Ночь, ветер, холод, заунывное пение арки за моей спиной - все это преображало этот темный внутренний дворик в нечто чуждое.
И там, в черной стене, где-то в сорока шагах предо мною, горел квадратный, белесый глаз. Был в нем и черный зрачок: тонкий и черный только потом я понял, что это человек, стоявший около окна...
Вновь мне захотелось повернуться и бежать прочь от этого страшного места. Но тогда я решил так: "Что же это старый, гнетущий своей мрачностью дом - но здесь нет бандитов - они бы выбрали дома побогаче. Так чего же ты боишься? Нечистой силы? Но ведь это же смешно, в конце концов - ты врач, ученый, ты институт заканчивал и боишься темноты - какие-то бабушкины предрассудки тебе в голову лезут. Иди же вперед."
Здесь было четыре подъезда и я, конечно, не знал в каком находится нужная мне квартира - зато чувствовал, что это именно там, где горит квадратный глаз. Потому и направился туда через дворик.
Вот и подъезд; потянул на себя дверь, и она стала медленно и с тяжелым скрипом открываться.
В подъезде я ожидал наконец шагнуть в свет; но там на меня нахлынула все та же темень да холодная сырость, ветер не дул, но гудел где-то в стенах.
Дальше ожидал меня долгий подъем по лестнице - при этом я держался рукой за перила и по прежнему ничего не видел. Раз ноги мои погрузились во что-то рыхлое и раздался такой звук будто рвалась протухшая, отсыревшая ткань...
- Квартира 59! - крикнул я громко и вздрогнул - где-то наверху хлопнула дверь.
- Я пришел к вам по вызову! - никакого ответа.
- Эй, есть здесь кто?! Откройте мне дверь - в подъезде темень - я не вижу номеров! - тишина.
- Так, ладно, черт. - прошептал я: "-В каждом подъезде должно быть пять этажей - каждый по четыре квартиры. Это третий подъезд, следовательно, квартира 59 на последнем, пятом этаже... Так, а на каком этаже я сейчас... на третьем или на четвертом? Не помню... так ведь можно и на чердак забрести... Как же здесь холодно".
В отсутствии ветра, воздух леденил и в тоже время был душным, затхлым...
Вот, кажется, и пятый этаж. В полной темени вновь я споткнулся, выставив руку шагнул туда, где должна была быть квартира и вот уперся в ледяную, обитую железом поверхность.
За спиной раздался какой-то шорох и я, едва сдерживая крик, резко развернулся и выставил в эту плотную, душную и холодную мглу руки - ожидая, что налетит на меня какое-нибудь чудище.
Вновь шорох... где-то совсем рядом прокатилось что-то железное - возможно, банка.
Я стал шарить дрожащей рукой по двери, ища звонок...
Помню, шептал: "Где же он... откройте же... откройте!"
Уткнулся пальцем в залепленную чем-то липким кнопку и с силой надавил на нее.
Тут же, прямо над ухом пронзительно заверещало "Дррр-ррр...".
Я отпустил кнопку, однако безумная трель все не умолкала: "Дррр-ррр...".
В темноте банка, или что б там не было железное - загремело по ступеням. Из-за двери же раздались быстрые шаги и тут же глухой, невыразительный голос прямо под ухом:
- Кто там?
- Врач... по вызову...
Молчание; потом дверь стремительно распахнулась и дунул на меня поток плотного, сильно застоявшегося воздуха. Пахло болезнью, жаром и еще чем-то нездоровым, сладковато-приторным.
Около моего лица протянулась тощая рука и поправила запавшую кнопку пронзительный треск, наконец, оборвался...
Из под потолка лился на меня бледно-розовый, углубляющий тени свет. Лицо стоявшего предо мною человека, показалось мне тогда, в этом свете уродливым - страшно бледным, со впалыми щеками, с темными полукружьями вокруг глаз, с жидкими, темно-серыми волосами и тонким и длинным, выпирающим словно утес носом. Брови густые, черные, на лбу испарина; на щеках, словно размазанная грязь - щетина. Глаза горящие, лихорадочные.
Одет он был в серую рубашку и покрытые многочисленными пятнами черные брюки, ходил босиком.
- Проходите. - бесцветно и сухо, словно иссушенный плод, выдохнул он и отступил вглубь коридора. Заскрипели половицы. Я перешагнул порог и первым делом, еще не оглядываясь, протянул ему руку и представился.
Он вытянул очень худую, тоненькую ладошку с длиннющими пальцами, быстро пожал мою руку, потом судорожно выдернул горячую от пота, подрагивающую ладошку и спрятал ее за спиной.
Коридор был узким и с низким потолком; прямо от двери заворачивал он на кухню, где горел яркий, белый свет и стоял одинокий с грязной, давно не мытой посудой стол. Даже и из коридора увидел я нескольких откормленных тараканов, что пробегали там по покрытому наростами полу.
Пока я снимал ботинки, бледный человек стоял рядом вжавшись в стену между картонных ящиков, почти полностью перекрывавших коридор. В ящиках лежали старые, зачитанные книги.
Я прокашлялся:
- Так как вас?
Он как-то замялся на месте, задышал часто и тут я понял, что он страшно не хочет говорить; вообще хочет, чтобы убирался я поскорее.
