эла на мою вполне заурядную провокацию ссоры я ей рассказала. Она от всей души посмеялась над моим поражением — на другого человека я бы обиделась, но Кэйт прощала все — и дала прекрасный совет.
— Ты должна немедленно стать паинькой, — сказала она, — потому что, когда мужчина перестает орать и даже не пытается ударить кулаком по столу, чтобы не ударить тебя, дело плохо. Значит, он освобождается от тебя. Хуже может быть только одно из трех или все сразу: он сделает тебе дорогой подарок, или позовет поужинать в хороший ресторан, или, наконец, просто придет домой с букетом твоих любимых фиалок. Тогда пиши пропало, он свободен и либо уйдет от тебя в ближайшее время, либо, что еще хуже, всю оставшуюся жизнь проживет с тобой свободным человеком, чего допустить никак нельзя. Будь осторожна, не давай ему возможности отвечать на твои гадости наглой снисходительностью.
Я приняла к сведению то, что Кэйт сказала, даже не сделав поправки на естественную неискренность. С какой бы стати подруга давала прекрасный совет от чистого сердца? Но в ее рассуждениях — как всегда, надо признать — была логика и, что еще важнее, юмор. Я давно заметила, что сказанное с юмором почти всегда верно, в то время как совершенно серьезные рассуждения обычно скрывают ошибку в самом начале. Вот Кэйт шутя проникла в самую суть нашей с Элом ситуации…
Итак, прежде всего надо переменить тактику, стать тихой и покорной. Он готов к моей агрессии, а как только ее не станет, он растеряется — тут я его и обойду. И при этом надо, конечно, ускорить подготовку к окончательному решению вопроса… Кажется, именно так нацисты обозначали все эти свои газовые камеры, печи и прочие кошмары дурного вкуса — окончательное решение еврейского вопроса. Формулировка, следует признать, точная.
Я остановилась на отравлении.
Если вам нужно срочно принять меры против древоточца, доставшегося вам вместе с комодом chippendale, который вы нашли на обычной гаражной распродаже, или привести в порядок все кладовые в доме, или починить лампу, которую вы нечаянно сдернули за шнур с каминной полки, или убить кого-нибудь — что вы сделаете? Конечно! Вы возьмете местную газету и откроете ее на странице объявлений: там всегда есть с полсотни предложений разных услуг.
Вот и в этот раз я устроилась на диване с телефонной трубкой, развернула газету, еще мокрую от травы на газоне, и начала читать все объявления подряд. Дошла я только до сообщения об открывшейся в нашем городке студии традиционного тибетского пения, которому брался научить за резонные деньги любого желающего господин Тан, — и в это время зазвонил, конечно, телефон. Пометив карандашом Тана, чтобы продолжить поиски после телефонного разговора, я ответила на звонок. Обычно я звонила Кэйт, она же мне — только в исключительных случаях, когда я, например, сидела на унитазе, проклиная лишнюю ложку майонеза в соусе, или возилась с эпилятором…
— Что ты делаешь, милая, разводишь крысиный яд для своего тирана или считаешь морщины на своей шее? — вместо того чтобы поздороваться, спросила она.
От упоминания крысиного яда мне едва не стало дурно, хотя я давно привыкла к тому, что в шутках Кэйт всегда есть много бо€льшая доля правды, чем в обычных шутках. Но откуда она все узнала?!
— Ждала твоего звонка, потому что если его не ждать, то ты обязательно позвонишь, — ответила я довольно резко, уж очень меня огорчил крысиный яд. А может, посоветоваться с нею, мелькнула мысль, ведь все равно она догадывается…
— Я не обижусь и не повешу трубку, не надейся, — она действительно нисколько не обиделась. — Я чувствую, что тебе необходим мой совет.
Мы обе замолчали, но через минуту я рискнула.
— Скажи, Кэтти, с чего бы ты начала, если бы тебе надо было решить… ну, некую проблему… конфиденциально… — тут меня, как мне показалось, осенило, — допустим, у меня есть некоторые подозрения относительно моего здоровья, и мне нужно найти доктора, который все проверит, не поднимая шума ни в каком случае…
— ЭЙДС?! — завопила она так, что я могла бы ее услышать без всякого телефона. — У тебя ЭЙДС?! Но он же не мог передаться через взгляд на того латиноса-бармена! А кроме него — от кого он мог бы у тебя взяться?
— Ты не все знаешь, — гордо сказала я, уже сама почти веря, что меня заразил случайный любовник, и вспоминая всякие эпизоды из фильмов с мотелями, неотразимыми негодяями и неудержимой страстью… — Это было случайно, минутное безумие… А теперь я не нахожу себе места от страха, но не хочу идти к нашему доктору Вэйнстайну, потому что потом… потом я уже не найду в себе сил обратиться к нему, если я еще чем-нибудь заболею…
— После ЭЙДС ты уже ничем не заболеешь, — мило пошутила Кэйт. — А Элу ты еще не сказала? Или у тебя после… после твоего грехопадения ничего не было с Элом? Как тебе удалось? У него что, уже проблемы с эрекцией?
За секунды, в которые она задавала свои неприличные и глупые вопросы, я сообразила, что все это — не такая уж хорошая выдумка.
— Никаких проблем у него нет, а у меня, боюсь, есть… Что касается Эла вообще… ты же знаешь, что у нас уже два года разные спальни… Ну, так что ты думаешь по этому поводу? Как мне найти то, что мне нужно — не совсем легальное, но и не вполне криминальное? Я сейчас смотрю нашу газетенку, эту паршивую «Эплвудскую хронику», но пока…
— Боже, в каком веке ты живешь?! — опять закричала она в трубку так, что у меня зачесалось в ухе. — Ты что, не слышала, что уже изобретен Интернет и в нем есть все? Например, все десять или сто миллионов врачей, которые тебе скажут, что вообще незащищенный секс опасен, особенно со случайными партнерами, но у тебя на этот раз обошлось благополучно…
— Значит, — оставаясь в своем образе милой дурочки, перебила я, — ты уверена, что искать следует в Интернете? И там есть то, что мне нужно?
— Сраная дура! — рявкнула вместо ответа Кэйт и бросила трубку.
Она бывает очень раздражительной, но обязательно извиняется потом и делает какие-нибудь безумные подарки. Однажды она назвала меня «алчной сукой», причем прилюдно, на заседании нашего совета «Женщины Эплвуда за аборты», но в тот же вечер стояла у моих дверей на коленях, протягивая коробочку с очень милыми сережками, мой камень — сапфир. Не сказать, чтобы крупные, но все же…
Я спокойно продолжила читать газетные объявления, собираясь заняться Интернетом ближе к вечеру. Но, дойдя до недвижимости в районе Пэрадайз Хиллз, недавно застроенном на противоположном берегу озера, и совсем немного подержанного Lamborghini, я поняла, что Кэйт и на этот раз была права — газета как носитель информации безнадежно устарела, надо включать ненавидимый мною лэптоп.
Впрочем, если использование техники необходимо и неизбежно, я управляюсь с нею не хуже нормальных людей. На следующее утро примерно через полчаса поисков, я прочла на экране то единственное объявление, которое было мне нужно: «специалист поможет в решении любых персональных проблем, конфиденциально, легально». К счастью, специалист дал не только свой e-mail адрес, но и номер телефона — терпеть не могу эти письма в пустоту! Никаких других подходящих объявлений не нашлось даже в Интернете.