- Николай. - он еще прошептал несколько каких-то слов, кажется ругательств...
Но голос - интонация, когда называл он имя - он вырвал его из себя с надрывом, с шипением.
У меня уже начинала от нестерпимой, жаровой духоты кружиться голова; тут же - от голоса этого в голове что-то загудело.
Наконец, я снял ботинки и свое, покрытое грязевыми пятнами, пальто; стал оглядываться, ища вешалку и тогда этот человек сдавленно хмыкнул и опять с надрывом вырвал из себя:
- Ну, давайте... вот положу.
Он выдернул из моих рук пальто и, скомкав уложил на один из ящиков.
- Идите! - прошептал он и тут из-за двери, с лестницы раздался грохот железной банки и следом, едва слышное шипенье.
Николай вздрогнул и худые его плечи осунулись; он, кажется, хотел что-то сказать, да так и не сказал; повернулся, повел меня среди ящиков к единственной двери; с изъеденной временем и сыростью поверхностью.
С силой дернул за ручку и дверь стремительно распахнулась. Следом за ним вошел я в комнатку где тот болезненный, душный жар, что нахлынул на меня еще в коридоре - усилился многократно.
На столике горела лампа с металлическим ободком, и в тусклом ее свете стены с бесцветными, кое-где вылинявшими обоями казались нутром глубинного каменного мешка, близкого уже к лаве и оттого нагретого, но без всякого доступа свежего воздуха.
Мешок этот или гроб - как вам угодно! - давил своей узостью; застоявшийся воздух весь заражен был долгой болезнью. Невозможно было находиться в этом зловонном склепе - в сравнении с ним черная арка, продуваемая холодным ветром, казалось вовсе не плохим местом.
Николай уже прошел к широкому столу, щедро покрытому глубокими шрамами; плюхнулся на кресло, схватил подрагивающими руками один из многочисленных листов и напряженно склонился над ним, в пол оборота ко мне. При этом Николай посматривал на меня и едва слышно лепетал что-то...
Я понял, что крайне смущая и раздражаю его своим присутствием, и что он не читает вовсе этот лист, а только и ждет, когда же я уйду...
Скрипнула, запихнутая в угол маленькая кровать, которую почти полностью занимала полная старушка. Прошел к ней; поднял стульчик, что валялся на полу и усевшись; стараясь не морщиться от сильного зловония, что облаком повисло вокруг нее, спросил:
- На что жалуетесь?
Лицо старушки я так и не смог хорошенько разглядеть: в тусклых отсветах оно представлялось каким-то сморщенным блином.
Она вздрогнула; хотела что-то сказать, но так волновалась, что получалось только бессвязное бормотание.
- Может свет включить? - предложил я.
- Люстра не работает. - с надрывом выпихнул Николай, и тише - страстным полушепотом. - черт... эх... - потом еще отборные, страшные ругательства произнесенные, однако, столь тихо, что можно было подумать, что они только послушались.
Я взял безвольную, рыхлую руку старушки, пытаясь уловить пульс, как вновь услышал этот необычайно раздраженный, переполненный какими-то скрытыми, все время сдерживаемыми эмоциями голос:
- Что там?
- Пока мне еще никто ничего не говорил - вы, ведь, вызывали, так расскажите.
Николай провел дрожащей рукой по обтянутому кожей лбу и с дрожащем от досады голосом, стал то шептать, то говорить громко, опять таки с надрывом:
- Вот вы спрашиваете, а откуда я знаю? Вот знал бы, не стал спрашивать. Понимаете, вы ведь врач, а я - актер. Мне это знать не положено. Вот, вот... А вы что хотите знать... Она извелась совсем, от нее никакого покоя! Она все ночи громко стонет, так ворочается, бредит; ни работать, ни спать не дает... А днем бледная, ворчит, ворчит, все не пойми чего... Ну вот - а вы у меня спрашиваете; вы, ведь, врач, а я - актер...
- Это все от старости у меня. - глухим, замогильным голосом вымолвила старушка. - Все тело разваливается... уже помирать давно пора...
А Николай прошептал едва слышно:
- Вот-вот. - и вновь в напряжении склонился над своим листом.
- Так, ладно. - ободряюще улыбнулся я старушке. - Сейчас мы вас осмотрим; пропишем лечение...
- Ох... - тяжело простонала она и едва слышно прошептала. - Зачем же лечить то, зачем мне жизнь эта сдалась? Вот дал бы ты мне такой порошок, чтобы выпила я его да и не просыпалась больше.
- У меня такого порошка нет; да вам еще жить да жить... так покажите-ка язык... ага, теперь температуру померим. А вы пока расскажите, где вас боли мучают.
- Да что ты! - вяло отмахнулась она от градусника. - Все тело-то, говорю, болит и не единого живого то места не осталось... ни единого...
Николай резко придвинул свое кресло к столу, с силой вдавил в деревянную поверхность свой лист и вновь зашептал что-то...
- У вас так душно - вы бы форточку чуть приоткрыли - свежий воздух болезнь гонит. - предложил я.
- Ну да... да! - как то взвился со стула Николай, подбежал к форточке и сильно ее дернул; распахнул полностью да так и оставил, вновь плюхнулся в напряженной, выжидающей позе за столом.